Страх Господень – авва воздержания.
Воздержанье дарит исцеление.
Лучшая поэзия – молчание.
Лучшее молчание – моление.

Лучшая молитва – покаяние.
Покаянье тщетно без прощения.
Лучшее пред Богом предстояние
В глубине высокого смирения.

Я забудусь в таинстве молчания
Пред иконой чудной «Умиление».
Да очистят слёзы покаяния
Высшую поэзию — моление!

             Иеромонах Роман (Матюшин)

Магеллан открывал полушарья.
А потом Магеллана не стало.
Время средних веков лишайное
Между тучами провисало.
И шипели в зубастом плаваньи
Волны Тихого океана...
И в осклизлых, вонючих гаванях
Было много не-Магелланов.

Маленькое и наивное, 
Неразумное существо. 
И без тебя погибну я, 
Исчезну между строк. 
Я стану ветром и пеплом, 
Радугой после дождя – 
Распадусь на молекулы – 
Ты не поймешь, что есть я – 
Где я есть – не почувствуешь, 
Но я дам тебе знать – 
Ведь лишь ради тебя существую – 
Лишь рядом с тобой – я жива!

***
Взгляд черных глаз – бесконечность. 
Лишь мне в нем отражаться суждено. 
Хочешь, подарю тебе нежность, 
Ласку, покорность свою. 
А хочешь, стану любить тебя страстно, 
Игриво и безрассудно… 

Ты не помыслишь о другой, 
И весь без остатка будешь только мой .

Заночую в стогу, по звериному вырою нору,
От больших городов отбежав далеко-далеко.
Полночь Млечным Путём опояшется, как омофором,
И, луной покадив, наклубит паруса облаков.

Отовсюду плывёт тонкий запах сиреневой пены.
Благодать, благодать!.. Наполняется грудь чистотой…
В изголовье взобью прошлогоднее слёгшее сено,
Отыщу на прощанье созвездье с Полярной звездой.

О святые часы! Лобызаю отверстую вечность,
Протираю глаза, поразмазав, как в детстве, звезду.
Нет, не хлебом единым живится душа человечья.
Всё Тобою живёт, сотворивший сию красоту!

И забуду тогда, и никто, пожалев, не напомнит
О погоне в ночи, что идёт за моею бедой.
Опрокинутый ковш где-то землю дождями напоит,
Чтобы утром припасть к океану за свежей водой.

И внимает Творцу мир земной с необъятным небесным.
Ни друзей не видать, ни идущих по следу врагов.
И туман, мой туман дымовой невесомой завесой
Оградит беглеца от взыскующих душу его.

Дышит вольная ночь – завтра будет гораздо всё проще.
Разойдётся туман, до росинки своё отслужив.
Соловьями поёт, славя Бога, забытая роща.
И кругом никого, не считая пропащей души.

                                 Иеромонах Роман (Матюшин)

                                Мираж

“Тревожно я гляжу на порт, на флаги сотен кораблей,
Тебя же радуют, дитя, лишь перья шапочки моей!..”
“Да, правда! Здесь, средь синих волн, хочу, мой друг, услышать я
Про мир, откуда перья те, – про край, где родина твоя!”
“Пусть будет так. Моё чело легло в ладонь моей руки.
Я взор смежил.  Я вижу сон… Смотри: заискрились пески!
Шатры народа моего приветы шлют на вызов твой;
Простёрта в рубище своём вдова Сахара пред тобой!
Кто, возмутив обитель львов, копытом мнёт пески её?
То – караван из Тимбукту. Ты видишь, вспыхнуло копьё…
Знамёна вьются, пыль летит… Весь в красном проскакал эмир,
И величаво с высоты верблюд глядит на дальний мир.
Гарцуют всадники в строю у края неба и земли,
Смотри – за серой пеленой они скрываются в пыли,
Но без труда находит взор приметы тайных их дорог:
Всё, что скиталец обронил, песок пылающий сберёг!
Знак первый: павший дромадёр лежит, как камень межевой.
Два голошеих грифа в ряд сидят на туше неживой
И правят долгожданный пир.  А рядом вьётся по песку
Чалма, что потерял араб на необузданном скаку.
Наброшен дорогой чепрпак на колкий тамариска куст,
И рядом кожаный бурдюк лежит в пыли, измят и пуст.
Но – кто влачится пеший там? Чей взгляд безумием горит?
Зачем покинул смуглый шейх свой милый Билед-уль-Джерид?
Пал утомлённый конь его.  Последним в кочевом строю,
Ремнём к седлу приторочив, он вёз на нём жену свою.
Ещё вчера, смеясь, она легко вскочила на седло;
Сегодня – он её, как меч, влачит с собою тяжело.
Горяч песок, лишь львы его тревожат взмахами хвоста;
Сухим безветрием вся степь в кудряшки ряби завита.
Песок хрустит в копне волос.  Песками губы сожжены.
Румянит иглами кремней песок лицо его жены.
Ослаб и шейх; глаза горят, удушье к сердцу подошло
Надутых синих вен узор избороздил его чело.
Последний раз целует он феццанки жаркие уста
И, прокляв всё, влачит её туда, где степь, увы, пуста!
Но вдруг она: “Что вижу я?”– “Ты бредишь!”– “Нет! Скорей за мной!
Где желтизна нагих холмов? Откуда этот блеск стальной?
Сменилась влажным серебром небес пылающая медь,
Как у алжирских берегов, где волнам Бог велел греметь!
Прохладной синью свежий ток, блистая, дали наводнил.
Гигантским зеркалом он лёг. Скажи: быть может это Нил?
Иль мы южней держали путь?  Так значит это Сенегал?
Нет!  То владыка океан, клубясь и брызжа, пенит вал!
Не всё ль равно? Вода, вода! Я все одежды совлекла!
Погасит синяя волна пожар, который жжёт тела!
Я кинусь в воду, чтоб скорей струи целительной глотнуть!
Там виден город впереди: мы в нём окончим страдный путь!
Вокруг его больших ворот на солнце рдеют знамена.
Мечети блещут. Меж зубцов сверкает копьями стена.
Толпятся в гавани суда, куда свой взор не простирай.
Толпа паломников течёт с базаров в караван-сарай!
Любимый! Силы собери! Не медли: близок отдых наш!
Но, взор предсмертный вдаль подъяв, он глухо прохрипел: “Мираж!
То – призрак, злей пустынных бурь! То чёрных джиннов торжество!”
Упал, и рухнула жена на тело мертвое его…”
У венецейских берегов звучала долго Мавра речь,
И Дездемона каждый слог старалась в памяти сберечь.
Он смолк, когда нарядный челн земли коснулся, наконец,
И дочь Брабанцио пошла с супругом к дожу во дворец…

                                                 Фердинанд Фрейлиграт

Считаю, что «Рамсенит» в переводе Гинзбурга лучше. Более складный и ритмичный. 
http://www.worldpoetry.ru/geine/index.php?p=109

Источником вдохновения Гейне послужило зафиксированное Геродотом (2: 121) египетское предание о Рамсесе, предположительно Рамсесе II, т.к. в рассказе упомянуты, возведенные при нем, колоссы храма Пта в Мемфисе.
http://ancientrome.ru/antlitr/herodot/herodot2.htm

В действительности наследником Рамсеса стал его сын Мернептах. 
Были среди Рамессидов (19 династия) личности не совсем понятного происхождения, и приход их к власти тёмен и путан – например, Аменмесес и Сетнахт, - но увязать их со сказанием сложновато.

Похожий сюжет о воровстве из сокровищницы людьми, причастными к ее строительству, можно найти у Павсания (2 в. до н.э.)  в «Описании Эллады» (Книга IX. Беотия, XXXVII, 3-7). Действующие лица – зодчие Трифоний и Агамед. Этот рассказ отличается от египетской версии тем, что в нем нет ни юмора, ни лавстори. И заканчивается все трагически, в духе греческого фатализма. Все умерли (с).

Цитата:


Не нова идея о принцессе, которая по приказу отца-фараона была вынуждена заниматься проституцией, ради «благого дела». Дочь Хеопса, по свидетельству того же Геродота (2:126), оказывала услуги сексуального характера, таким образом, зарабатывая средства для строительства пирамиды.

И еще. Геродот упомянул одну небольшую, но обращающую на себя внимание, деталь.

Цитата:


Возможно, что в действительности имел место подобный эпизод, с бритьем уснувших на посту стражников, но в другое время и в другом месте.

Происхождение наемников Рамсеса – цела тема. Кто это был – ливийцы или ахейцы? Известно, что при дворе фараона служили шерданы (сарды). Но на египетских фресках они изображены безбородыми.

Белая ночь приготовила ложе на Псковщине.
Белая ночь не даёт соловьям отдохнуть.
Белая ночь поглядела на луг недокошеный,
Чтобы самой, разметавшись на травах, уснуть.

Белая ночь воскурила туманами лёгкими:
Клочья тумана… поля с облаками слились…
Белая ночь отпустила в пределы далёкие
Думушки горькие… Стой, созерцай и молись!

Из-за тумана деревья как будто подвешены…
Белая церковь особым напевом звучит.
Всё под луною великим затишьем утешено –
Всё под луною Творца прославляет в ночи.

                                Иеромонах Роман (Матюшин)

В минуты скорби и сомнений
Душа смущенная моя
Не ищет жалких утешений
В забвеньи жалком бытия.

Я не делю ни с кем печали
И слёз не лью перед толпой,
И не хочу, чтоб отвечали
На них притворною слезой.

Щитом испытанным и твёрдым
В житейской битве я храним:
Любовью тайной, духом гордым
И одиночеством моим.

                        * * *

Слепцы глядят на божий свет
      Сквозь мрак своих очей,
В их величавом мире нет
      Ни красок, ни лучей.
Как ночь, таинственны их дни
      И призрачны, как сны.
И вещей бездною они
      Всегда окружены.
Лицом к лицу с предвечной тьмой,
      Они не сводят глаз
С неотвратимости немой,
      Невидимой для нас.
Так странник чуждый и слепой,
      Средь пёстрой суеты
Иду окольною тропой,
      Влюблён в мои мечты.
Стихией мысли увлечён
      В мир призрачных задач,
Гляжу на жизненный мой сон
      И зорок, и незряч.
В ночи предчувствуя зарю
      И рассветая в ней,
Я в душу вечности смотрю
      Сквозь мрак души моей.

               К. Льдов    1862-1935
      (Витольд–Константин Николаевич Розенблюм)

Когда б у врат священной Мекки
Я падал ниц, лобзая прах,
Когда бы, не смежая веки,
Молился я тебе, Аллах;

Когда бы жил я у Синая
Иль вырос в йеменском песке, 
Тогда бы я сражался, зная
Как тяжек меч в моей руке.

Тогда горячими ночами
Среди воинственных друзей,
Поэзии святое пламя
Пылало бы в груди моей.

Поэту, как во время оно,
Народ бы трепетно внимал.
Волшебным перстнем Соломона
И я бы, мудрый, обладал.

Внимали бы заветным думам
Кочевники, сжимая меч,
Сыны пустынь, перед самумом
Готовые на землю лечь;

Вовек не ведавшие плена,
Не знающие слова – страх,
От гор Ливана до Адена
Несущиеся на конях;

Воинственные и простые,
Пасущие ночами скот,
Читая письмена златые,
Что озаряют небосвод,

И верящие, что незримо
Блуждают предки среди них,
И видящие в клубах дыма
Всесильный дух пустынь своих,

И не слыхавшие о шпорах,
Бока терзающих коня …
Кочевники, в груди которых
Кипят мечты – как у меня!

О край шатров, мечты созданье!
О ты – пустыни гордый сын,
Ты сам – поэма и преданье,
Верхом летящий бедуин.

Я здесь не чаю благостыни, –
Наш север скуден и хитёр.
О, как бы пел я там, в пустыне,
Летя верхом во весь опор!

                Фердинанд Фрейлиграт

*
              Египетский раб

Я раб царя. С восхода до заката,
Среди других, свершаю тяжкий труд,
И кус гнилой – единственная плата
За стон, за пот, за тысячи минут.

Когда мечта отчаяньем объята,
Свистит жестокий над плечами кнут,
И каждый день товарища иль брата
Крюками к общей яме волокут.

Я раб царя, и жребий мой безвестен;
Как тень зари, исчезну без следа,
Меня с земли судьба сотрёт, как плесень;

Но след не минет скорбного труда,
И простоит, близ озера Мерида,
Века веков, святая пирамида.

Окт. 1911                 Валерий Брюсов