Будучи в этом вопросе, в сущности, очень консервативными, самые крупные землевладельцы были далеко не так непреклонны в вопросе о сохранении старого социального порядка.
Владельцы оброчных, по большей части, вотчин, они привыкли смотреть на себя более как на получателей ренты, чем как на владельцев крепостных “душ”, и не прочь были даже от ликвидации крепостного права, посредством выкупа не только земли, но и самих крестьян (проект Мордвинова).
Интересами этой группы, в общем и целом, и определилась правительственная политика в первые годы царствования как внутренняя, так и внешняя.
Стремление получить политические гарантии было, в первую минуту, наскоро удовлетворено созданием (30 марта 1801 г.) “непременного” Совета, “из лиц, доверенностью Нашею и общею почтенных”, которые должны были “постановить силу и блаженство империи Всероссийской на незыблемом основании закона”.
Дела из Совета вносились на утверждение императора только в том случае, “когда большинством голосов будут уважены. Не имеющие сего уважения остаются без действия”.
Дальнейшее развитие центральных учреждений в этом направлении было парализовано трениями внутри самой правящей группы.
Кружок “молодых друзей” А. (Новосильцев,Кочубей, Чарторыйский, Строганов), подобно ему стоявших под более или менее непосредственным влиянием французской революции, был совершенно неудовлетворен старомодными планами конституции, выходившими из среды еще екатерининских “монаршистов” школы кн. Щербатова (см.), вроде Воронцова.
“Молодые друзья” рассчитывали провести свои широкие реформы, рисовавшиеся им самим не в слишком определенных чертах, при помощи солидарного с ними в основных вопросах императора и опасались встретить на этом пути помеху в “невежестве” старших по возрасту представителей знати.
Оттого они были против аристократической конституции; между тем никакая другая не была возможна, так как масса дворянского общества была совершенно удолетворена восстановлением своих сословных привилегий, нарушавшихся Павлом, и политикой вовсе не интересовалась.
В результате, конституционные проекты первых лет царствования А. неожиданно привели к завершению той эволюции центральных учреждений, которая началась при его отце.
Исполнительная власть, к концу XVIII в. почти всецело сосредоточившаяся в руках ген.-прокурора, была распределена между несколькими министрами (на основе плана, выработанного при Павле), которые однако не составили солидарного кабинета, как о том мечтали “молодые друзья” А.
Министры номинально были подчинены контролю сената, который получил право делать “представления” верховной власти, но и то, и другое осталось на бумаге.
“Непременный” Совет, который А. посетил всего два раза, также не получил никакого значения. – Сравнительно с полной бесплодностью этих попыток политической реформы несколько более определенные результаты дало социальное законодательство: зак. 20 фев. 1803 г. о “вольных хлебопашцах” удовлетворил эмансипаторские стремления некоторой части наиболее крупных помещиков, дав им возможность отпускать своих крестьян на свободу целыми деревнями, за выкуп.
Насколько были слабы и эти стремления, показывает то, что на основании закона 1803 г. было освобождено при менее 50.000 душ.
За невозможностью столковаться с “невежественными” современниками оставалось возложить надежду на просвещенные будущие поколения: этой цели отвечало расширение высшего и среднего образования (открыты два новых университета, в Харькове и Казани, и несколько гимназий), издание по высочайшему велению русских переводов таких писателей, как Монтескье, Ад. Смит, Бентам, Беккария, Тацит, и щедрая денежная поддержка некоторым русским писателям, в том числе Карамзину.
Но сама необходимость создавать “просвещение” полицейскими мерами сверху лучше всего другого показывает безвыходное положение правящего кружка, не желавшего делиться властью со своими односословниками и не находившего, в то же время, сочуствия своим планам вне узких рамок “высшего общества”,
Не удачнее была и внешняя политика в этот период,- точно также вдохновлявшаяся интересами и предрассудками высшего дворянства.
В начале царствования А. России представлялось на выбор два союза: ее дружбы искали Франция, нуждавшаяся в рынках для своей, расцветающей после революции, промышленности, и Англия, всего более нуждавшаяся в русском сырье.
Павел под конец своей жизни склонялся к русско-французскому союзу; резкий разрыв с Англией, лишивший русских помещиков привычного рынка, был, по отзыву одного современника, одною из главных причин ненависти дворян к Павлу и, косвенно, катастрофы 11 марта 1801 г.
Это само собой определило политику его наследника в пользу русско-английского союза.
Совместив его с добрыми отношениями к Франции, как  этого, повидимому, желал сам А., было невозможно уже потому, что между Англией и Бонапартом скоро последовал открытый разрыв: приходилось выбирать.
Тесные экономические и культурные связи высшего русского дворянства с Англией, его инстинктивное отвращение к новой Франции, являвшейся по своему социальному строю живым отрицанием феодального порядка, все это оказалось гораздо сильнее личных склонностей императора.
В дипломатической войне между Англией и Францией русская дипломатия, не скрываясь, приняла сторону первой; а когда дело дошло до оружия, Россия явилась самым энергичным организатором анти-французской коалиции на континенте.
Дошло до того, что Россия готова была даже объявить войну Пруссии (с королем которой А. был связан личной дружбой), если последняя, в свою очередь, не объявит войны Франции.
В военном отношении коалиция оказалась однако столь плохо налаженной, что и при первом столкновении с Наполеоном (Россия и Австрия, 1805 г.), и при втором (Россия и Пруссия, 1806-07 гг.) он оказывался гораздо сильнее союзников.
После вторичного поражения русской армии, в восточной Пруссии, Россия  вынуждена
была заключить мир с Францией и объявить войну Англии.
Русско-французский союз 1807-11 гг. потребовал от России тяжелой жертвы: она должна была присоединиться к континентальной системе (см.), т.е. отказаться от всяких торговых сношений с Англией: экономически, положение вернулось к тому, что было в последние дни жизни Павла I.
Не замедлили вернуться и политические последствия: дворянство было крайне озлоблено Тильзитским миром и, в данном случае, находило себе сочувствие в других классах населения, так как ухудшение экономической обстановки отражалось более или менее на всех.
“Россия наполнена недовольными”, писал в 1811 г. литературный выразитель дворянских интересов, Карамзин: “жалуются в палатках и в хижинах, не имеют ни доверенности, ни усердия к правительству, строго осуждают его цели и меры”.
В аристократических кружках открыто предавались воспоминаниям об 11 марта 1801 г.
Первое время однако-же правительство считало эти зловещие признаки временным и переходящим явлением.
Оно думало, что русское общество можно приучить к русско-французскому союзу, особенно, когда оно увидит грандиозные последствия этого союза в области международных отношений.
Первым из этих последствий было завоевание Россией Финляндии (1808-1809), отнятой у Швеции за упорное нежелание этой последней державы примкнуть к континентальной системе.
Но А. надеялся на гораздо большее: он имел в виду использовать дружбу Наполеона для осуществления знаменитого греческого проекта своей бабушки,- для завоевания Константинополя.
Но насколько охотно Наполеон давал действовать России на безразличном для него севере, настолько скуп и сдержан он был в бассейне Средиземного моря, где у Франции были давние и крупные собственные интересы.
На эрфуртском свидании (в сент. 1808 г.), которого А. искал главным образом ради разрешения Восточного вопроса, ему с трудом удалось добиться признания прав России на Молдавию и Валахию, уже давно занятые русскими войсками (султан объявил России войну, как союзник Наполеона, еще в 1806 г., и продолжал ее, уже самостоятельно, и после того, как Россия и Франция стали друзьями. Война кончилась в 1812 г. Бухарестким миром, по которому России досталась Бессарабия).
О дальнейших приобретениях на Балканском полуострове, на словах полуобещанных Наполеоном еще в Тильзите, теперь и речи не было.
Мало-по-малу правительство должно было убедиться, что союз с Францией, ничего не давая в области международных отношений, внутри России грозит новой катастрофой.
Начинается ряд попыток, не нарушая формально Тильзитского договора, так как Наполеон казался слишком страшным, свести его на нет фактически,-а в то же время повлиять на настроение русского общества некоторыми мерами, которые, казалось, могли приобрести популярность.
Участие России, в качестве союзницы Наполеона, в австро-французской войне 1809 г.(см.), было уже чисто номинальным; на нарушение континентальной системы русское правительство начинает смотреть сквозь пальцы, и Россия становится одним из главнейших транзитных путей для английской контрабанды, привозившейся в наши порты под американским флагом.
В то же время Сперанский (см.) по поручению А. вырабатывает обширный план реформ, цель которых была показать, что правительство руководится в своих действиях не личным произволом, а соображениями общественного блага.
“Всякая тягость народная приписывается единственно самовластию”, писал Сперанский. “Одно лицо государя ответствует народу за все постановления, совет же и министры всегда, во всякой мере тягостной, могут отречься от участия там, где нет публичных установлений”.
“Публичные установления”, т.е. некоторая гласность управления, были таким образом необходимы, чтобы  облегчить ответственность императора перед народом.
Как далеко следовало вести эту “публичность”, у правительства, по-видимому, не было ясного представления.
Сперанский готов был формально допустить к участию в законодательстве представителей, если не народа, то землевладельцев, т.е. дворянство.
Сам А. не шел так далеко и находил на первое время достаточным некоторую реставрацию “Непременного Совета” 1801 г., связанную с упорядочением его функций.
Через это учреждение, получившее теперь официальное название Государственного совета, должны были проходить бюджет, все чрезвычайные меры и все законопроекты, предлагаемые министрами.
Императору подносились на утверждение лишь решения большинства - отклоненный большинством законопроект, по смыслу “Образования Государственного Совета 1810 г.”, как и по смыслу указа 30 марта 1801 г.о “Непременном Совете”, не мог стать законом.
В заголовке новых законов стояло, что они издаются на основании мнения Гос. сов. (“вняв мнению Совета”), в засвидетельствование мнения Совета со вновь издаваемым законом, последний “контрассигнировался” председателем Совета.
Словом, в “Образовании” Совета мы находим ряд черт, свойственных западно-европейским представительным учреждениям: не хватало только главной – не было ни одного народного представителя, весь состав Совета назначался императором.
Нет ничего удивительного, если черты эти остались на бумаге, и Совет отнюдь не сделался зачатком русской конституции.
Впрочем, для развития его в этом направлении не было и времени – правительство очень скоро должно было убедиться, что паллиативных мер совершенно недостаточно ни во внутренней, ни во внешней политике и что если оно хочет выйти из тупика, созданного Тильзитским миром, ему нужно спешить.
“Записка” Карамзина доказала ему, что дворянство совершенно не сочувствует его политическим планам, справедливо подозревая их искренность, и что сохранение социальных привилегий для этого сословия по-прежнему важнее приобретения политической свободы.
С этой точки зрения для дворян особенно ненавистна была фигура “поповича” Сперанского, занявшего в это время положение первого министра: в некоторых проведенных им законах дворяне не без оснований  видели прямую себе обиду (указ 3 апреля 1809 г., отнявший служебные преимущества у придворных званий, направлен был главным образом против высшего дворянства; указ 6-го августа того же года, требовавший известного образовательного ценза для производства в высшие чины, имел в виду уже всех дворянских недорослей; наконец, Сперанским была сделана попытка обложить налогом помещичьи имения).
Чтобы примириться с дворянством, нужно прежде всего пожертвовать Сперанским: 17 марта 1812 г. последний был демонстративно удален и сослан, хотя даже его врагам не удалось найти за ним никакой определенной вины.
Годом раньше такой же решительный шаг был предпринят и в области внешней политики: изданный в дек. 1810 г. новый таможенный тариф явно покровительствовал товарам, привозимым морем,- т.е. английской контрабанде, в ущерб товарам, привозимым сухим путем – т.е. из Франции и стран Рейнского союза.
Это было объявление таможенной войны Наполеону и почти уже ничем не замаскированное возобновление торговых сношений с Англией.
Открытый разрыв с Францией после этого был только вопросом времени – и разные мелкие осложнения, вроде захвата французами принадлежавшего родственнику русского императора Ольденбургского герцогства, или неудачного сватовства Наполеона за одну из сестер А., сыграли роль только формальных поводов для охлаждения с обеих сторон.
“Ольденбургское дело не имеет значения ни для нас, ни для России”, писал осенью 1811 г. франц. министр иностр. дел франц. послу в Петербурге: “вся суть в торговых интересах и континентальной системе”.
Уже в 1810 г. русское правительство…..

Окончание следует….   .

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА (Луиза Мария Августа), русская императрица, супруга Александра I, дочь маркграфа баден-дурлахского, род. в 1779 г. и, по приглашению русского двора, была отправлена в 1792 году в Россию вместе с сестрой Фридерикой, когда Екатерина принялась за поиски невесты для своего старшего внука.
Присмотревшись к обеим девочкам, Екатерина остановила свой выбор на старшей; симпатии Александра совпадали с её желаниями.
Е. крестили, а в сент. 1793 г. состоялась свадьба. Невесте было неполных 15 лет, жениху – 16.
До смерти Екатерины юная чета наслаждалась безмятежным счастьем. Оба красивые, оба влюбленные, они думали только друг о друге. В промежутках между ласками и придворными обедами в Царском и Гатчине, Е., которая была несравненно образованнее и начитаннее Александра, много читала ему вслух, много рассказывала.
Когда умерла Екатерина, положение Александра и его жены сделалось труднее. Александра отвлекала военная служба; подозрительный характер Павла заставлял и его, и Е. держаться настороже.
Но не это заботило Е. больше всего. Её такт, ее обаяние помогали ей установить с императором приличные отношения. Гораздо тяжелее было ей то, что она стала замечать охлаждение со стороны мужа. И когда она получила уверенность, что вместе с влюбленностью у Александра ушла и любовь, в ней постепенно стала происходить перемена, определившая содержание ее дальнейшей жизни.
Е. никогда не переставала любить Александра со своей нежностью, на какую была способна ее романтически-восторженная душа, и должна была выносить все растущее отчуждение его.
Она знала про все его увлечения, потому что сам он не скрывал их, а его метрессы часто их афишировали (М.А.Нарышкина сказала даже как-то самой Е., что она беременна, прекрасно зная, что императрице известны ее отношения к Александру).
Непостоянство и легкомыслие любимого мужа заставляли Е. много страдать и много метаться душою. Порою она думала забыть горе в мимолетных связях, в которых она хотела, но не могла вложить глубокое чувство (известны ее близкие отношения к кн. Адаму Чарторижскому и к одному кавалергарду).
Дети, которых она обожала, не жили долго. У нее были две дочери. Старшая умерла, не достигши году (1800), вторая – едва двух лет (1808).
Е. все более и более уходила в себя, живя уединенно, в кругу близких людей, предоставляя императрице-матери поддерживать пышные традиции екатерининского двора.
В уединении в ней закалялась воля, вырабатывался мужественный, твердый в испытаниях дух и складывались взгляды на жизнь. В них она не признавала компромиссов.
Она протестовала против заискивания перед Наполеоном деда, баденского герцога. Она резким письмом сурово осудила любимого брата за его брак с племянницей Наполеона, Стефанией Богарне.
Во всем этом она видела непозволительную уступку духу революции. Она не поколебалась показать Александру одно письмо г-жи Крюденер, не сомневаясь, что это поведет к ее сближению с императором: она считала это необходимым.
Свое отшельничество Е. наполняла заботами благотворения. Она никогда не соглашалась брать весь, полагающийся ей по штату ежегодно, миллион, ограничиваясь его пятой долей и из неё еще уделяла большие суммы нуждающимся.
С мужем Е. сближалась лишь тогда, когда ему нужна была ее нежная, но вместе с тем энергичная поддержка, когда собственные слабые душевные силы начинали ему изменять.
Прежде всего понадобилась Александру опора любящей руки в тяжелые дни воцарения. Когда все были растеряны, юная императрица одна не растерялась и сумела вдохнуть некоторую твердость в Александра. Никто не знает, что произошло бы с Александром, если бы около него не было жены в марте 1801 года.
Второй раз Александру пришлось черпать в твердости и мужестве жены в 1812 г., после Бородина и оставления Москвы.
В то время, как сильная придворная партия во главе с Марией Федоровной и В.К. Константином истерически требовала заключения мира, Е. вместе с В.К. Екатериной настаивали на продолжении войны.
Действовать так заставлял ее больше всего безошибочный инстинкт женщины, угадывающий, где лежит путь к славе для любимого человека. Но, кроме того, она незаметно подчинялась и влиянию Штейна , затронувшего через ее близкую подругу, герцогиню Антонию Вюртембергскую, не вполне умершие в ней немецкие патриотические чувства.
Наконец, третий раз и окончательно сблизился с женою Александр под конец жизни в 1824 г., когда он потерял дочь  (от Нарышкиной), разочаровался и в славе, и в политике, и даже в мистицизме, когда его маленькой усталой душе больше всего нужно было внутреннее спокойствие. Тут Е. вышла из своего уединения и радостно отдалась заботам о муже.
Но долго наслаждаться возродившейся привязанностью мужа Е. не пришлось. Никогда не отличавшаяся крепким здоровьем, она в 1825 г. расхворалась окончательно, и врачи велели ей ехать на юг. Она выбрала юг России.
Александр уехал в Таганрог, чтобы приготовить для неё все необходимое. Она приехала в сентябре, а в ноябре на ее руках умер Александр. Разбитая горем и усилившейся болезнью, она медленно двинулась в своем дормезе в Петербург и не доехала.
В Белеве 4 мая 1826 г. Е. угасла тихо, во сне.

См. о ней книгу В.К. Николая Михайловича (3 т. 1909)
(по данным энциклопедии XIX в. )