upasaka писал(а) 26.11.2016 :: 16:05:03:Исторически Великое княжество Литовское пользовалось языком, который правильно называть старобелорусским. Хотя литовские князья были литовцами по происхождению и в быту со своими слугами говорили по-литовски, во всех остальных случаях жизни они говорили по-старобелорусски. И вся государственная деятельность в Великом княжестве Литовском осуществлялась на старобелорусском языке; иногда он же называется западнорусским.
Это значительное упрощение сложной проблемы.
"Путаница в названиях официального языка Великого княжества Литовского (ВКЛ) появляется вскоре после возникновения самого термина “руська мова”. На изданном в Москве в XVII в. переводе книги украинского писателя Иоаникия Галятовского “Небо новое” (1665) написано, что она переведена с белорусского языка. Точно так же назван язык произведения известного украинского церковно-религиозного деятеля, печатника, писателя К. Транквилиона-Ставровецкого “Зерцало богословіи”, изданного в Почаеве в 1618 г.: перевод “съ бѣлоросійскаго языка на чистый словенскій діалектъ” (1692). В России именно “белорусским” называли этот язык до середины XIX в. Митрополит Е. Болховитинов утверждал, что “бѣлорускій языкъ книжной перешелъ в Кіевъ, для книгъ же” [1. С. 176‒177]; автор статьи “Бѣлоруссы” в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона также утверждает, что “на бѣлорусскомъ нарѣчіи писались литовскіе акты, грамоты и всѣ публичные акты до временъ Стефана Баторія. Такимъ образомъ этотъ языкъ является офиціальнымъ съ XIV и почти до XVII столѣтія” [2. C. 232‒233]. В том же словаре в статье “Литовско-Русское государство” отмечается, что там “офиціальним языкомъ былъ русский” [3. С. 286]. Так же назван официальный язык ВКЛ и в советских энциклопедических изданиях [4. С. 52]. “Литовско-руським” называли его И. Сахаров, И. Каратаев (см. [5. С. 254]). В историографии и филологической литературе XIX в. в научный оборот вводится (преимущественно российскими учеными) термин “западнорусский язык” [6. С. 182]. Позже в значительной степени благодаря научной деятельности Е. Карского фактически произошло отождествление понятий “западнорусский язык” и “старобелорусский язык”.
В европейской научной традиции термин “руська мова” трактовался по-разному. Теодор Библиандер (1504‒1564) под “руськой мовой” понимал украинский и белорусский языки одновременно; Петр Статориус (1530‒1569) наряду с польским литературным языком выделял диалекты: мазовецкий, руський (украинский) и литовский (белорусский); А. Богорич (1520‒1598) в своей грамматике среди славянских языков упоминает московский и руський; Й. Л. Фриш (1666‒1743) в книге, посвященной кириллице и московскому языку, упоминает лишь белорусский, называя киевский катехизис 1645 г. “книгой, написанной на белорусском диалекте” (см. [7. С. 57‒60]).
Проблема разграничения украинских и белорусских памятников XV‒XVI вв. и определения статуса языка, на котором они написаны, является одной из самых сложных в славистике и уже имеет свою историю [1. С. 253‒263; 8‒14]. Разумеется, больше всего она “беспокоит” белорусских и украинских ученых. Памятники, написанные на территории Белоруссии, а вместе с тем и их язык, белорусские исследователи однозначно считают белорусскими. В историю белорусского языка включаются не только произведения, язык которых лишь с натяжкой можно считать старобелорусским, как Четья 1489 г. [15. С. 84], но и работы, созданные украинскими учеными: “Лексис” и “Грамматику” Л. Зизания, “Лексикон” П. Берынды, “Грамматику” М. Смотрицкого [15. С. 227]. Более того, иногда белорусские специалисты сами нарушают “территориальный принцип” отбора и относят к белорусским явно не белорусские памятники, созданные далеко от Белоруссии, в частности “Грамматику” И. Ужевича, написанную в Париже (манускрипты 1643, 1645 гг.), или “Букварь” И. Федорова, напечатанный во Львове в 1574 г. [16]. Последовательно старобелорусским называет язык памятников с белорусских территорий, входивших в ВКЛ, В. Свежинский [14. Т. II. С. 132‒163]. Украинские же ученые (лингвисты, историки) в большинстве своем более корректно оценивают языковую ситуацию, сложившуюся на землях ВКЛ, называя этот язык украинско-белорусским [17; 18], западнорусским с двумя вариантами: украинским и белорусским [12. С. 10]. Пожалуй, только И. Огиенко официальный язык ВКЛ называл украинским [19. С. 98].
В данной проблеме существуют свои объективные трудности. Общей была историческая судьба украинцев и белорусов, живших в составе одних и тех же государственных образований: X‒XIII вв. ‒ в Киевской Руси, в XIV ‒ середине XVI вв. ‒ в составе ВКЛ (исключая Галицию, Буковину, Подкарпатье), со второй половины XVI до конца XVIII в. ‒ в составе Речи Посполитой (далее ‒ РП). Оба народа унаследовали письменную традицию Киевской Руси. Все это не могло не отразиться в дальнейшем и на формировании отдельных языков ‒ украинского и белорусского как таковых, и на характере текстов, написанных представителями указанных народов. Во время вхождения в состав ВКЛ и РП эти тексты нередко в плане графическом и языковом практически не различались, хотя, разумеется, писари, например, из Полоцка и Каменца-Подольского читали один и тот же текст по-разному.
Субъективные трудности состоят в том, что каждый исследователь, представитель того или иного этноса, сталкиваясь с данной проблемой, стремился по-своему трактовать каждый отдельно взятый памятник, акцентируя внимание на чертах, присущих той или иной языковой системе: белорус ‒ на белорусских, украинец ‒ на украинских.
Скорого разрешения этой проблемы не предвидится, особенно в контексте становления отдельных государств ‒ Украины и Белоруссии. На сегодняшний день общепризнано:
‒ в ВКЛ существовал официальный язык, который во времена его функционирования назывался “руським”;
‒ этим языком пользовались (на письме) предки украинцев, белорусов и литовцев;
‒ устная речь украинцев и белорусов в это время отличалась от письменного “руського” языка;
‒ это различие было более выразительным на юге украинской территории, где отчетливо проявлялся “украинский языковой комплекс” (иканье, отвердение согласных перед
е,
и, слияние древних
і,
ы >
и и т. д.), и на севере белорусской, где выступал “белорусский комплекс”
1
(аканье, дзеканье, цеканье и т.д.).
При выдвижении аргументов “за” и “против” не стоит забывать еще об одном объективном факторе ‒ об унаследованных общих украинско-белорусских языковых чертах, которые выделяются среди прочих восточнославянских:
‒ судьба напряженных редуцированных перед
j: укр.
крию,
мию, блр.
крыю,
мыю;
‒ рефлексация *tъrt, *tьlt: укр.
вовк, блр.
воўк;
‒ явление удвоения переднеязычных согласных перед *ьje: укр.
суддя, блр.
суддзя;
‒ утрата начального
і: укр.
грати, блр.
граць;
‒ слияние в одном предлоге древних двух
съ,
изъ >
з (
із,
зо,
зі): укр.
з батьком, блр.
з бацькам;
‒ чередование предлогов
у/
в в зависимости от фонетического окружения: укр.
взяла в нього и
взяв у нього; блр.
узяў у яго;
‒ наличие фрикативного
г [21. С. 153‒160];
‒ явление протезы
в и реже
г: укр.
вухо,
вус, блр.
вуха,
вус;
‒ судьба сочетания *dj: укр.
воджу, блр.
ваджу.
1
Термин “белорусский комплекс” употребил В. Чекмонас для определения наиболее ярких особенностей языковой системы (см. [20. С. 39])" (Мойсиенко В.М. Этноязыковая принадлежность “руськой мовы” во времена Великого княжества Литовского и Речи Посполитой // Славяноведение. 2007. № 5. С. 45‒47).
"В заключение сделаем выводы:
1) “Руська мова” не базировалась на живых языковых чертах одного из народов ‒ белорусского или украинского и, несомненно, в период вхождения их в состав ВКЛ для тех и других была общей.
2) “Руська мова” как официальный язык ВКЛ ‒ не новое явление; он возник на почве литературно-письменного языка Киевской Руси ‒ древнерусского.
3) Древнерусский язык в период становления его как официального в ВКЛ из черт живого языка вобрал в себя наибольшее количество полесских особенностей. Этим обусловлена некоторая наддиалектность “руськой мовы” (на начальном этапе ее функционирования) на фоне украинской и белорусской языковых систем, которые, очевидно, в живой речи уже проявлялись в своих маркирующих особенностях.
4) Позже (с XVI в.) характерные украинские черты (“украинский комплекс”) с опорой на южноукраинскую основу живого языка все отчетливее начинают проявляться в письменных памятниках и противопоставляются полесским чертам. Со времени безусловных фиксаций черт “украинского комплекса” можно говорить о староукраинском варианте “руськой мовы”.
5) “Белорусский комплекс”, так и не проявившись реально в литературно-письменном языке того времени, окончательно совпал с “полесским”. Поэтому с XVI в. можно говорить о старобелорусско-полесском варианте “руськой мовы”, который уже отчетливо противопоставлялся староукраинскому" (Там же. С. 62).
http://eprints.zu.edu.ua/5249/1/Slav5_07MoisienkoLO.pdf