Ци-Ган. писал(а) 28.11.2016 :: 01:18:37:В основе так называемого древнерусского был церковнославянский, впоследствии размытый руськой мовой
"С принятием христианства в качестве государственной религии при князе Владимире церковнославянский язык получает статус языка официального культа, противопоставляясь русскому языку прежде всего как язык сакральный языку профанному. Таким образом, языковые отношения вписываются в более общие культурные оппозиции; с установлением этих оппозиций и связываются основные моменты формирования церковнославянско-русской диглоссии. Задачи христианского просвещения обусловливают появление школ, и отсюда церковнославянский язык становится языком, которому формально обучают; в то же время нет никаких данных, указывающих на какое-либо обучение русскому языку. С противопоставлением христианской и нехристианской культуры прямо связано распределение сфер влияния церковнославянского и русского языка, когда в одних случаях становится необходимым употреблять церковнославянский язык, а в других его употребление оказывается невозможным; отсюда возникает письменность на русском языке (бытового и делового характера). Существенно при этом, что один и тот же писец может писать один текст по-церковнославянски, другой ‒ по-русски, т.е. применение того или иного языка имеет вполне сознательный характер, будучи обусловлено языковой установкой пишущего (подробнее об этом будет сказано ниже). Поскольку применение того или иного языка мотивировано языковой установкой, перевод с церковнославянского языка на русский и наоборот оказывается невозможным. Следует предполагать также, что церковнославянский язык не выступал в качестве средства разговорного общения: действительно, сознательное употребление русского языка грамотными писцами (бесспорно владеющими церковнославянским языком) было бы немыслимым, если бы они разговаривали по-церковнославянски.
С принятием христианства, наконец, возникает русская книжная (литературная) традиция, и языком этой традиции оказывается церковнославянский. Церковнославянский язык выступает при этом как посредник в греческо-русских культурных контактах, т.е. как средство трансплантации византийской культуры на русскую почву, в результате которой Россия в известном смысле становится частью византийского мира. Византийская культура заимствуется на Руси вместе с религией, усвоение византийской образованности воспринимается как составная часть христианского просвещения, и в этой струе на Русь попадают не только церковные, но и светские византийские тексты. Таким образом, церковнославянский язык начинает функционировать не только как сакральный язык, но и как язык культуры, и, соответственно, оппозиция церковнославянского и русского осмысляется не только как противопоставление сакрального и профанного, но и как противопоставление культурного и бытового (см. специально ниже).
В этой перспективе русский язык может восприниматься как непросвещенный, некультурный. Русский летописец, говоря о крещении Руси и начале русской грамоты, цитирует пророка Исайю (XXXV, 5‒6): «Сим же раздаяномъ на ученье книгамъ, събысться пророчество на Русьстѣй земли, глаголющее: "Во оны днии услышать глусии словеса книжная, и яснъ будет языкъ гугнивых"» (ПВЛ, I, с. 81). Итак, живая, некнижная славянская речь понимается как глоссолалия. В сущности, это кирилло-мефодиевская традиция: точно так же Кирилл на венецианском диспуте (см. гл. XVI его Жития) цитирует Первое послание коринфянам апостола Павла (XIV, 39), уподобляя некнижную славянскую речь глоссолалии и призывая к тому, чтобы язык, который ранее звучал как глоссолалия, стал осмысленным ‒ осмысленность определяется возможностью использования его как средства распространения христианской истины.
Итак, с крещением Руси функции русского и церковнославянского языка противопоставляются, и церковнославянский язык приобретает значение литературного" (Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (ХІ‒ХІХ вв.). M.: Гнозис, 1994. С. 9‒10).
"Дело князя Владимира ‒ именно в создании русского школьного образования, а не русской письменности, поскольку Владимир использовал для обучения уже имевшиеся к тому времени на Руси богослужебные церковнославянские книги. Вместе с тем, уже при Владимире обозначается, можно думать, специфическое для диглоссии размежевание сфер влияния книжного и некнижного языка, определившее прежде всего противопоставление церковной и деловой (в широком смысле) письменности. Существенно, что церковнославянский язык был с самого начала исключен из области законодательства и судопроизводства, что и обусловило сохранение «Русской Правды» в качестве действующего юридического кодекса: «Русская Правда», бесспорно, возникла в устной форме еще до крещения Руси, т.е. текст этого памятника отражает дохристианскую и дописьменную традицию (упоминание о «русском законе» мы находим в договорах с греками 911 и 945 гг., причем здесь наблюдаются совпадения с текстом «Русской Правды» ‒ Карский, 1930, с. 3). Указанное обстоятельство тем более знаменательно, что некоторые византийские юридические тексты были переведены на церковнославянский (старославянский) язык еще в IX в., причем перевод этот связывается с авторитетным именем св. Мефодия; эти книги ‒ «Закон судный людем» и «Номоканон Иоанна Схоластика» ‒ были хорошо известны в Древней Руси и распространялись во многих списках. «Удивительно то, что это византийское законодательство не оказало никакого влияния ни на русскую юридическую мысль, ни на русский юридический язык. Оно так и не перешагнуло за порог чисто церковной администрации. Наиболее правдоподобное объяснение этого парадокса заключается, по-видимому, в существовании устного обычного права еще в "доцерковнославянскую" эпоху, т.е. до крещения Руси. Право это как бы только и ждало введения письма, чтобы быть закрепленным на бумаге» (Унбегаун, 1969, с. 313).
В этой связи представляется крайне знаменательным следующий эпизод, о котором рассказывает летопись под 996 г. Владимир, живя «в страсѣ Божьи» и боясь греха, сначала не казнил разбойников, а брал виры (пеню); следовательно, он был христианином, но следовал нормам славянского, а не византийского права. По настоянию епископов ‒ конечно, греческих ‒ он ввел нормы византийского законодательства, «отверг виры» и стал казнить разбойников. Но затем старцы (т.е. хранители патриархального уклада) вместе с епископами (какими-то другими?) посоветовали ему снова заменить казнь вирами
4
; отменив свое прежнее решение, Владимир стал жить «по устроенью отню и дѣдню», т.е. по «Русской Правде» (ПВЛ, I, с. 86-87; ПВЛ, II, с. 350). Этот прецедент был очень значительным по своим последствиям, имея, по-видимому, самое непосредственное отношение к становлению церковнославянско-русской диглоссии. Дифференциация книжного ‒ некнижного совпадает с дифференциацией сакрального ‒ мирского ‒ или шире: культурного ‒ бытового, ‒ не совпадая в то же время с дифференциацией письменного ‒ устного. В результате появляется особая сфера письменности, так или иначе ассоциирующаяся с мирским, бытовым началом и в силу этого как бы недостойная применения книжного, церковнославянского языка, ‒ деловая (в широком смысле) и бытовая письменность.
Таким образом, «с самого начала язык права сделался в полном смысле этого слова государственным, административным языком и остался им вплоть до XVIII в. Это сосуществование двух различных письменных языков ‒ церковнославянского литературного и русского административного ‒ является самой оригинальной чертой языкового развития в России. Подобного противоположения не было ни у западноевропейских, ни у западнославянских народов ‒ поляков, чехов» (Унбегаун, 1969, с. 314). В России же административное, юридическое как бы выключалось из области подлинной культуры. Показательно в этом смысле высказывание Курбского в предисловии к книге «Новый Маргарит»: «Аз... бояхся, иж от младости не до конца навыкох книжнаго словенскаго языка, понеж безпрестанне обращахъся и лѣта изнурях, за повелѣніем царевым, в чину стратилацком, потом в синглицком, исправлях дѣла овогда судебные, овогда совѣтническіе, многождо же и частократ с воинством ополчахся против врагов креста Христова» (Архангельский, 1888, приложения, с. 13). Итак, «синклитская», т.е. административная ‒ судебная, советническая и т.п. ‒ деятельность никак не способствует приобретению литературного языка
5
.
4
Очевидно, что речь не может идти в данном случае о греческих епископах (см.: Никольский, 1930, с. 90); Никольский полагает, что имеются в виду епископы западные (см. там же). Не обязательно соглашаться с этим предположением. С одной стороны, упоминание епископов в этом месте может быть понято как позднейшая интерполяция (ср.: Шахматов, 1908, с. 570; Гетц, I, с. 199); последняя может быть связана с процессом канонизации Владимира (он был причтен к лику святых в сер. XIII в.), которая в какой-то мере находит отражение и в летописи (ср. замечание летописца о Владимире, «се же бѣ невѣголосъ, а наконець обрѣте спасенье» ‒ ПВЛ, I, с. 57). В самом деле, поведение Владимира, который слушается старцев, вопреки мнению епископов, не соответствовало восприятию его как святого и данная интерполяция должна была устранить это несоответствие (см. вообще о влиянии агиографических принципов на летописный рассказ о Владимире: Шахматов, 1908а, с. 1035‒1036, 1108 и др.). С другой же стороны, упоминание епископов, наряду со старцами, может объясняться как своего рода фразеологическое клише, устойчивое словосочетание, заимствованное из евангельского текста. Действительно, в Евангелии постоянно упоминаются «архиереи и старцы», когда речь идет о старорежимном ветхозаветном укладе (см., например: Матф. XXI, 23; XXVI, 47, 59; XXVII, 1, 3, 12, 20; вообще в Евангелии от Матфея из тринадцати случаев употребления слова «старец» только в одном случае отсутствует упоминание об архиереях). Можно предположить, таким образом, что упоминание старцев в летописном тексте автоматически повлекло за собой упоминание архиереев; иначе говоря, перед нами, возможно, своеобразный фразеологический церковнославянизм.
5
Ср. позднейшие замечания о великорусской языковой ситуации И.-Г. Спарвенфельда, который четко отличает «язык славенский чистый или веткий [т.е. ветхий]» от «славено-россииских-московскихъ словесъ немало глаголимых по вседнеѣвному ѡбичаю в' синклитѣ дворском царей и великихъ князей московскихъ и во всехъ тѣхъ странах и удѣлехъ к' посполитому и пос'солскѡму дѣлѣ удобных и уживаемых...» (Биргегорд, 1985, с. 78)" (Там же. С. 13‒16).
Страниц: 
История Украины (Прочитано 432947 раз)