Богдан М писал(а) 17.09.2017 :: 14:25:45:"Прóстый" язык (диалект) русинов Юго-Западной Руси - это обыкновенный украинский язык ( в современном назывании).
Нельзя упрощать сложный вопрос, выставляя напоказ национализм.
"Необходимо подчеркнуть, что «проста мова» отнюдь не совпадает с живой диалектной речью, представляя собой до некоторой степени искусственное образование. Само название
проста ни в коем случае нельзя понимать буквально, поскольку выражение
проста мова восходит к лат. lingua rustica (вместе с тем, как мы увидим, оно может сближаться также и с соответствующими греческими наименованиями) ‒ иначе говоря, это книжное по своему происхождению выражение (см. ниже, § III-2.2).
Отличия «простой мовы» от диалектной разговорной речи очень четко осознавались в Юго-Западной Руси. Так, в грамматике Иоанна Ужевича (1643 г.) lingua sclavonica, т.е. «проста мова», с одной стороны, противопоставляется lingua sacra sclavonica, т.е. церковнославянскому языку, а с другой стороны ‒ lingua popularis, т.е. украинской диалектной речи (Кудрицкий, 1970, с. 39‒42). В словаре Памвы Берынды (1627 г.) «руская» речь (т.е. «проста мова») противопоставляется «волынской» (т.е. украинской) и «литовской» (т.е. белорусской): церковнославянскому
пѣтель здесь соответствуют «руски,
когутъ, волынски,
пѣвень, литовски,
петухъ» (Памва Берында, 1627, стлб. 199)
11
. В рукописной «Науке христианской», составленной в 1670 г. неким священником Симеоном Тимофеевичем, говорится, что книга эта изложена «барзо простою мовою и диялектом, иж и напростѣйшому человѣковѣ снадно понятая» (Житецкий, 1905, с. 54, примеч. 1); при этом «барзо простая мова» противопоставляется обычной «простой мове». В львовском букваре 1790 г. мы встречаем характерное предупреждение «Старайся, абы не мовити по простацку» (Букварь, 1790, л. Е/2). Поскольку сам букварь написан на «простой мове», очевидно, что речь идет не о ней, а о языке простонародья, т.е. «проста мова» противопоставляется «простацкой мове»)
12
.
Соответственно, может обсуждаться вопрос о степени владения «руским» языком («простой мовой»), т.е. знание этого языка не предполагается как нечто само собой разумеющееся ‒ как это в общем имеет место в случае живой диалектной речи, ‒ но оказывается связанным с культурно-ценностным началом, как это и характерно вообще для литературного языка. Так, например, современники говорят о Тарасии Земке (известном книжнике нач. XVII в.) как о человеке, сведущем в греческом, латинском, церковнославянском и
русском языках ("człowiek uczony w Graeckim, Łacińskim, Słowiańskim, у Ruskim Dialekcie" ‒ Отроковский, 1921, с. 9, 11); напротив, Мелетий Смотрицкий обвиняет в своей «Апологии...» 1628 г. Христофора Филарета (автора «Апокрисиса» 1597 г. ‒ под этим псевдонимом скрывается, как полагают, Мартин Броневский) в недостаточном знании русского языка (см.: Мелетий Смотрицкий, 1863, с. 112).
Статус литературного языка, противопоставленного живой разговорной речи, отчетливо выражен в орфографии «простой мовы». Так, например, здесь не получает отражения переход /o/ в /u/ или /і/ в новых закрытых слогах, причем оказывается возможной гиперкоррекция (
сосодъ вместо
сосудъ); здесь употребляется буква
ф, означающая звук, еще и сегодня чуждый украинской речи, и т.п. Таким образом, орфография «простой мовы» не отражает фонетических явлений живой речи. Вместе с тем, она может противопоставляться орфографии соответствующих церковнославянских слов. Так, Лаврентий Зизаний в грамматике 1596 г. явно стремится противопоставить орфографический облик слов, совпадающих в церковнославянском языке и в «простой мове»: цсл.
четыри ‒ рус.
чотыри, цсл.
коликѡ ‒ рус.
колкѡ и т.д.
Таким образом,
«проста мова» противопоставляется как церковнославянскому языку, так и диалектной украинской или белорусской речи.
Однако, в отличие от церковнославянского языка этот язык обнаруживает несомненный разговорный субстрат, который подвергается искусственному окнижнению за счет, во-первых, славянизации и, во-вторых, полонизации. Соответственно
могут быть выделены два варианта «простой мовы» ‒ украинский и белорусский: украинский вариант более славянизирован, белорусский в большей степени полонизирован.
Границы между «простой мовой» в ее белорусском варианте и польским языком оказываются при этом весьма нечеткими: в предельном случае тексты на «простой мове» могут приближаться к кириллической транслитерации польского текста (ср.: Соболевский, 1980, с. 65).
В основе «простой мовы» лежит актовый канцелярский язык Юго-Западной Руси, официально признанный в польско-литовском государстве как язык судопроизводства
13
. Этот язык, постепенно теряя функции делового языка, становится литературным языком в широком смысле, т.е. употребляется и вне деловых текстов. Став языком литературы (в том числе и конфессиональной литературы), этот язык подвергся нормированию (главным образом на уровне орфографии и морфологии). Таким образом, «проста мова» представляет собой книжный (литературный) язык, возникший на основе делового государственно-канцелярского языка Юго-Западной Руси. В Московской Руси, как мы знаем, также есть особый приказной язык, но там он не конкурирует с церковнославянским и воспринимается как допустимое отклонение от книжного церковнославянского языка; это различие в судьбах делового языка в Московской и Юго-Западной Руси отражает различие в языковой ситуации на этих территориях: в Московской Руси деловой язык вписывается в ситуацию диглоссии, в Юго-Западной Руси ‒ в ситуацию двуязычия.
11
Замечательно, между тем, что в предшествующем словаре подобного типа, а именно в «Лексисе» Лаврентия Зизания (1596 г.), где также даются «простые руские» соответствия к церковнославянским словам, мы встречаем такую же словарную статью, но без интересующего нас противопоставления литературных и диалектных форм: церковнославянскому
пътел[
ъ] здесь соответствуют «
когут,
пѣвен[
ъ],
петухъ» (Нимчук, 1964, с. 67), т.е. все эти три слова в равной мере относятся у Зизания к «простому рускому диалекту», стилистическая дифференциация между ними не выражена. Словарь Зизания был одним из источников словаря Берынды (ср.: Нимчук, 1980, с. 131—135), что и отразилось в цитированной словарной статье. Сопоставление обоих словарей демонстрирует в данном случае как процесс кодификации «простой мовы», так и связанную с этим процессом тенденцию к стилистическому разграничению между формами «простой мовы» как литературного языка Юго-Западной Руси и разнообразными диалектными формами.
12
Можно предположить, что этот букварь представляет собой перепечатку одного из недошедших до нас львовских букварей XVII в. (см., например, Запаско и Исаевич, 1981, с. 74, 78, № 408, 444; Браиловский, 1902, с. 201, примеч.).
13
В Литовском статуте специально оговорено право применения «руского» языка в законодательстве ‒ см. об этом как в рукописной редакции 1566 г. (Аниченко и др., I, с. 145), так и в печатном виленском издании 1588 г. (с. 122); о том же говорится и в других югозападнорусских документах конца XVI в. (см.: Нимчук, 1980, с. 35‒36, 40). Характерно при этом, что Литовский статут был напечатан (в 1588 г.) курсивом, который представляет собой типографский эквивалент скорописи ‒ скоропись же, как уже упоминалось, ассоциируется с деловым языком (см. выше, § III-1.1)" (Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (ХІ‒ХІХ вв.). M.: Гнозис, 1994. С. 66‒69).
Страниц: 
Галицкая Русь под властью Габсбургов (1772-1918 гг.) (Прочитано 460514 раз)