Вот такое нашел в Википедии, в статье, в написании которой принимал активное участие:
Цитата:


Что такое "незаразная форма чумы"?

Анзоб - перевал в Гиссарском хребте, через который в 1936 году проложена автодорога Душанбе - Ура-Тюбе, вторая по высоте в СССР после Памирского тракта. Ягнобское название перевала - Анзоби гар - "Перевал Анзоб" [гар - "гора", "перевал"). Анзоб, селение на правом берегу реки Ягноб, до 1898 года располагалось на другом месте и было перенесено после того, как от чумы (дарз-анзоб, анзоби мараз - "анчобская болезнь"), которую принесли сюда паломники к могиле ишана Джан-допуша, за сентябрь и октябрь умерли 237 человек. Слово "анзоб" (под ним ученые подразумевают селение Анзоб) отмечено в согдийском документе начала VIII века.

Поселения на  Ягнобе редки.  Было уже за полдень,  когда мы въехали в следующий кишлак -  Паср-оба.  Тоже  маленький:  здесь  всего два  крупных селения -  Анзоб  да  Токфан,  последний почти у  самого въезда в  Фанское ущелье.
     Въехали -  никто не  встретил.  Даже собаки не  лают.  Гассан крикнул призывно и громко. Никто не отозвался... Куда они все подевались?..
     Салла, спешившись, открыл шаткую дверь ближайшей сакли... Но не успел войти,   -  дикий  вскрик  одного  из  проводников-мачинцев  заставил  нас обернуться:  он  указывал камчою на  каменную изгородь по краю обрыва:  на ней, перегнувшись, лицом к нам, лежал труп.
     Мы соскочили с седел. На трупе не видно было признаков ранений, нигде ни следа крови.  Но лицо было черно, черною кровью налиты застылые зрачки, и около правого уха вздулась тяжелая большая опухоль.
     - Задушен?
     - Не трогай его, таксыр! Смотри, у него глаза как у шайтана.
     - Второй! - крикнул Гассан от околицы. - И тоже черный!..
     Этот  лежал на  пороге сакли:  опухоли на  шее  нет.  Зубы -  веселым оскалом,  словно  он  смеялся  перед  смертью  навзрыд.  Перевернули -  из осторожности - палками: выломали из плетня.
     Нет и на нем следа крови. Что за болезнь?
     Перебрали все, что в Туркестане случается: и малярию, и оспу, и змеиный укус,  и степную горячку,  и тиф...  Все не похоже. Может быть - в горах особая есть болезнь? Спросить мачинцев...
     Оглянулись: ни души. Мачинцев наших и след простыл. Гассан вскинулся на лошадь,  поскакал в  угон, по старой дороге. Мы прошли по улочке: от сакль -  тяжкий,  приторный запах. И там, должно быть, трупы. Салла не дал открыть двери:
     - Откроете, убегу, как мачинцы. Заперта болезнь, ну и хвала Аллаху.
     Гассан через полчаса вернулся ни с чем: мачинцы - пешие, побежали по какой-нибудь боковой, недоступной для конных, тропе. Да, в сущности, зачем они нам: по Ягнобу - я и сам знаю дорогу.
     Только идти ли? Два мертвых кишлака... а если и в остальных то же? Не выберешься живым из  ущелья...  Но и назад - не вернуться уже:  мачинцы предупредят своих -  и нас встретят камнями: побоятся заразы. Выбора, в сущности, нет. Надо ехать вперед, благо я знаю  тропу  хорошо  -  с завязанными глазами проеду.
     Дались коням эти четыре часа! Без привала, молча одолевали мы подъем за подъемом по узкой каменистой тропинке, то спускаясь к самой воде, то, в обход скал, карабкаясь к самому гребню надвинувшегося на ущелье с  севера хребта. Дважды перебрасывались через Ягноб-дарью по зыбким мостам. Людей на пути не  видали. Пустыми казались в сторону от  дороги, на кручи отступившие поселки; мы не сворачивали к ним, торопясь к Анзобу, главному ягнобскому селению.
     Показались наконец анзобские "столы" - огромные камни на тонких колонках выветрившегося конгломерата,  окаймляющие Анзоб. Над кишлаком вился дым, на улице маячили фигуры.
     Обрадованный, я тронул коня рысью. Но как только нас увидели у околицы, вопль, повторенный сотней  голосов, пронесся по селению: из провалов дверей опрометью выскакивали люди. Вперегон друг друга, с диким воем, они бежали на нас.
     - Таксыр! - отчаянно крикнул Гассан.
     Я осадил коня. Но в тот же миг лавина бежавших мужчин, женщин, детей и стариков - захлестнула и закружила нас. Десятки рук цеплялись, дрожа, за стремена, за узду, за вьюки, за конскую гриву, за мои колени. В вихре стонущих, надрывных голосов я различил лишь одно знакомое, четкое слово:
     - Смерть!
     Стоя на стременах, рукою, словом - я пробовал успокоить толпу. Но вой не смолкал, люди исступленно теснились к нашим коням. Безумные, "шайтаньи" глаза, далеко выступившие из орбит, напряженные, страшные, уже задернутые тем черным, смертным налетом, который видели мы на трупах Паср-оба...
     Один из толпы, у самой конской шеи, разорвал бешмет, далеко вытянул руку: у подмышки я увидел ясно тугую, зловещую опухоль. И вспомнил сразу, ударом. Знаю!
     Чума!..
     Уже обнажались новые тела. Скрежеща зубами, обдавая знойным дыханием, налегали на колени, царапали ногтями по стременам - полумертвецы.
     - Где старшина? - Я толкнул коня, расчищая дорогу.
     - Фаранги знают тайну черной смерти. Закляни нас, помоги нам, фаранги...
     - К мечети! Гайда к мечети! - надрываясь, кричал Гассан. Его смуглое лицо казалось серым, глаз не узнать.
     - Дайте дорогу таксыру к мечети. Где юз-баши?
     - Умер, - глухо донеслось сквозь визг и плач, сквозь топот сдавившей нас толпы.
     - Ну, сотского, десятского, кто есть! Дайте дорогу, говорят вам!
     Саллаэддин, замотав рот концом чалмы, неожиданно и резко ударил нагайкой по головам. Людская стена рассеялась. Кони подхватили. Мы вскакали в улицу. Замелькали низкие сакли. На первом же перекрестке - два трупа, брошенные на камнях, дальше еще один, еще, еще...  детский, с запрокинутой головой. У мечети - кучка стариков и старух.  Одна, хромая, седые космы по ветру, бросилась к нам. Гассан сбил ее с ног конской грудью.
     Околица... Сзади - причитания и вой бегущей за нами толпы. Из-за поворота уже показались первые ряды. Шатаются, падают, но бегут, тянут руки. На сердце щемящая, тупая боль.
     Я сдержал коня. Наши, галопом, уже спускались к мосту.
     - За  мостом - по верхней тропе,  прочь от воды, Гассан! Я сейчас догоню вас...
     Толпа близилась. Я встал на стременах.
     - Люди Анзоба! Ни я, ни товарищи мои - не лекаря, мы не знаем тайны черной смерти.  Нам нечем помочь вам. Но я обещаюсь немедля вызвать помощь из Самарканда: мы направим туда путь, меняя коней на каждом привале. Птицею домчится весть о вашем несчастье.
     Остановились, стихли, слушают. Не все, конечно, понимали по-таджикски; но и те, что знали язык, одно только, кажется, и поняли: мы уходим. Какое-то незнакомое мне, на местном наречии, слово передалось перекликом по рядам. И вновь, сразу, бешеным порывом рванулись люди и побежали ко мне, подбирая с дороги обломки скал и скатанные булыжники.
     - Белый пес... Убийца... Укрыватель тайны!
     Камень ударил о ближайший откос... Я оборотил лошадь и, уже не думая, но с той же щемящей, стыдной болью на сердце помчался к  мосту. Жорж и джигиты были уже на той стороне.
     Долго еще доносился до нас жуткий вой брошенных нами анзобцев. Мы ехали быстро,  молча, не поднимая глаз, как после гадкого, позорного дела. Разум волен доказывать: все же мы поступили плохо.
     До Токфана, следующего и последнего по Ягнобу кишлака, часов шесть пути. А если и в Токфане то же?
     Гассан вздрогнул весь от такого предположения.
     - Ты знаешь, этою весною я женился, таксыр. Жду сына, таксыр. Но если в Токфане мор,  клянусь головою отца, я прыгну в Ягноб вместе с конем. Второй раз я не могу видеть черной смерти.
     Жорж закусил губу.
     - Погоди, Гассан. Прыгать-то тебе, пожалуй, не одному придется.
     Оступились на спусках опененные кони: ведь целый день, гонкою, вверх, вниз по камню, по пеклу, не кормя, не расседлывали... Но мы чувствовали на себе черную, гнойную печать. И безжалостно щелкали нагайки по дымящимся конским бокам.
     - Гей, подтянись, не отставай, Саллаэддин... Путь долог... до отдыха!
     Мы не смотрели на часы: взгляд -  вниз, на тропу, под конские ноги. Работает повод.  Ходу, ходу... хватит ли конской силы до Фанского ущелья - если в Токфане чума...
     Темнеть  стало.  Фиолетовым  пологом  затемнела,  перекрылась  тропа. Зачернел голубой Ягноб. Слышнее всплески перекатов. Падают тяжелые тени. Кони храпят, оседая на задние ноги.
     За поворотом в сумерках повиделся мост. Ужели Токфан? Мы не ждали его так скоро...
     Остановились.  Там и сям мигают огоньки.  Залаяла собака.  У воды, на том берегу, темная согнутая фигура. Окликнули: женщина. Отвечает спокойно.
     - Давлят-мулла у себя? - вспомнил прошлогоднего знакомца, старшину.
     - Только что вернулся, в закат. Будет рад гостю. Откуда вы?
     - Из Мачинской волости.
     - Будет рад гостю,  -  повторила женщина, укрепляя на плече кувшин. - Объезжайте по мосту: я подожду вас.
     Давлят - высокий статный старик - вышел на топот коней до оклика, опознал меня сразу.
     - Э-е, тура-шамол! Государь мой вихрь! - (Так прозвали меня - в горах - туземцы.) - Не забыл мошову, джон мошову? Хвала судьбе за доброго гостя!
     - Погоди благодарить,  - ответил я, не трогаясь с седла. - Мы ехали к тебе через Паср-оба и Анзоб: там черная смерть. Она надышала нам в лицо, захватала нас своими руками. Мы не войдем к тебе в дом. Кто знает, может быть, кто-нибудь из нас уже отравлен ею.
     Старик обеими руками провел по длинной белой бороде.
     - Воля судьбы, она судит. Сходи с коня. Позор был бы дому Давлята, если бы призрак отогнал гостя от его порога. Безумный ищет смерти, но кто прячется от смерти - безумец трижды.
     - Ты принимаешь, в таком случае, трижды сумасшедших, - отозвался Жорж. - Мы загнали коней, уходя от смерти во весь опор.

...

За чаем - о чуме разговор. Верхние кишлаки действительно вымерли начисто. А пошла чума от Анзоба. Там месяца полтора назад умерла женщина, страшной смертью. Загорелась вся,  кричала, потом смеяться стала, умерла. Зарыли ее, по обычаю. Через неделю из провожавших ее родичей (она из соседнего кишлака, в Анзоб замуж вышла) трое заболели сразу; а от них - по всему кишлаку зараза. Тут поняли: ведьма была та женщина. Опросили сельчан - открылось: видали  которые - летала женщина от реки к кладбищу ночным птичьим летом; другие - еще страшнее  видели, к ночи не рассказать! Собрались  тогда  анзобцы всем кишлаком, труп вырыли, колом спину ему пробили, бросили в Ягноб-дарью. День прошел, и другой, и третий - стали воду из Ягноба брать, смотрят: труп-то здесь; под камень забился, глаза открыты, шайтаньи; и словно дышит. И от дыханья этого как захватило мором Анзоб, как пошло, как пошло...

Больные сидели у камина сакли, игравшей роль больнички; сидели, пригорюнившись, скучные, температура тела у них была 39-40°С. Лишь под конец болезни лицо больного приобретало землистый оттенок, больные ложились на койку, чтобы более не вставать, теряли сознание, впадали в тихий бред и умирали. Ни буйного бреда, ни прострации, не наблюдалось

Думаю что чума

То что Иерсен выделил чумную палочку не говорит ни о чём.

Очевидцы событий из новейшей истории рассказывали мне как медперсонал инфекционных отделений районных (и областной!!!) больниц просто отказывался работать.И это сегодня при антибиотиках, а тогда...

Поэтому малоудивительно, что нет медданных по Анзобу.

При подворных обходах и ректальном заборе материала у населения двух милиционеров сопровождения для меня и медсестры явно не хватало.

И это было в 80-х... Что же творилось в 19 веке...

Nu западло это у всех считается, но не все (из моей практики) были так агрессивны.