ИВК писал(а) 06.10.2015 :: 23:48:10:Я не телепат. А потому понимаю вас буквально. Вы сказали: 99%. Вот и объясняйте, что это значит, а не увиливайте. Ваши слова, вот вы их и объясняйте
Не притворяйтесь. Вы сами прекрасно понимаете что в темах которые мы обсуждаем, что про Русский каганат что про словен речь идет не о 13-18 веке, а о раннем периоде истории руси и восточных славян ограниченном 1Х-Х веками, ну может Х1-Х11. А для раннего периода что я и показал цитатами из Лурье, Приселкова, Толочко ПВЛ "
искусственный и малонадежный исторический источник". Естественно чем ближе русская история ко времени жизни Никона или Сильвестра то тем правдивей становиться и текст ПВЛ. Хотя даже тут ничего определенного утверждать невозможно. Что и показали недавние исследования относительно заказчика убийства Бориса и Глеба, коим вопреки ПВЛ вероятнее всего был Ярослав Мудрый.
Я не удивляюсь вашей настойчивости, я и сам в чем-то такой. Но вы и в новую тему посвященную достоверности ПВЛ протянули на обсуждение свои идеи относительно словен и славян, уведя разговор в сторону. В таком случае снова процитирую Толочко.
"Историю своего народа летописец начинает, в соответствии с византийскими образцами, с истории ветхозаветной. Два ее эпизода имели принципиальное значение: рассказ о разделении земли между
потомками трех сыновей Ноя и рассказ о Вавилонском столпотворении. Первый толковал, как мы сейчас сказали бы, начала этнического многообразия людей, второй — разнообразия лингвистического. Вместе две истории объясняли, почему славяне не только представляют собой особую породу людей, но и отличаются от иных своей собственной речью.... Это итог длинного путешествия, начавшегося на Дунае, где летописец размещал прародину славян.
Отсюда единый народ славян тремя последовательными волнами стал «расходиться по земле» и «называться своими именами» в зависимости от местности («гдЬ сЪдше на которомъ місті»), образуя на удивление симметричные группы по пять «племен»82. Группы ориентированы на три реки: Мораву, Вислу и Днепр. Первыми летописец перечисляет моравов, чехов, хорватов, сербов, хорутан. Затем — ляхов, «ляхов полян», лютичей, мазовшан и поморян. В третью группу входили поляне, древляне, дреговичи, полочане, словене, северяне. Именно они интересовали летописца
в первую очередь, и к ним он возвращается затем неоднократно, приводя еще пять различного объема каталогов «племен»83. Ни один из них не является исчерпывающим, но,
в общей сложности, летописец
называет двенадцать славянских племен, расселившихся на землях, позднее составивших территорию Руси. Наука XIX века интерпретировала летописный рассказ о расселении славян в Восточной Европе как своего рода «этнографическую карту». В самом деле, летописный рассказ легко прочитывается как отчет ученого-этнографа, фиксирующего ареалы проживания тех или
иных групп, их самоназвания, язык, особенности обычаев, происхождение. Этот «отчет» к тому же легко поддается картографированию (благодаря указанию на реки), и, действительно, карта под названием «Восточные славяне накануне образования Древнерусского государства» издавна является неизменным спутником любого исторического очерка.
С замечательным доверием к букве средневекового
рассказа она переводит летописные каталоги «племен» на язык картографии, тем самым создавая иллюзию документированности и даже научности. Легко убедиться, что за последние сто пятьдесят лет подобные карты не претерпели существенных коррективов, неизменно указывая все те же племена и на все тех же реках, где их в XII веке разместил летописец. Поскольку рассказ содержится в недатированной части летописи,
буквально до начала истории, предполагалось, что летописная «этнография» отражает доисторическое состояние восточнославянских племен, времен миграции и заселения. Если и предполагали какоето обоснование такой убежденности, то оно состояло в следующем:
в «исторической» части летописи упоминания названий племен очень редки, даже единичны, значит, ко времени создания Повести временных лет все они уже были давно ассимилированы и утратили не только политическую самостоятельность, но и идентичность. Раз так, то живописная панорама расселения должна отражать состояние значительно более древнее. Насколько именно «более древнее», не уточняла но предполагалось, что «очень, очень древнее».
Каким образом монах-летописец мог знать о настолько седой старине, также не уточняли. Предположительно, летописная этнография воспроизводила некую «коллективную память» восточных славян о миграционном периоде, собранную и систематизированную летописцем. Когда круг дисциплин о славянских древностях пополнился в конце XIX века археологией,
казалось, что летописная этнография легко совпадет с «археологическими культурами» Восточной Европы, в которых видели материальные останки жизнедеятельности летописных
племен84.
Усилия, затраченные поколениями ученых, однако, не привели к твердым результатам. Найти соответствия летописной картине в материальной культуре не удавалось. Археологические исследования неизменно обнаруживают иное членение восточных славян — на более крупные общности, не совпадающие территориально с летописными «племенами»85. Так, даже «накануне образования» все Правобережье Днепра занято культурой типа Луки-Райковецкой, тогда как Левобережье — Роменско-Боршевской культурой.
Попытки расчленить эти массивы на более мелкие составляющие, соответствовавшие бы летописным племенам, исходят не из собственно археологического материала, но из стремления наложить на него летописную карту
«племен»86. В том, что данные двух карт — археологической и летописной — не совмещались, видели, разумеется, вину археологии: ее инструментарий представлялся недостаточно чувствительным, не всегда улавливал переходные этнографические зоны, а потому и выдавал
ложные результаты.
Парадоксальным образом достоверность научного результата определялась соответствием (или его отсутствием) средневековой летописной «этнографии».
Идея отраженной в летописном рассказе «коллективной памяти» славянства достаточно уязвима. Ей невозможно найти аналогии
в средневековье. Разумеется, «миграционные мифы» известны, и многие из них, вполне вероятно, основаны на какой-то длительной устной передаче. Но такого рода предания имеют дело с конкретным народом, именно о его странствиях и обретении родины, о происхождении его конкретного имени они рассказывают. В нашем случае можно представить себе некий «миграционный миф», скажем, полян или уличей. Но всех славян сразу?
Фольклор не оперирует такими абстракциями как «славяне». «Славяне» — то есть объединение народов в некую общность на основании лингвистического родства — есть продукт ученого ума, доступный только человеку книжной культуры.В самом деле, откуда у летописца XII века идея такой широкой идентичности — славянской, обнимающей огромное количество народов, живущих на необозримых пространствах от Адриатики до Балтийского моря?
Разумеется, он не мог узнать о ней путем расспросов или иных разысканий: никакой актуальной «славянской» идентичности, преодолевающей уровень локального (или «племенного», если угодно) самосознания, не существовало. Такие большие общности вообще есть продукт категоризации с точки зрения внешнего наблюдателя (как, например, «немцы» или «варяги»). Как продемонстрировал Флорин Курта,
в исторически обозримое время ни одна группа «славян» не использовала это имя в качестве самоназвания. «Славяне» есть ярлык, изобретенный византийскими авторами в попытке систематизации «мира варваров», «скорее конструкция педанта, чем результат длительного межэтнического взаимодействия».
Средневековья «славяне» — если и не вполне «ученый», то безусловно книжный термин. Они живут только в византийской (ZxA.a|3r|voO и латинской (Sclavene) исторической и географической литературе. Во всех случаях это — категория, навязываемая извне, «рубрика», под которой зарегистрирован в византийском сознании определенный тип варваров. Сами по себе «славяне», даже те, что длительное время проживают в склавиниях внутри империи (в Македонии, Фессалии, Фракии, Пелопоннесе), предпочитают уклоняться от подобного определения, оставаясь при своих «племенных» названиях. Повесть временных лет оказывается первым произведением, принимающим этот византийский ярлык в качестве самоназвания. Это — демонстрация Сильвестром своей учености. Узнать о славянах можно было только из текста, созданного в кругу византийских идей и представлений. То, что Сильвестр так настойчиво связывает славянство именно с языком и грамотой, позволяет безошибочно его идентифицировать. Среди непосредственных источников Повести временных лет давно уже найдены искомые «византийские» тексты. Это так называемые Паннонские жития, описывающие миссию к славянам Константина-Кирилла и Мефодия". (А.П. Толочко Очерки начальной руси)
Думаю достаточно. У вас есть чем оспорить выводы Толочко?
Страниц: 
О степени достоверности "Повести временных лет" (Прочитано 324973 раз)