Мемуары младенца

Олег Батлук

Глава 38. Пионерский Шаолинь

Сейчас вокруг снова спорят о захоронении Ленина.

А мне кажется, главное - похоронить Ленина в самом себе, а все остальное уже не
так важно.

Я похоронил в себе Ленина в восьмом классе средней советской школы.

В школе я сделал головокружительную партийную карьеру.

Я начинал цветоводом. Это не тот, кто водит цветы на прогулку. У нас была не
такая школа. Я следил за цветами в классе. Поливал их, окучивал, рыхлил.
Защищал. Да, приходилось защищать. Одноклассник постоянно поедал мои цветы. Он
сидел у окна, на котором стояли горшки, и жрал герань. Видимо, в его детском
организме не хватало каких-то микроэлементов. Кстати, тот одноклассник потом
пошел работать в прокуратуру. Не знаю, как это связано. Надеюсь, что никак.

Затем я поступательно восходил на партийный олимп звеньевым, старостой,
председателем совета отряда и, наконец, дослужился до члена совета дружины. В те
времена русский язык был менее многозначным, и "член совета дружины" звучало
гордо.

Казалось бы, после члена дальше было некуда, только Брежнев. Но я сумел
подняться еще выше.

Как отличник, председатель и член, я был выдвинут в знаменосцы всея школы.

Мне поручили носить наше знамя. На знамени изображался Ленин и прочие бородатые
харизматики того времени. Фактически я нес на руках самого Ильича - это было
невероятно почетно.

Я носил знамя школы на торжественных линейках и прочих аналогичных сборищах
советской поры, на школьном дворе снаружи и в актовом зале внутри.

"Вынос знамени" представлял собой строго регламентированную театрализованную
постановку.

Мне, как знаменосцу, полагался конвой: передо мной вышагивал направляющий, а за
мной - замыкающий. Сейчас я могу уже ошибаться в терминологии. Одним словом,
один школьник шел впереди и один сзади, чтобы я не убежал, наверное. Втроем,
кортежем, мы вносили знамя на место сборища.

Я прослужил знаменосцем несколько месяцев. Все шло идеально. Пока школьные
функционеры не решили заменить мне кортеж.

Дело в том, что поначалу меня сопровождали исключительно мальчики. Их выбирали
из самых достойных учеников. Но как-то раз на очередной линейке какой-то бонза
из министерства образования, взглянув на нашу процессию, сказал: "А как же
Терешкова?" В те годы с птичьего партийного умели переводить молниеносно.
Реплика начальника означала, что в конвой необходимо добавить девочек.

Так в результате этой сексуальной революции, которая прошла, как и полагается
революции, под руководством партии, в группу знаменосцев добавили девочек. От
души так добавили, чтобы не мелочиться перед глыбой высочайшего указания, сразу
двух. То есть одну девочку впереди меня, а другую позади.

Причем это сделали скоропостижно, прямо накануне очередного торжества. Торжество
проходило в актовом зале школы. Нам даже не дали времени порепетировать в новом
составе. А раньше давали, да. Были репетиции. Фееричные репетиции выноса флага,
тот еще Антонен Арто.

Работали с колес, что называется.

Большой сложности процесс не представлял. Нужно было войти в двери актового
зала, продефилировать по нему метров десять и остановиться по центру. И потом
стоять, стараясь не заснуть от величия всего происходящего. Единственная
трудность во всей процедуре - проход в двери зала. От знаменосца требовалось
немного опустить знамя вниз, чтобы не зацепить высоким древком дверной косяк
сверху. Всего и делов-то, как говорил профессор Хансен в "Осеннем марафоне".

То мероприятие было, как всегда, страшно торжественное, жутко ответственное и,
возможно, даже в чем-то перевыборное. Школьники послушно сунули мытые шеи в
петли красных галстуков и застыли в почетном строю. На торжестве присутствовал
начальственный бонза, тот самый, который потребовал от нас Терешкову.

Мы, группа знаменосцев, вишенка на идеологическом торте, стояли перед закрытыми
дверями у входа в актовый зал, ожидая команды.

Я делал это десятки раз. Я был профи.

И тем не менее мое сердце отчаянно колотилось. От волнения. От волнения школьной
юбки на девочке впереди меня.

Это было то самое наше нововведение - девочки в кортеже. Одна впереди - другая
позади. Обе - старшеклассницы, мне на погибель.

И у той, что впереди, на сквозняке волновалась ткань на юбке. Как желтеющая нива
в стихотворении Лермонтова. А юбка была так коротка. А девочка была так хороша.

Так хороша, что у меня внутри сразу набухли почки. Не те физические, которые
набухают от пива. А те невидимые, набухающие от элексиров покрепче.

Древко знамени хрустело в моих руках. Или это хрустели фаланги пальцев. Я
вцепился в знамя, чтобы меня не унесло вихрем. Вихрем полового созревания,
которое началось у меня именно в тот момент, как я сейчас предполагаю.

Одним словом, если опустить лирику, я не мог оторвать взгляда от той
старшеклассницы передо мной, в частности, от ее юбки. Я даже почувствовал, как
начал сильно косить правым глазом.

И в этот момент нам дали долгожданный сигнал, и двери распахнулись.

Морковка передо мной сделала шаг вперед, а вслед за ней и я, ее красноглазый
кролик.

Конечно, я забыл опустить знамя, проходя через дверной проем...

Мы торжественно вошли в актовый зал под барабанную дробь. Древко зацепилось
сверху за дверной косяк, и знамя рухнуло на девочку сзади.

От неожиданности она упала. Я этого не увидел - лишь услышал за спиной грохот.

Зашибив девочку сзади, знамя легло мне на плечо параллельно полу.

По инерции я прошел еще несколько метров, пока находящийся в стрессе мозг
обрабатывал информацию о звуке грохота.

Наконец, догадавшись обо всем, я экстренно остановился и зачем-то по привычке
исполнил два шага на месте, как делают все кошерные знаменосцы при остановке,
хотя в той ситуации это было определенно лишним и даже немного вызывающим.
Остановившись, я сообразил шикнуть красавице спереди, и она тоже немедленно
застыла на месте как вкопанная.

В таком положении, со знаменем, лежащем на моем плече параллельно полу, я
инстинктивно развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы выяснить судьбу
упавшей девочки...

Дальнейшее напоминало фильмы с Джетом Ли про Шаолинь. В одном из них он
демонстрирует технику работы с шестом. Шест - это мощное боевое оружие, если
умело с ним обращаться. Об этом не понаслышке знают мастера восточных
единоборств и стриптизерши.

Когда я инстинктивно развернулся на сто восемьдесят градусов со знаменем на
плече параллельно полу, я случайным образом исполнил Джета Ли из фильмов про
Шаолинь. Металлической звездой на кончике знамени-шеста со звездой я прицельно
попал красавице в юбке с разворота прямо в голову. Она могла бы избежать своей
участи, бедняжка, если бы не послушалась моего шиканья за своей спиной и
продолжила движение. Своим шипением я словно пригласил ее на казнь...

А во лбу звезда горит - это только для сказочной царевны хорошо. Ясное дело, что
красавица в юбке тоже рухнула как подкошенная.

И вот он, ваш выход, товарищ Гоцман.

Потому как - картина маслом, и лучше уже не скажешь.

Я стоял над бездыханными телами юных амазонок с карающим знаменем наперевес. Ну,
может, и не совсем бездыханными. По правде говоря, какое-то шевеление на полу
подо мной было. Президиум сидел весь красный, в правильной пролетарской палитре,
а партийный бонза - и вовсе багровый: наш перформанс даже отдаленно не напоминал
Терешкову.

Крепкие комсомольцы сгребли нас троих в охапку и вынесли из зала. Директор лично
подхватил выпавшее из моих рук знамя и понес его дальше в светлое будущее, в
конце которого грозно маячил багровый бонза. К директору попытался пристроиться
трудовик, чтобы изобразить хоть какое-то подобие почетного эскорта, но тот его
отогнал. Трудовик был, как всегда, в своем засаленном халате - не лучшая
альтернатива старшеклассницам.

На следующий день меня разжаловали. Лишили всех должностей. Хорошо хоть, что не
подвергли гражданской казни и не стали ломать знамя над моей головой. Видимо,
резонно решили, что от этого знамени уже и так пострадало достаточное количество
черепов. Мне не оставили даже должности цветовода. К тому моменту ее упразднили,
так как прожорливый одноклассник окончательно сжевал все цветы.

Вот тогда я и похоронил в себе Ленина: зачем мне истукан, карающий за чистую
юношескую любовь.

А с девочкой в юбке мы потом дружили.

И даже целовались под лестницей, прикрывшись пионерским галстуком. Моим, потому
что ее на тот момент уже приняли в комсомол. А за комсомольским значком наши
размашистые брежневские поцелуи было не утаить.

Ты же знаешь, что нужно делать?

Отличная, кстати, книга. Реалии разгара Брежневского застоя описаны просто превосходно.

Да, пойдёт.