Ленин как менеджер. Размышления над деловой перепиской предсовнаркома
Константин Фрумкин
Для всякого жителя России, успевшего сколько-нибудь длительное время прожить при коммунистическом режиме, фигура и имя Ленина не может не иметь травматического значения. Слово «травматический» тут стоит понимать не только в негативном смысле, но как оценку мощи влияния, производной от количества образов, текстов, фильмов и других упоминаний «основателя Коммунистической партии и Советского государства» — упоминаний, от которых было некуда деться и которые в буквальном смысле обрушивались на голову всякого, начиная с детского сада. Тогда уже имели значение не личность или наследие Ленина, но именно мощь потока упоминаний его — он был статуей в парке, портретом на стене, профилем на значке, профилем на знамени, частью названия города или района, непонятной добавкой к названию метрополитена или библиотеки, обязательной цитатой в первой главе любой научной монографии, длинным рядом книг Полного собрания сочинений на полке, героем фильмов, предметом размышлений философов и прочее и прочее и прочее. Иосиф Бродский вспоминал, что портреты Ленина стали для него символом массовости и пропаганды — и дело было тут уже не в Ленине как таковом, а в количестве его портретов и их одинаковости. Как сегодня лингвисты находят затертые следы имени Бога в словах — например, в «спасибо», — так имя Ленина становилось непонятным эпитетом с утраченным смыслом — какой-то ленинский субботник, какие-то никем не перечисленные «заветы Ленина», почему-то лампочка, ассоциируемая именно с его отчеством, но не именем. Он был всем и ничем.
И поэтому не приходится удивляться, что даже сегодня осмысление этой колоссальной — раздутой — непонятной — фигуры нашей истории не происходит. Наша культура и наша общественная мысль так травмированы этим именем, что оно теперь для них почти табуировано. Разумеется, о Ленине пишут, но если вычесть из написанного апологетику, возникшую по инерции, идущей от советского времени, и пристрастную ругань, возникшую как реакция на апологетику, — написано удивительно мало. В поздние советские времена имя Сталина было почти табуировано — но теперь оно стало предметом очень острой общественной дискуссии, и исследователи предлагают нам узнать и о сталинском юморе, и о его отношениях с писателями и художниками о его эстетических пристрастиях, и о его внешней политике и т. д. По сравнению со Сталиным Ленин исследован исключительно слабо, и трудно сказать, способны ли мы уже осмыслять его хоть сколько-то объективно.
Ниже мы попытаемся сделать хотя бы один маленький шаг в этом направлении. В качестве материала в данной статье были использованы документы, написанные Лениным как главой правительства: записки, распоряжения, декреты и т. п. До сих пор этот материал привлекался историками для реконструкции политических намерений Ленина. Другие вопросы еще ждут своих исследователей, и среди них — интереснейший, но дискредитированный панегириками советского времени вопрос о ленинском стиле управления. Сегодня (как и раньше) в российской социальной и политической мысли парадоксальным образом сосуществуют, не пересекаясь, два острых интереса: к личности Ленина и к проблемам менеджмента и эффективного управления. Но можно надеяться, что неестественная изоляция двух сфер общественной мысли будет в ближайшее время прорвана.
Конечно, эта тема требует фундаментальной монографии. Пока все, что можно сделать, — обратить внимание на самые любопытные черточки ленинского подхода к руководящей работе и принципам работы аппарата управления, бросающиеся в глаза при чтении деловой переписки В. И. Ленина как предсовнаркома. Внимательный взгляд на эти документы показывает, что для истории менеджмента деятельность Ленина — явление достаточно уникальное, самобытное и несомненно достойное изучения, поскольку воплощает крайнее, предельное развитие некоторых подходов к управлению — развитие, какого можно просто не найти на другом материале.
Гибкость без пределаРазговор об особенностях «ленинского менеджмента» стоит начать с того, как предсовнаркома относился к важнейшим категориям в теории управления — цели, и в обычной жизни для всякой цели ищутся специфические средства. Для всякого дела имеются характерные инструменты. Но так бывает в мирную эпоху, а не во время всеобщего революционного хаоса. В ленинской деловой переписке обнаруживается отчетливая тенденция к «неинструментальности». Ленин стремится (конечно, не добивается этого, но именно стремится, желает), чтобы в отношениях между высшими и низшими звеньями управления вопрос о средствах достижения поставленных целей вообще не был предметом обсуждения. Задача высших инстанций — исключительно ставить цели. Низовые звенья обладают полной свободой выбора средств для их реализации, но зато у них не остается уважительных причин для невыполнения поставленного задания, ибо нехватка средств заведомо исключается из числа касающихся верхов тем разговора.
В некоторых местах Ленин прямо назидает, что нехватка средств не может служить оправданием для несправившегося начальника. Конечно, этот принцип нельзя доводить до абсурда, и верхи обязаны, насколько возможно, обеспечить исполнителей всем необходимым для работы. Но если верхи не выполняют в этой части свои обязанности, то это не значит, что у низов появляется оправдание неисполнения. Исполнитель обязан выполнить задание — как хочет, верхов не касается как. При выборе средств могут быть материальные препятствия, но зато полностью снимаются правовые и моральные ограничения.
Система «неинструментального» управления алогична, по человечески несправедлива, но в условиях хаоса и войны весьма рациональна. Страдают невиновные, постоянно наказываются работники, объективно не имевшие возможность выполнить приказ, — но что их жалеть? Они заменимы. Зато есть уверенность, что не будет забыт ни один из скрытых резервов, что будут использованы все мыслимые и немыслимые способы достижения цели, есть надежда, что запуганные исполнители максимально напрягут фантазию и волю.
Чтобы свобода выбора средств (в совокупности с необходимостью постоянного творческого расширения их набора) не вызывала сомнений и чтобы какая-либо селекция средств не становилась препятствием к выполнению задач, Ленин при определении методов работы подчиненных щедрой рукой рассыпает в своих приказах словечки «все» и «всё»:
Примите все меры для… Сделайте все для…
Добейтесь «всеми доступными средствами»…
Или в любимой вождем форме вопроса: делается ли все для…
Там же, где смежным или вышестоящим к исполнителю инстанциям предписывается все-таки снабдить исполнителя необходимыми ресурсами, набор этих ресурсов формулируется крайне неопределенно, опять же с широким использованием тотальных местоимений:
Обеспечьте всем для…
Организуйте сбор и заготовку материалов для…
Цель, ее достижение остаются единственным конструктивным принципом, формирующим набор необходимых средств. Суть поставленной задачи, функциональная целесообразность должны сами подсказать руководителю, как широко надо понимать категорию «все», интуитивное понимание целесообразности должно подсказать, где поставить пределы предписанной Лениным бесконечности. Вот типичный пример: предписывается задействовать «все имеющиеся в губерниях силы и средства, необходимые для производства переписей».
Таким образом, важнейшей функцией главы правительства было наметить объект, на который, как в воронку, направлялся максимально возможный, но фактически неопределенный поток сил. Часто не имея точных сведений, какие именно ресурсы доступны его подчиненным, Ленин занимался тем, что пытался вселить в последних энергию, побуждая к поиску и использованию средств на пределе возможности. Выражения, в которых предсовнаркома призывает уделять внимание намеченным задачам, сегодня поражают своей энергичностью и радикальностью:
бросить все силы… мобилизовать всех…
мобилизовать тысячи три рабочих… еще и еще помогать…
проверить еще и еще, нельзя ли помочь…
Принцип «воронки» предопределял немногочисленность, ограниченность количества целей, с которыми имеет дело руководитель. В условиях войны и других чрезвычайных обстоятельств наметить немногочисленный ряд абсолютно приоритетных объектов является, по мысли Ленина, обязанностью любого руководителя. «Какие вопросы признаны главнейшими, ударными?» — запрашивает премьер подчиненных, поскольку наличие ударных, то есть приоритетных, вопросов и то, какие эти вопросы являются важнейшей характеристикой деятельности должностных лиц. Премьер распекает военного комиссара Тульской губернии Панюшкина за «обычай браться за 100 дел сразу». «Увлекаетесь Украиной в ущерб общеэкономической задаче», — пеняет Ленин Троцкому.
Когда же глава правительства был вынужден вникать в технические детали используемых средств и методов, то его роль, как правило, была весьма и весьма характерна. Вмешательство предсовнаркома оказывалось нужным тогда, когда возникала необходимость указать на желательность нестандартного использования ресурсов.
Ленин, казалось, добивался гибкости от мира вещей, пытаясь заставить их служить в несвойственных функциях. Вернее же, Ленин добивался от подчиненных энергии и смелости в нестандартном использовании инструментов — что, конечно же, прежде всего объяснялось тем, что инструментов «конвенциальных» для любой на выбор цели или задачи была страшная нехватка. Конечно, нужда, тотальный дефицит, внешняя блокада, разруха инфляция — вот истинные родители этого явления, известного по пословице: «Голь на выдумку хитра». Но если читать изолированно подписанные Лениным в связи с этим документы, то возникает странное впечатление какой-то всеобщей анимационной, виртуальной гибкости: все может пригодиться для всего; иногда даже кажется, что для чего угодно, но только не для своего основного назначения. Люди и вещи отрываются от основных занятий и перебрасываются:
рабочие — в управление и армию; армия — на хознужды;
матросы — на роль военной полиции;
лифты жилых домов — на роль подъемников в угольные шахты; военнопленные — куда угодно, в том числе и в армию.
Принцип «воронки» использовался Лениным не только в отношении материальных и человеческих ресурсов, но и в отношении такой нематериальной субстанции как полномочия. В условиях неустоявшихся формальных норм и не вполне сформировавшихся административных традиций пределы власти и взаимное старшинство административных единиц часто фиксировалось вод влиянием таких двух аморфных факторов, как ситуация и интуиция. Системы подчинения в раннем советском государственном аппарате были весьма запутанны и находились в процессе постоянного превращения. Ленин сознательно пользуется этой нефиксированностью властных связей как инструментом, постоянно тасуя системы полномочий учреждений и сановников. В зависимости от задачи и ситуации предсовнаркома балансирует правом учреждений руководить друг другом. «Принять меры, чтобы „Губкомтруды“ проводили настойчивую и планомерную трудогужевую повинность по требованиям лескомов», — приказывает он местным органам в момент, когда некие лесные проблемы представляются ему приоритетными, и, следовательно, прочие учреждения должны уже работать на обеспечение деятельности лескомов в соответствии с их требованиями. Все силы и средства местных органов в нужный момент были брошены на поддержку органов, проводящих перепись, о чем уже говорилось выше. А в условиях острейшего голода 1918—1919 годов. Ленин бомбардировал телеграммами с требованиями работать на присылку хлеба если не все, что двигалось, то, во всяком случае, все, что могло принимать телеграммы.
Продолжение здесь -
http://hvylya.net/analytics/history/lenin-kak-menedzher-razmyishleniya-nad-delov...
Страниц: 
Ленинское "указание" №13666/2 о "расстреле попов" . (Прочитано 35926 раз)