Как сон души благочестивой,
Беседа женская тиха,
Когда без чувства, без греха
Язык болтает неленивый;
Но речи смелые летят,
Они решительны и громки,
Когда от сердца говорят
Ребра Адамова потомки

   Николай Михайлович Языков, 1803–1846

*
          Джинны
                              Как журавлиный клин летит на юг
                              С унылой песней в высоте надгорной,
                              Так предо мной, стеная, несся круг
                              Теней, гонимых вьюгой необорной.
                                                                                        Данте
Порт мглою
Укрыт.
Живое
Молчит.
Над ризой
Волн сизой
Ни бриза, –
Всё спит.

Возникает
Звук ночной,
Нарастает,
Словно вой,
Кто-то дышит,
Словно слышит, –
Пламя пышет
За спиной.

Задребезжало …
Крик чаще стал …
То карлик малый
Вдруг побежал,
Вот он помчался,
Волны дождался
И закачался,
Влетев на вал.

Всё слышней раскаты.
Эхо отзвук шлёт –
Колокол проклятый
Тёмной ночью бьёт …
Шум волны и рокот
Словно дальний клёкот,
Рвётся в небе грохот
И опять растёт.

О Боже! Смертью веет …
То джиннов злобный рой!
Укроемся скорее
Под лестницей крутой.
Вот лампа зачадила,
И тенью многокрылой
Взвились наверх перила
По стенке надо мной.

В дикой пляске мчатся джинны,
Грозно воя в вышине.
Стройных тополей вершины
С треском рушатся в огне.
Мчатся быстрой тяжкой стаей,
Пред собою всё сметая,
Словно туча грозовая
С клубом молний на гребне.

Летят сюда! Но безопасен
И крепко заперт старый дом.
Какие крики! Как ужасен
Драконов и вампиров сонм!
Как стебли трав, от их напора
Согнулись балки и затворы,
Скрежещут ржавые запоры
И всё качается кругом.

Ад рвётся к нам! Вот он ревёт и свищет!
Гонимый вихрем, безобразный рой –
О небо! –  на моё напал жилище,
И стены ломит натиск роковой.
Дом застонал под этим вихрем чёрным,
Склонился вниз, как лист сухой, покорный.
Ещё удар! Он будет вырван с корнем,
И буря унесёт его с собой.

Пророк! Скорей спасенье дай мне
От злобных демонов ночей,
И я облобызаю камни
Твоих священных алтарей.
Пусть пламя их дыханий серных
Не тронет крова правоверных,
Пускай отскочит коготь скверный
От замкнутых моих дверей!

Повернули! Кровожадных
Рой умчался, и теперь
Дом спасён от беспощадных
Стуков ног и крыл о дверь.
Сотрясают мрак цепями
Над окрестными лесами.
Их свирепых глоток пламя
Лижет вязы, словно зверь.

Шум крыльев утихает,
И звуки голосов
Пространство заглушает …
А слух уже готов
Ловить из-за ограды
Далёкий треск цикады
Или удары града
О старый плоский кров.

Ещё восклицанья
Летят с вышины.
Как будто шептанья
Молений слышны
С прибрежной равнины
На зов муэдзина.
И снятся невинной
Красавице сны.

Всё ускоряя
Грозный полёт,
Стая ночная
Дальше плывёт.
Ропот далёко …
Словно потока
Скрытый от ока
В сумраке ход.

Только лепет
Там, где порт.
Только трепет
Волн о борт.
Звук молений
Чей-то тени
О спасеньи
Тех, кто мертв.

Ночь длится –
Жди бед.
Час  мчится –
Их нет.
Что было,
То сплыло,
Даль скрыла
И след.

        Виктор Гюго

Сквозь вечерний туман мне, мне под небом стемневшим,
Слышен крик журавлей всё ясней и ясней...
Сердце к ним понеслось, издалека летевшим,
Из холодной страны, с обнажённых степей.
Вот уж близко летят и, всё громче рыдая,
Словно скорбную весть мне они принесли…
Из какого же вы неприветного края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?..

Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,
Где уж савана ждёт, холодея земля
И где в голых лесах воет ветер унылый, –
То родимый мой край, то отчизна моя.
Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,
Вид угрюмый людей, вид печальный земли…
О, как больно душе, как мне хочется плакать!
Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..

1871                  Алексей Жемчужников (1821 – 1908)

*
                         Дом на Босфоре

              Зелёный сад, фонтан и розы;
Над зеркалом воды прохлады полный дом;
              С навеса вьющиеся лозы;
              Стена заветная кругом
(Приют домашних тайн), а в стороне кладбище;
              Ряд кипарисов, минарет –
       Вот очерк твой, восточное жилище!
              Восток! вот милый твой привет!

              О! в этом светлом заточенье,
              Наверно, жизнь как сон легка.
              Понятно лени здесь влеченье,
              Понятна сладость чубука.
Сядь у окна, кури, – дым вьётся, взор ликует,
       Ряды картин мелькают пред тобой,
              Как будто их живописует
       Волшебный перст, лелея отдых твой.

              Здесь – ткань пролива голубая
С живыми, яркими узорами ладей;
Там пирамиды гор; там башня вековая,
       Увечный страж гробов минувших дней;
Подале цепь дворцов; а далее у потока
Толпы народа, блеск одежд, шатры дерев,
И всё озарено алмазным днём востока,
              Как рай очами райских дев.

Но вот за синею громадой Истамбула
Закат то розами, то золотом горит;
       Свой звёздный плащ ночь тихо развернула,
Умолк последний звук молитвы. Море спит.
Ты близок, час утех и чувственности страстной.
              О! сколь пророка благ закон!
Для мысли – светлый мир; для неги – мир прекрасный
              Гарема чистых дев и жён.

              И правоверного приемлет
В ревнивый свой чертог решётчатый гарем.
              На персях счастья там он дремлет,
              Там предвкушает он Эдем.
              Но только тонкий луч востока
       К его очам сквозь полог проскользнёт,
Он, бодрый, вновь спешит благословлять пророка,
Любуясь зрелищем холмов своих и вод.

1836             Василий Иванович Туманский,  1800-1860

   Это другой Туманский, троюродный брат написавшего "Птичку"

*
       Продавец невольниц

«Войди в шатёр мой, чужестранец,
На африканку посмотри!
Глаза как смоль у ней, румянец –
Агата розового глянец!
Свежее утренней зари!
Шёлк чёрных кудрей пышно вьётся,
Уста как дышащий коралл,
И перлов ряд, лишь улыбнётся,
Каких в Цейлоне не найдется,
Каких нигде ты не видал!

Во всём базаре Истамбула
Невольницы подобной нет!
На шумных торжищах Моссула,
В долинах счастливых Кабула
Не цвёл такой роскошный цвет.
Она стройнее пальмы гибкой,
Она акации нежней,
Как ласточка над влагой зыбкой,
Резвей тибетской серны, шибко
Бегущей по пескам степей!

Она с брегов зелёных Нила:
Пред ней поблекли б розы там,
Когда бы взгляд свой уронила
Или нечаянно склонила
Лицо прелестное к волнам.
А как поёт, а как играет
На лютне – слух обворожит!..
Когда ж в калхалы ударяет,
Тимпан кружит и вверх бросает, –
Как пери в воздухе летит.

Она… но ты проходишь мимо,
Но ты не слушаешь меня!
Она, как скиния Солима,
Как талисман, досель хранима,
Чиста, как луч рассветный дня.
Любовью сердце в ней не билось;
Пятнадцать лет ей без денниц;
Недавно грудь лишь округлилась…
Ни раз слеза не серебрилась
На ткани шёлковых ресниц.

Ни раз… Но ждут уста лобзаний,
Уже задумчивей, томна…
В ночь слышен шёпот воздыханий
И звук прерывистых рыданий,
И вся во сне горит она!..
Купи её!.. Какой любовью
Она все дни твои займёт,
Когда приникнет к изголовью
И ночью под персидской мовью
Тебя в восторге обоймёт!

Как будет ждать в любви урока,
Чтоб поцелуй уста зажгли!..
Прекрасны гурии пророка –
Свежа, пылка и черноока
Младая гурия земли!
Купи её: ты б с златом кисы,
Когда б взглянул, тотчас бы дал!»
– «Я не купец из Икониссы!»
– «Кто ты?» – «Я почитатель Иссы!»
– «Собака! что же ты молчал?»

Окт. 1830  Дмитрий Петрович Ознобишин,   1804-1877

Моссул – древний город на берегу Тигра, с мечетью Наби Юнус, святынею мусульман.

Калхалы – колокольчики.

Скиния Солима – Иерусалимский каменный храм. Солим – Иерусалим.

Мовь – растение семейства мальвовых, являющееся символом нежности и умеряющее страсти.

Иконисса – Иконос, город в Малой Азии, считавшийся священным у христиан.

Исса – тюркская форма имени Иисуса Христа.

У нубийских чёрных хижин
Мы в пути коней поили.
Вечер тёплый, тихий, тёмный
Чуть светил шафраном в Ниле.

У нубийских чёрных хижин
Кто-то пел, томясь бесстрастно:
«Я тоскую, я печальна
Оттого, что я прекрасна…»

Мыши реяли, дрожали,
Буйвол спал в прибрежном иле,
Пахло горьким дымом хижин,
Чуть светили звёзды в Ниле.

12.09.1915                 Иван Бунин

  Когда смолкает шум житейских битв
  И страстных волн кипенье затихает,
  Приходит время покаянья и молитв,
  И суетное  сердце  отдыхает.

  Неспешной струйкой белой вьётся дым кадильный.
  Закрыта дверь на ключ,   и в келье тишина.
  А пред иконами   так трепетно,   так сильно,
  Прочь разгоняя сумрак,   теплится свеча.

  Как вожделен, как светел твой покой,
  Как сладостно молитвы вдохновенье!
  О, дай мне, Господи, житейских смут забвенье,
  Когда душа беседует с Тобой!

  Гори ясней свеча, пусть мрак сомнений сгинет,
  Пусть ярким пламенем зардеется душа!
  Во тьме отчаянья, в непроглядной тьме унынья
  Гори, гори ясней, моя свеча!

  Кто не был в скорби, тот не испытал
  Блаженный миг скорбей земных забвенье.
  И радость обретённого спасенья
  Доступна лишь тому, кто погибал.

  Неспешной струйкой белой вьётся дым кадильный.
  Закрыта дверь на ключ,   и в келье тишина.
  А пред иконами   так трепетно,   так сильно,
  Прочь разгоняя сумрак,   теплится свеча.

                                Иеромонах Роман (Матюшин)

*
          Мемфисский жрец

Когда я был жрецом Мемфиса
     Тридцатый год,
Меня пророком Озириса
     Признал народ.

Мне дали жезл и колесницу,
     Воздвигли храм;
Мне дали стражу, дали жрицу –
     Причли к богам.

Во мне народ искал защиты
     От зол и бед;
Но страсть зажгла мои ланиты
     На старость лет.

Клянусь! Клянусь бессмертным Фтою, –
     Широкий Нил,
Такой красы своей волною
     Ты не поил!..

Когда, молясь, она стояла
     У алтаря
И красным светом обливала
     Её заря;

Когда, склонив свои ресница,
     И вся в огне,
Она по долгу первой жрицы
     Кадила мне…

Я долго думал: царь во власти,
     Я господин
Своей тоски и мощной страсти,
     Моих седин;

Но я признал, блестя в короне,
     С жезлом в руке,
Свой приговор в её поклоне,
     В моей тоске.

Раз, службу в храме совершая,
     Устав молчать,
Я, перстень свой сронив вставая,
     Велел поднять.

Я ей сказал: «К началу ночи
     Взойдёт звезда,
Все лягут спать; завесив очи –
     Придёшь сюда».

Заря, кончаясь, трепетала
     И умерла,
А ночь с востока набегала –
     Пышна, светла.

И, купы звёзд в себе качая,
     Зажёгся Нил;
В своих садах, благоухая,
     Мемфис почил.

Я в храм пришёл. Я ждал свиданья,
     И долго ждал;
Горела кровь огнём желанья, –
     Я изнывал.

Зажглась румяная десница,
     И ночь прошла;
Проснулась шумная столица, –
     Ты не была…

Тогда, назавтра, в жертву мщенью,
     Я, как пророк,
Тяжёлой пытке и сожженью
     Её обрёк…

И я смотрел, как исполнялся
     Мой приговор
И как, обуглясь, рассыпался
     Её костёр!

1860   Константин Константинович Случевский

*
                Ханские жены
                      (Крым)

У старой мечети гробницы стоят, –
Что сёстры родные, столпились;
Тут ханские жёны рядами лежат
И сном непробудным забылись…

И кажется, точно ревнивая мать,
Над ними природа хлопочет, –
Какую-то думу с них хочет согнать,
Прощенья от них себе хочет.

Растит кипарисы – их сон сторожить,
Плющом, что плащом, одевает,
Велит соловьям здесь на родине быть,
Медвяной росой окропляет.

И времени много с тех пор протекло,
Как ханское царство распалось!
И, кажется, всё бы забыться могло,
Всё… если бы всё забывалось!..

Их хитростью брали, их силой влекли,
Их стражам гаремов вручали
И тешить властителей ханской земли,
Ласкать, не любя, заставляли…

И помнят могилы!.. Задумчив их вид…
Великая месть не простится!
Разрушила ханство, остатки крушит
И спящим покойницам снится!

                          К.К. Случевский,  1837-1904

Лист широкий, лист банана,
На журчащей Годавери,
Тихим утром – рано, рано –
Помоги любви и вере!

Орхидеи и мимозы
Унося по сонным волнам,
Осуши надеждой слёзы,
Сохрани венок мой полным.

И когда, в дали тумана,
Потеряю я из виду
Лист широкий, лист банана,
Я молиться в поле выйду;

В честь твою, богиня Счастья,
В честь твою, суровый Кама,
Серьги, кольца и запястья
Положу пред входом храма.

Лист широкий, лист банана,
Если ж ты обронишь ношу,
Тихим утром – рано, рано –
Амулеты все я сброшу.

По журчащей Годавери
Я пойду, верна печали,
И к безумной баядере
Снизойдёт богиня Кали!

1894           Валерий Брюсов