Составитель
Е. П. Черкашина

Сергеич П.

С 32    Искусство речи на суде. - М.: Юрид. лит.,
1988. -384 с.- 15В^ 5-7260-0025-О

П. Сергеич - псевдоним известного русского юриста Петра
Сергеевича Пороховщикова. О чистоте и точности слога, простоте
речи, о <цветах красноречия>, риторических оборотах, поисках исти-
ны размышляет автор этой книги - содержательной, богатой наблю-
дениями и примерами. Впервые она была издана в 1910 году; пере-
издание в 1960 году имело большой успех. Многие рекомендации
автора по методике построения судебной речи полезны и в наши
дни.
Для прокуроров, адвокатов, широкого круга читателей.

12030.0000-025                                            ^
012(01 )-88

15В 5-7260-0025-О

c Издательство <Юридическая литература>, 1988

ПРЕДИСЛОВИЕ

Восемьдесят лет назад, в 1908 году, в С.-Петербурге
вышла книга опытного и известного судебного деятеля
П. С. Пороховщикова (П. Сергеича) <Уголовная защи-
та> (в 1913 году она была переиздана). <Задача этих за-
меток, - писал автор, - сводится к тому, чтобы защи-
та... не оставалась бесплодной... Уголовная защита не
легкое и в нравственном отношении высоко ответствен-
ное дело. Тот, кто избрал ее своим служением жизни,
должен проникнуться убеждением, что совершает нрав-
ственное преступление всякий раз, когда, взявшись за
дело, не сделал для подсудимого всего, что было в силах
и власти его. Если он усвоит себе это убеждение, если
будет гореть этой мыслью, он достигнет многого; если
нет, он, пожалуй, будет произносить умные, интересные
и красивые речи, добьется известности и накопит денег;
но он не найдет нравственного удовлетворения в своей
работе; в конце жизненного пути рассудок скажет ему:
ты хорошо говорил, но сердце не кликнет: ты совершил
подвиг>.

Для понимания самой сути <Уголовной защиты>
очень важно следующее замечание П. Сергеича: <На-
стоящие заметки имеют скромную цель; в них нет ни от-
кровения о том, как сделаться блестящим оратором, ни
верного средства выигрывать громкие процессы>. Согла-
сны, сделать своих читателей блестящими ораторами не
под силу ни одному автору. Но читателям можно препо-
дать ряд важных и нужных советов, им можно помочь в
овладении навыками полемики, в произнесении убеди-
тельных и содержательных речей.

Научить строить речь целесообразно и логично, точно
и убедительно выражать мысли, проявлять в публичной
речи индивидуальность - этому посвящена другая книга
П. Сергеича - <Искусство речи на суде>, появившаяся в
книжных магазинах России в 1910 году (последний раз
она переиздавалась у нас в 1960 году). К этой книге,
единственной задачей которой является исследование
условий судебного красноречия и установление его мето-
дов, мы еще вернемся. Сейчас же хочется отметить дру-
гое: и в <Уголовной защите> П. Сергеич дал немало прак-
тических, основанных на многочисленных примерах на-
зиданий о том, как надо и - еще чаще - как не надо го-
ворить на суде. Вот одно из них: <Молодому человеку ка-
жется, что чем длиннее речь, тем она лучше; в действи-
тельности - чем она длиннее, тем бывает хуже>.

Не надо говорить лишнего. В подтверждение этого
П. Сергеич вспоминает уголовное дело о краже, по кото-
рому защитник произнес весьма пространную речь, но
только в самом конце ее догадался сказать, что гигант-
ский замок, предъявленный присяжным, не мог быть
сломан голыми руками, а между тем ни на месте престу-
пления, ни у подсудимого, схваченного у самой двери
чердака, никаких орудий взлома не оказалось. К чему
было говорить все прочее? Пустословие могло только
ослабить внимание присяжных к неопровержимому и по-
тому единственно нужному соображению. Чем сложнее
дело, тем хуже такие ошибки.

П. Сергеич припоминает и другое, очень тяжелое де-
ло. Подсудимый обвинялся в убийстве матери. Защитни-
ком был молодой помощник присяжного поверенного.
Его появление перед судом в таком деле, где от четырех
слабых косвенных улик зависела бессрочная каторга,
встревожило судей. Но когда присяжные удалились для
совещания, товарищ председателя подошел к защитнику
и, пожав ему руку, сказал: <Если оправдают - это всеце-
ло ваша заслуга; если обвинят, - имеете право сказать
себе, что сделали все, что могли сделать>.

В чем заключались заслуги защитника? Он не сбил
ни одного свидетеля - они говорили правду; не привел
какого-нибудь остроумнейшего довода - таких и быть
не могло по несложности фактов; не блистал риториче-
скими красотами - они были бы неуместны. Но он не
задал ни одного неудачного вопроса, не привел ни одного
неверного или вымышленного соображения, и он говорил

с уверенностью в справедливости того, что утверждал:
виновность подсудимого не была доказана. Он достиг
следующего. После речи обвинителя присутствовавшие
испытали чувство подавленности перед тем, что казалось
очевидным и бесспорным; казалось, не было в зале ни од-
ного человека, который мог бы возразить против фактов.
Речь защитника показала, что это было ложное впеча-
тление. Присяжные увидели перед собой человека, кото-
рый сумел ответить на обвинение так, что все им сказан-
ное, осталось неприкосновенным и после возражения то-
варища прокурора. Он сказал: разумные сомнения воз-
можны, и это его положение оказалось неуязвимым.
Другое последствие превосходной защиты заключалось в
том, что заключительное слово председателя явилось не
опровержением, а подтверждением защиты. Председа-
тель не мог не сказать, что рассуждения защитника за-
служивали полного внимания, так. же как не мог не ука-
зать на установленные против подсудимого доказатель-
ства. Это была настоящая защита.

Нетрудно заметить, насколько органично в приводи-
мом П. Сергеичем факте общая система защиты включа-
ет в себя ораторское искусство защитника. Специально
этому вопросу посвящена глава IX <Уголовной защиты>,
названная автором <Несколько слов о защитительной ре-
чи>. Эта глава целиком включена в настоящее издание,
поскольку в ней читатель увидит целый ряд не потеряв-
ших и до сегодняшнего дня своего значения указаний,
предостерегающих начинающих защитников от ошибок и
в то же время способных придать их судебным речам со-
вершенство и изящество, точность и выразительность,
простоту и ясность, а главное - глубокий правовой и
нравственный смысл и целесообразность. <Искусство ре-
чи на суде не входит в содержание этих заметок>. - от-
мечал П. Сергеич. Однако, как и в главном труде П. Сер-
геича о судебном красноречии - имеется в виду <Искус-
ство речи на суде>, книга, о которой подлинный чародей
слова и сам создатель непреходящих образцов ученой
судебной риторики и юридического анализа А. Ф. Кони в
статье <Приемы и задачи прокуратуры> писал, что это
<прекрасное систематическое по судебному красноречию
сочинение>*. - и в <Нескольких словах о защити-
тельной речи> мы находим мудрую и тонкую оценку
практических приемов судебных ораторов.

* Кони А. Ф. Собр. соч., т. 4. М., 1967, с. 149.

!!5

Оценку, которая до сих пор может оказывать юристам большую
помощь в работе над судебной речью.

П. С. Пороховщикова (П. Сергеича) по праву счита-
ли одним из самых просвещенных юристов своего време-
ни, тонким психологом, восприимчивым и чутким наблю-
дателем, выдающимся теоретиком судебного красноре-
чия и даже... поэтом. Продолжим ту высокую, заслужен-
ную оценку, которую дал <Искусству речи на суде>
А. Ф. Кони. <Полное, подробное и богатое эрудицией и
примерами исследование>, - писал он в статье, не слу-
чайно названной точно так же, как назвал свое сочине-
ние и П. Сергеич, - <Искусство речи на суде>. Здесь
есть немало и других лестных высказываний, но приво-
дить их не будем по той простой причине, что посчитали
куда лучшим включить в публикуемый сборник эту ста-
тью А. Ф. Кони (в сокращенном виде) в качестве свое-
образного к нему послесловия. Если не потеряло своего
значения само <Искусство речи на суде> П. Сергеича, то
остаются непревзойденными и живые, яркие заметки об
этой книге А. Ф. Кони.

История сохранила немного сведений о жизни Петра
Сергеевича Пороховщикова. Родился он в 1867 году в
Петербурге, в обеспеченной дворянской семье, сумевшей
дать ему хорошее образование. Сначала он учился в Ли-
цее цесаревича Николая, а затем поступил на юридиче-
ское отделение Московского университета. С декабря
1889 года в течение года служил по ведомству Министер-
ства юстиции кандидатом на судебные должности, а по-
том был определен на место <и. д. помощника секретаря
при прокуроре Московской судебной палаты>. Несколько
лет Пороховщиков состоял на различных канцелярских
должностях - старшего помощника делопроизводителя
государственной канцелярии, младшего делопроизводи-
теля, члена хозяйственного комитета канцелярии. Пер-
вый самостоятельный пост П. С. Пороховщиков получил
в августе 1894 года, когда его назначили товарище^ про-
курора Смоленского окружного суда. Через год способ-
ного и хорошо проявившего себя на службе П. С. Поро-
ховщикова перевели товарищем прокурора Московского
окружного суда. Затем он работал прокурором Орлов-
ского окружного суда и в такой же должности в Харько-
ве. Вплоть до 1917 года П. С. Пороховщиков состоял
членом Петербургского, а затем Петроградского окруж-
ного суда, имел чин действительного статского совет-
ника.

Кроме названных выше хорошо ЯЗПРСТНЫХ и глубо-
ких в практическом и теоретическом отношениях рабо-
тах <Уголовная защита> и <Искусство речи на суде>, сле-
дует отметить и ряд статей П. С. Пороховщикова в пе-
риодической печати. Назовем прежде всего статью <Пер-
вое предупреждение> (Право, 1909, № 14), в которой ав-
тор с возмущением писал о недобросовестном отношении
к делу большинства защитников, работающих только за
гонорар и игнорирующих интересы своих подзащитных,
если они не обладают солидным имущественным состоя-
нием. С глубокой болью П. С. Пороховщиков писал и о
защитниках, равнодушных к участи тех, кого они защи-
щали, не пытавшихся даже вникнуть в обстановку пре-
ступления, не желавших проникнуть в душу своего кли-
ента, заглянуть в его сердце, а нередко даже не позабо-
тившихся подробно и серьезно изучить следственное де-
ло. Особенно его возмущали молодые холодные защит-
ники, только отбывавшие <назначенный им номер и не
более>, являвшиеся в суд лишь для <практики>. Он счи-
тал неправильным, когда к защите допускали молодых,
только что выпущенных юристов, и прямо об этом писал
в статье <Стаж и уголовная защита> (Право, 1911,
№21). П. С. Пороховщиков не раз подчеркивал, что
ошибки неизбежны во всяком начале, но их должно быть
как можно меньше во всяком деле; в уголовной защи-
те - менее, чем где-либо, ибо там каждая ошибка тяже-
ло отражается на живых людях.

Надо отметить, что П. С. Пороховщиков в своих
статьях и книгах выступал, как правило, защитником
прогрессивной судебной реформы 1864 года, которая
ввела суд присяжных, основанный на принципах гласно-
сти. Вместе с тем он высказывал и ряд серьезных крити-
ческих замечаний в отношении тех или иных институтов
судопроизводства, в частности, критиковал кассацион-
ную практику сената (Председатель и защита на су-
де. - Право, 1910, № 13; Существенные и несуществен-
ные нарушения в кассационной практике сената. - Пра-
во, 1910, №52).

Не будем забывать, что П. С. Пороховщиков занимал
весьма высокие должности в бюрократическом судеб-
но-прокурорском государственном аппарате царской
России, был награжден орденами Анны 2-й и 3-й степе-
ней и Владимира. При этом, однако, он не утрачивал не-
зависимости своих взглядов, за что дважды - в конце
прошлого и самом начале нынешнего века - даже попа-
дал под негласный надзор полиции. Привело в гнев пра-
вительство и то, что П. С. Пороховщиков перевел в
1906-1907 гг. извлечения из книги А.Шопенгауэра
<Рагег^а ипй РагаНротепа>. В 1908 году под названи-
ем <О религии> эту книгу отпечатали, но она была объ-
явлена крамольной и запрещена (о чем, кстати, очень со-
жалел Л. Н. Толстой, назвавший книгу <особенно полез-
ной в наше время>). Сочинение Шопенгауэра в переводе
П. С. Пороховщикова вышло в свет лишь несколько лет
спустя.

Вернемся к суду присяжных. Положительное в целом
отношение к нему П. С. Пороховщикова нельзя не расце-
нивать как гражданский акт - для тех лет безусловно
передовой. Вспомним, что царское правительство прини-
мало активные меры к ограничению компетенции суда
присяжных, последовательно изымая из его производст-
ва различные категории дел. В. И. Ленин писал: <...прави-
тельство Александра III, вступив в беспощадную борьбу
со всеми и всяческими стремлениями общества к свободе
и самостоятельности, очень скоро признало опасным суд
присяжных. Реакционная печать объявила суд присяж-
ных <судом улицы> и открыла против него травлю, кото-
рая, к слову сказать, продолжается и по ею пору. Прави-
тельство приняло реакционную программу: победив рево-
люционное движение 70-х годов, оно беззастенчиво
объявило представителям общества, что считает их <ули-
цей>, чернью, которая не смеет вмешиваться не только
в законодательство, но и в управление государством, ко-
торая должна быть изгнана из святилища, где над рус-
скими обывателями чинят суд и расправу...>*.

П. С. Пороховщиков (П. Сергеич) был и остается
прежде всего выдающимся теоретиком судебного кра-
сноречия. Повторим вслед за А. Ф. Кони, что можно не
соглашаться с некоторыми из положений и советов авто-
ра <Искусства речи на суде>, но нельзя не признать за
этой книгой большого значения для тех, кто интересует-
ся судебным красноречием как предметом изучения, или
как орудием своей деятельности, или, наконец, как 'пока-
зателем общественного развития в данное время. Сила
судебной речи всегда высоко ценилась передовыми людь-
ми всех времен. Искусство красноречия - часть культу-
ры народа, судебная трибуна - средство огромного
идеологического, нравственного и правового воздей-
ствия. Именно поэтому к судебным ораторам предъявля-
ются самые высокие требования.
!!8
П. Сергеич подчеркивает, что на суде нужна прежде
всего необыкновенная, исключительная ясность. Слуша-
тели должны понимать без усилий. Оратор может
рассчитывать на их воображение, но не на их ум и про-
ницательность. А потому: не так говорите, чтобы мог по-
нять, а так, чтобы не мог не понять вас судья.

На пути к такому совершенству стоят два внешних
условия: чистота и точность слога и два внутрен-
них - знание предмета и знание языка. Как заклинание
современникам и потомкам звучит требование П. Сергеи-
ча, чтобы в отношении чистоты своей речи оратор был
неумолим. Заботясь о точности выражений, нельзя допу-
скать никакой неряшливости, в особенности недопустимо
злоупотреблять иностранными словами.   Огромное
большинство этих <незваных гостей> совсем не нужны
нам, потому что есть русские слова того же значения,
простые и точные.

Неряшливость речи, продолжает П. Сергеич, доходит
до того, что образованные люди, нимало не стесняясь и
не замечая того, употребляют рядом слова, не соответ-
ствующие одно другому и даже прямо исключающие
друг друга. Так, прокурор полагает, что <факт можно
считать более или менее установленным>. Говорят:
<прежняя судимость обвиняемого уже служит для него
большим отрицательным   минусом> и т.д.

П. Сергеич советует хорошо запомнить следующее:
одно неудачное выражение может извратить мысль, сде-
лать трогательное смешным, значительное лишить содер-
жания. И приводит такой пример. <Если вы пожелаете
сойти со своего пьедестала судей и быть людьми, - го-
ворит прокурор, - вам придется оправдать Кириллову
по соображениям другого порядка...> Разве судья не че-
ловек?

Речь должна быть коротка и содержательна, словами
оратора должен руководить здравый смысл, нельзя гово-
рить небылиц и бессмыслиц. На этот счет в памяти у
П. Сергеича отложился довольно любопытный и поучи-
тельный случай, который не мешало бы запомнить иным
судебным ораторам. Казалось бы, ни один обвинитель не
станет намеренно ослаблять поддерживаемого им обви-
нения. Однако товарищ прокурора обращается к присяж-
ным с таким заявлением: <Настоящее дело темное; с од-
ной стороны, подсудимый утверждает, что совершенно
непричастен к краже; с другой - трое свидетелей удо-
стоверяют, что он был задержан на месте преступления с
поличным>. Если при таких уликах дело называется тем-
ным, то что же можно назвать ясным?

Соблюдайте уважение к достоинству лиц, выступаю-
щих в процессе... Избегайте предположений о самом себе
и о присяжных... Не допускайте, чтобы резкость перехо-
дила в грубость, но помните и другое: ненужная вежли-
вость также может резать ухо и, хуже того, может быть
смешна... Говорите просто, но вместе с тем выразительно
и изящно... Не думайте на трибуне о словах; они должны
сами являться в нужном порядке. Помните: непринуж-
денность, свобода, даже некоторая небрежность сло-
га - его   достоинства;   старательность,   изыскан-
ность - его недостатки... Знайте цену словам, помните,
что одно простое слово может иногда выражать все су-
щество дела с точки зрения обвинения или защиты; один
удачный эпитет иной раз стоит целой характеристики...
Уясните себе, что простота есть лучшее украшение
с лог а, но не речи. Мало говорить просто, ибо недоста-
точно, чтобы слушатели понимали речь оратора; надо,
чтобы она подчинила их себе... Не скупитесь на метафо-
ры, чем больше их, тем лучше; но надо употреблять или
настолько привычные для всех, что они уже стали неза-
метными, или новые, своеобразные, неожиданные... Не
оставляйте не выясненным до конца, до тонкостей ниче-
го значительного; уделяйте величайшее внимание разъ-
яснению фактов и разбору улик, даже самых мелких...
Учтите, неверно взятый тон может погубить целую речь
или испортить ее отдельные части...

Если этих советов, сдобренных меткими наблюдения-
ми и фактами большой доказательственной силы, иному
читателю покажется мало, то он должен иметь в виду,
что они, да и то далеко не полностью, взяты лишь из
двух первых глав книги П. Сергеича. А их всего девять.
Причем, от советов утилитарного характера автор неред-
ко переходит к вопросам более широкого, глобального
для речи в целом масштаба. Один из таких вопросов от-
носится к общему плану речи, к композиционной ее орга-
низации, обусловливающей <логику изложения>, <логи-
ческое движение мысли> (не путать, предостерегает
П. Сергеич, с <логикой предмета> или <логикой факта>).

Логическая правильность - одна из необходимей-
ших предпосылок для овладения искусством речи. Юри-
дическая логика, конечно же, не сводится к изложению
аргументов по схеме силлогизма. В основе судебных ре-
чей лежат иные компоненты - <нервы речи>, как их на-

зывает П. Сергеич. О соотношении формальной логики и
<логики изложения> он пишет так: <Главное положение
составляет часть формального логического рассуждения
о виновности подсудимого, это рассуждение составляет-
ся из ряда отдельных последовательных положений.
Всякий может найти их чисто рассудочным путем, пере-
бирая в обратном порядке части одного или нескольких
силлогизмов. В действительности и этого не приходится
делать, так как главный спорный вопрос и условия его
решения почти всегда сами бросаются в глаза. Не
то - нервы дела; они могут быть совсем в стороне от ло-
гического рассуждения; чтобы находить их, нужен жи-
вой ум и знание людей>.

Задача судебного оратора состоит не в том, чтобы по-
строить силлогизм или вывести правильное заключение
из посылок, это слишком просто. Главное - обосновать,
развернуть посылки. Вот как отделяет П. Сергеич логи-
ческую схему поиска истины от логической (<боевой>)
схемы изложения: <Изучив предварительное следствие
указанным образом, то есть уяснив себе факты, насколь-
ко возможно, и внимательно обдумав их с разных точек
зрения, всякий убедится, что общее содержание речи
уже определилось. Выяснилось главное положение и те,
из которых оно должно быть выведено; выяснилась и
логическая схема обвинения или защиты, и
боевая схема речи; чтобы точно установить послед-
нюю, стоит только сократить первую, исключив из нее те
положения, которые не требуют ни доказательств, ни
развития; те, которые останутся, образуют настоящий
план речи>.

В подтверждение сказанному П. Сергеич дает такую
иллюстрацию: <Предположим, что подсудимый обвиня-
ется в ложном доносе. Логическая схема обвинения та-
кова:

1) донос был обращен к подлежащей власти;

2) в нем заключалось указание на определенное пре-
ступление;

3) это указание было ложно;

4) донос был сделан подсудимым;

5) он был сделан с целью навлечь подозрение на по-
терпевшего.

Если каждое из этих положений допускает спор, все
они войдут в боевую схему обвинения и каждое положе-
ние составит предмет особого раздела речи. Если состав
преступления установлен бесспорно и в деле нет других
существенных сомнений, например предположения о за-
конной причине невменяемости, вся речь может быть ог-
раничена одним основным положением: донос сделан
подсудимым. Если защитник признает, что каждое из по-
ложений логической схемы обвинения хотя и не доказа-
но вполне, но подтверждается серьезными уликами, он
должен опровергнуть каждое из них, то есть доказать
столько же противоположных положений, и каждое из
них войдет в боевую схему речи; в противном слу-
чае - только те, которые допускают спор>.

В произведении П. Сергеича содержится ряд и других
весьма полезных для судебных ораторов, особенно начи-
нающих, рекомендаций. Они относятся и к структурной,
и к выразительной, и к стилистической организации ре-
чи. Читатель найдет в этом произведении также немало
интересных, оригинальных мыслей и теоретических по-
ложений, характеризующих правовые и нравственные
воззрения автора. Все вместе - и практические советы,
и научные размышления - составляют у П. Сергеича
единое целое, которое и придает его книге особую цен-
ность.

Великий русский ученый М. В. Ломоносов писал:
<Красноречие есть искусство о всякой материи красно
говорить и тем преклонять других к своему об оной мне-
нию>. Но одно дело - <преклонение других> к своему
мнению в науке и другое - в суде. П. Сергеич пишет:
<Необходимо отметить особенность, составляющую су-
щественное отличие судебного спора от научного.

Наука свободна в выборе своих средств; ученый счи-
тает свою работу законченной только тогда, когда его
выводы подтверждены безусловными доказательствами:
но он не обязан найти решение своей научной загадки:
если у него не хватает средств исследования или отказы-
вается дальше работать голова, он забросит свои черте-
жи и вычисления и займется другим. Истина останется в
подозрении, и человечество будет ждать, пока не найдет-
ся более счастливый искатель. Не то в суде; там нет про-
извольной отсрочки. Виновен или нет? Ответить
надо>.

Слова, по-прежнему обязывающие юристов ко мно-
гому...Глава 1

о СЛОГЕ

Чистота слога. О точности слога. Богатство слов.
Знание предмета. Сорные мысли. О пристойности.
Простота и сила. О благозвучии

Чтобы быть настоящим обвинителем или защитником на
суде, надо уметь говорить; мы не умеем и не учимся, а
разучиваемся; в школьные годы мы говорим и пишем
правильнее, чем в зрелом возрасте. Доказательства этого
изобилуют в любом из видов современной русской речи:
в обыкновенном разговоре, в изящной словесности, в пе-
чати, в политических речах. Наши отцы и деды говорили
чистым русским языком, без грубостей и без ненужной
изысканности; в наше время, в так называемом обще-
стве, среди людей, получивших высшее образование,
точнее сказать, высший диплом, читающих толстые жур-
налы, знакомых с древними и новыми языками, мы слы-
шим такие выражения, как: позавчера, ни к чему, нипо-
чем, тринадцать душ гостей, помер вместо умер, выпи-
вал, вместо пил, занять приятелю деньги; мне приходи-
лось слышать: заманул и обманил.

Наряду с этими грубыми орфографическими ошибка-
ми разговор бывает засорен ненужными вводными пред-
ложениями и бессмысленными междометиями. Будьте
внимательны к своим собеседникам, и вы убедитесь, что
они не могут обойтись без этого. У одного только и
слышно: так сказать, как бы сказать, как говорится, в
некотором роде, все ж таки; это последнее слово, само
по себе далеко не благозвучное, произносится с ка-
ким-то змеиным пошипом; другой поминутно произно-
сит: ну-, это слово - маленький протей: ну, ну-ну, ну-те,

ну-те-с, ну-ну-ну; третий между каждыми двумя предло-
жениями восклицает: да! - хотя его никто ни о чем не
спрашивает и риторических вопросов он себе не задает.
Окончив беседу, эти русские люди садятся за работу и
пишут: я жалуюсь на нанесение мне побои', он ничего не
помнит, что с ним произошло; дерево было треснуто', все
положилися спать. Это - отрывки из следственных ак-
тов. В постановлении одного столичного мирового судьи
я нашел указание на обвинение некоего Чернышева <в
краже торговых прав, выданных губернатором на право
торговли>. Впрочем, мировые судьи завалены работой;
им некогда заниматься стилистикой. Заглянем в недав-
ние законодательные материалы; мы найдем следующие
примечательные строки:

<Между преступными по службе деяниями и служеб-
ными провинностями усматривается существенное раз-
личие, обусловливаемое тем, что дисциплинарная ответ-
ственность служащих есть последствие самостоятельно-
го, независимо от преступности или непреступности,
данного деяния, нарушение особых, вытекающих из слу-
жебно-подчиненных отношений обязанностей, к кото-
рым принадлежит также соблюдение достоинства власти
во внеслужебной деятельности служащих>.

В этом отрывке встречается только одно нерусское
слово; тем не менее это настоящая китайская грамота.
Необходимо крайнее напряжение внимания и рассудка,
чтобы уразуметь мысль писавшего. В русском переводе
это можно изложить так: служебные провинности, в от-
личие от служебных преступлений, заключаются в нару-
шении обязанностей служебной подчиненности или не-
соблюдении достоинства власти вне службы; за эти про-
винности устанавливается дисциплинарная ответствен-
ность. В подлиннике 47 слов, в переложении - 26, то
есть почти вдвое меньше. Не знаю, есть ли преимущест-
ва в подлиннике, но в нем несомненно есть ошибка, за-
маскированная многословием. По прямому смыслу этих
строк различие между должностным преступлением и
проступком заключается не в свойстве деяния, а в по-
рядке преследования; это все равно, что сказать: убийст-
во отличается от обиды тем, что в одном случае обвиня-
ет прокурор, а в другом - частное лицо. Писавший, ко-
нечно, хотел сказать не это, а нечто другое.

Несколькими строками ниже читаем: <проявление
неспособности или неблагонадежности может возбудить
вопрос о прекращении отношений служебной подчинен-
ности>. Здесь отвлеченному понятию проявление припи-
сывается способность к рассудочной деятельности.

Примером законченного законодательного творчест-
ва может служить ст. 531 уголовного уложения: <Винов-
ный в опозорении разглашением, хотя бы в отсутствие
опозоренного, обстоятельства, его позорящего, за сие
оскорбление наказывается заключением в тюрьме>.

В торжественном заседании Академии наук в честь
Льва Толстого ученый исследователь литературы гово-
рит, что предполагает <коснуться творчества великого
писателя со стороны лишь некоторых, так сказать, его
сторон>. Чтобы пояснить свои основные воззрения и
быть вполне понятным для аудитории, он высказывает
несколько рассуждений о человеческом познании и,
между прочим, объясняет, что <рациональное мышление
нерационалистично> и что <будущее будет очень психо-
логично>. Самая задача, поставленная себе оратором от-
носительно Толстого, заключается в том, чтобы <загля-
нуть, если можно так выразиться, в его нутро>. В том-то
и дело, что так нельзя выражаться.

Через месяц или два, 22 марта 1909 г., в том же вы-
соком учреждении тот же знаток родной словесности го-
ворил: <особая, исключительная, великая гениальность
Гоголя>. Это втрое хуже, чем сказать: всегдашний зав-
сегдатай. Слыхали вы, что существует обыкновенная,
заурядная, мелкая гениальность?

В статье проф. Н. Д. Сергеевского <К учению о рели-
гиозных преступлениях> (Журнал Министерства Юсти-
ции, 1906 г., № 4) встречаются следующие выражения:
<тяжесть наказания этого преступления может быть не-
высока>] <еврейская и христианская религии признают
сверхчувственного бога, в существе своем стоящего пре-
выше всяких человекоуподобительных персонифика-
ций>; <религиозные убеждения служат почвою образова-
ния ряда особых преступных деяний, окрашенных рели-
гиозным моментом>.

Это писал поклонник чистой русской народности! И
чем больше мы будем искать, тем больше найдем таких
примеров.

Но где же причина постыдного упадка богатого язы-
ка? Ответ всегда готов: виноваты школа, классиче-
ская система, неумелое преподавание.

Пушкин ли не был воспитан на классиках? Где
учились И. Ф. Горбунов или Максим Горький?
Скажут, виноваты газеты, виновата литература: писа-

тели, критики; если так пишут творцы слога и их при-
сяжные ценители, мудрено ли, что те, кто читает их, ра-
зучились и писать, и говорить? С таким же правом
можно спросить: как не стать вором судье, который каж-
дый день судит воров? или: как не победить тому, ко-
го побеждают враги?

Нет, виноваты не только школа и литература, вино-
ват каждый грамотный человек, позволяющий себе нев-
нимание к своей разговорной и письменной речи. У нас
ли нет образцов? Но мы не хотим их знать и пом-
нить. Тургенев приводит слова Мериме: у Пушкина поэ-
зия чудным образом расцветает как бы сама собою из
самой трезвой прозы. Удивительно верное замеча-
ние, - и делает его иностранец. Перепишите стихи пуш-
кинских элегий, не разделяя их на рифмованные строки,
и учитесь по этой прозе. Таких стихов никто никогда не
напишет, но такою же хрустальной прозой обязаны пи-
сать все образованные люди. Этого требует уважение к
своему народу, к окружающим и к себе. А безупречный
слог в письме приучает к чистой разговорной речи.

ЧИСТОТА СЛОГА

В чем заключается ближайшая, непосредственная цель
всякой судебной речи? В том, чтобы ее поняли те, к
кому она обращена. Поэтому можно сказать, что яс-
ность есть первое необходимое условие хорошего слога:
Эпикур учил: не ищите ничего, кроме ясности. Аристо-
тель говорит: ясность - главное достоинство речи, ибо
очевидно, что неясные слова не делают своего дела. 2

Каждое слово оратора должно быть понимаемо слу-
шателями совершенно так, как понимает он. Бывает, что
оратор почему-либо находит нужным высказаться не-
определенно по тому или иному поводу; но ясность слога
необходима в этом случае не менее, чем во всяком дру-
гом, чтобы сохранить именно ту степень освещения
предмета, которая нужна говорящему; иначе слушатели
могут понять больше или меньше того, что он хотел ска-
зать. Красота и живость речи уместны не всегда; можно
ли щеголять изяществом слога, говоря о результатах ме-
дицинского исследования мертвого тела, или блистать
красивыми выражениями, передавая содержание граж-
данской сделки? Но быть не вполне понятным в та-
ких случаях значит говорить на воздух.

Но мало сказать: нужна ясная речь; на суде нужна
необыкновенная, исключительная ясность. Слушатели
должны понимать без усилий. Оратор может рассчиты-
вать на их воображение, но не на их ум и проницатель-
ность. Поняв его, они пойдут дальше; но поняв не впол-
не, попадут в тупик или забредут в сторону. <Нельзя
рассчитывать на непрерывно чуткое внимание су-
дьи, - говорит Квантилиан, - нельзя надеяться, что он
собственными силами рассеет туман речи, внесет свет
своего разума в ее темноту; напротив того, оратору часто
приходится отвлекать его от множества посторонних
мыслей; для этого речь должна быть настолько ясной,
чтобы проникать ему в душу помимо его воли, как солн-
це в глаза>, (^иаге поп и1 т1е111 еге роххН, <ей пе от-
шпо р08Я1 поп т1еШ еге, сигапйит: не так говорите,
чтобы мог понять, а так, чтобы не мог не понять вас
судья.

На пути к такому совершенству стоят два внешних
условия: чистота и точность слога и два внутренних: зна-
ние предмета и знание языка.

Точность, опрятность, говорил Пушкин, первые до-
стоинства прозы; она требует мыслей и мыслей. Изяще-
ство, красота слога есть роскошь, дозволительная для
тех, у кого она является сама собою; но в отношении чи-
стоты своей речи оратор должен быть неумолим. К со-
жалению, надо сказать, что в речах большинства наших
обвинителей и защитников больше сору, чем мыслей; о
точности выражений они совсем не заботятся, скорее
щеголяют их неряшливостью.

Первый недостаток их - это постоянное злоупотре-
бление иностранными словами. Изредка раздаются жа-
лобы и увещания бороться с этим, но их никто не слу-
шает. Огромное большинство этих незваных гостей сов-
сем не нужны нам, потому что есть русские слова того
же значения, простые и точные: фиктивный - вымы-
шленный, мнимый, инициатор - зачинщик, инспцриро-
вать - внушать, доминирующий - преобладающий, го-
сподствующий, симуляция - притворство и т. д. Мы
слышим: травма, прекарность, базировать, варьировать,
интеллигенция, интеллигентность, интеллигентный, ин-
теллигент. Одно или два из этих четырех последних слов
вошли в общее употребление с определенным смыслом,
и нам, к сожалению, уже не отделаться от них; но зачем
поощрять вторжение других? В течение немногих по-
следних месяцев в петербургском суде вошло в обычай

вместо: преступление наказуется, карается, говорить:
преступление таксируется. Не знаю, почему. Мы не тор-
гуем правосудием.

Во многих случаях для известного понятия у нас
вместо одного иностранного есть несколько русских
слов, и тем не менее все они вытесняются из употребле-
ния неуклюжими галлицизмами. Мы встречаем людей,
которые по непонятной причине избегают говорить и пи-
сать слова: недостаток, пробел, упущение, исправление,
поправка, дополнение; они говорят: надо внести коррек-
тив в этот дефект', вместо слов: расследование, опрос,
дознание им почему-то кажется лучше сказать: анкета,
вместо наука - дисциплина, вместо: связь, измена, пре-
любодеяние - адюльтер. Хуже всего то, что эти безо-
бразные иностранные слова приобретают понемногу в
нашем представлении какое-то преимущество перед чи-
стыми русскими словами: детальный анализ и система-
тическая группировка материала кажутся более ценной
работой, чем подробный разбор и научное изложение
предмета.

Можно ли говорить, что <прежняя судимость есть
характеристика, так сказать, досье подсудимого?>
Можно ли говорить: <абзац речи>, - <письменное за-
явление адекватно явке>, - <приговор аннулирован>
и т. п.? Существуют два глагола, которые ежедневно
повторяются в судебных залах: это мотивировать и фи-
гурировать. Нам заявляют с трибуны, что в письмах фи-
гурировал яд, или что мещанка Авдотья Далашкина мо-
тивировала ревностью пощечину, данную ею Дарье За-
храпкиной. Я слыхал, как блестящий обвинитель, говоря
о нравственных последствиях растления девушки, ска-
зал: <в ее жизни встал известный ингредиент>.

В современном языке, преимущественно газетном,
встречаются ходячие иностранные слова, которые дей-
ствительно трудно заменить русскими, например: абсен-
теизм, лояльность, скомпрометировать. Но, конечно, в
тысячу раз лучше передать мысль в описательных выра-
жениях, чем мириться с этими нетерпимыми для русско-
го уха созвучиями. Зачем говорить: инсинуация, когда
можно сказать: недостойный, оскорбительный или тру-
сливый намек?

Не только в уездах, но и среди наших городских при-
сяжных большинство незнакомо с иностранными языка-
ми. Я хотел бы знать, что отражается у них в мозгу, ког-
да прокурор объясняет им, что подробности события
инсценированы подсудимым, а защитник, чтобы не
остаться в долгу, возражает, что преступление инсцени-
зировал прокурор. Кто поверит, что на уездных сессиях,
перед мужиками и лавочниками, раздается слово
алиби?

Иностранные фразы в судебной речи - такой же
сор, как иностранные слова. Адиае е1 161115 т1ег(Лс-
110^; аписик Р1а1о, кеД те 15 ат1са уеп1а5^ и неиз-
бежное: сЬегсЬег 1а Гетте^, к чему все это? Вы го-
ворите перед русским судом, а не перед римлянами или
западными европейцами. Щеголяйте французскими по-
говорками и латинскими цитатами в ваших книгах, в
ученых собраниях, перед светскими женщинами, но в су-
де - ни единого слова на чужом языке.

Другой обычный недостаток наших судебных речей
составляют ненужные вставные слова. Один из наших
обвинителей имеет привычку к паузам; в этом еще нет
недостатка; но в каждую остановку он вставляет слово:
<хорошо>. Это очень плохо. Молодой шорник обвинялся
по 1 ч. 1455^ ст. уложения; в короткой и деловитой речи
товарищ прокурора отказался от обвинения в умышлен-
ном убийстве и поддерживал обвинение по 2 ч. 1455 ст.,
указав присяжным на возможность признать убийство в
драке. Но в речи были три паузы, - и присяжные три
раза слыхали: <хорошо>! Невольно думалось: человека
убили, что тут хорошего? Другой обвинитель ежеми-
нутно повторяет: <так сказать>. Отличительная черта
этого оратора - ясность мышления и смелая точность,
иной раз грубость языка; а он кается в неумении опреде-
ленно выражаться.

Если оратор знает, что выражаемая им мысль долж-
на показаться справедливой, он может с некоторым ли-
цемерием начать словами: я не уверен, не кажется ли
вам и т. п. Это хороший риторический прием. Нельзя
возражать и против таких оборотов, как: нет сомнения,
нам всем ясно и проч., если только не злоупотреблять
ими; в них есть доля невинного внушения. Но если гово-
рящий сам считает свой вывод не совсем твердым, всту-
пительные слова вроде: мне кажется, мне думает-
ся, - могут только повредить ему. Когда обвинитель
или защитник заявляет присяжным: <Я не знаю, какое
впечатление произвело на вас заключение эксперта, но
вы, вероятно, признаете, и т. д.>, хочется сказать: не зна-
ешь, так и не говори.
Многие наши ораторы, закончив определенный пери-

од, не могут перейти к следующему иначе, как томитель-
ными, невыносимыми словами: и вот. Прислушайтесь к
созвучию гласных в этом выражении, читатель. И это
глупое выражение повторяется почти в каждом процессе
с обеих сторон: <И вот поддельный документ пускается в
обращение...>; <И вот у следственной власти возникает
подозрение...> и т. д.

Неправильное ударение так же оскорбительно для
слуха, как неупотребительное или искаженное слово. У
нас говорят: возбудил, переведен, алкоголь, астроном,
злоба, деньгами, уменьшить, ходатайствовать, приговор
вместо приговор. Произнесение этого последнего слова
подчиняется какому-то непонятному закону: образован-
ные люди в обществе, воспитанницы женских учебных
заведений и члены сидячей магистратуры^ произносят:
приговор; так же говорят подсудимые, то есть необразо-
ванные люди, знающие звуковые законы языка по чутью;
чины прокуратуры, присяжные поверенные и их помощ-
ники, секретари судебных мест и кандидаты на судебные
должности произносят: приговор; я спросил трех воспи-
танников из старших классов реального училища, и каж-
дый порознь сказал: приговор. Различие это тем менее
понятно, что никаких сомнений о правильном произно-
шении этого слова нет!* Не буду повторять сказанного
вначале о грамматических ошибках; скажу только, что
на суде они встречаются чаще, чем в литературе и в раз-
говорном языке.

О ТОЧНОСТИ СЛОГА

Тебя я сонну застаю.
Когда свершают суд

свирепый,
Когда читают приговор,
Когда готов отцу топор.,.

Между законами забытыми в ту

пору
Жестокий был один: закон сей

изрекал
Прелюбодею смерть. Такого

приговору

В том городе никто не помнил,
не слыхал.

А наши старички'? - Как их возьмет задор.
Засудят об делах, что слово - приговор"...

Странно, казалось бы, упоминать о значении точности в
юридическом споре. Но заботятся ли о ней у нас на су-
де? Нет. Неряшливость речи доходит до того, что об-
разованные люди, ни мало не стесняясь и не замечая то-
го, употребляют рядом слова, не соответствующие одно
другому и даже прямо исключающие друг друга. Эк-
сперт-врач, ученый человек, говорит: <подсудимый был
довольно порядочно выпивши, и смерть раненого несом-
ненно вероятно последовала от удара ножом>; прокурор
полагает, что <факт можно считать более или менее
установленным>; защитник заявляет присяжным, что
они имеют право отвергать всякое усиливающее вину об-
стоятельство, если оно является недоказанным или по
крайней мере сомнительным. Говорят: <зашить концы в
воду>; <прежняя судимость обвиняемого уже служит для
него большим отрицательным минусом>. Председатель-
ствующий в своем напутствии упорно называет подсуди-
мого Матвеева Максимовым, а умершего от раны Мак-
симова Матвеевым, и в заключение предлагает им такой
вывод: <Факты не оставляют сомнения в том, что подсу-
димый является тем преступником, которым он действи-
тельно является>. Такие речи хоть кого собьют с толку.

Точность обязательна при передаче чужих слов;
нельзя изменять данных предварительного и судебного
следствия. Всякий понимает это. Однако каждый раз,
когда свидетель дает двоякую меру чего-либо, в словах
сторон сказывается недостаток логической дисциплины.
Свидетель показал, что подсудимый растратил от восьми
до десяти тысяч; обвинитель всегда повторит: было ра-
страчено десять тысяч, защитник всегда скажет: восемь.
Следует отучиться от этого наивного приема; ибо нет
сомнения, что судья и присяжные всякий раз мысленно
поправляют оратора не к его выгоде. Надо поступать как
раз наоборот во имя рыцарской предупредительности к
противнику или повторить показание полностью; в этом
скажется уважение оратора к своим словам.

Неловко говорить, но приходится напомнить, что
оратор должен затвердить имена лиц, названия> местно-
стей, время отдельных происшествий. У нас то и дело
слышится такое обращение к присяжным: один из сви-
детелей - я сейчас не могу вспомнить его имени, но вы
без сомнения хорошо помните его слова, - удостове-
рил... Так нельзя говорить, это - 1е5^топ1ит раирег-
Ш^'°. Присяжным действительно приходится запоми-
нать, но обвинитель и защитник должны знать.

Остановимся теперь на точности слога в другом от-
ношении. Когда мы смешиваем несколько родовых или

несколько видовых названий, наши слова выражают не
ту мысль, которую надо сказать, а другую; мы говорим
больше или меньше, чем хотели сказать, и этим даем
противнику лишний козырь в руки. В виде общего прави-
ла можно сказать, что видовой термин лучше родового,
Д. Кемпбель в своей книге <РЬПоворЬу о? КЬе1опс>
приводит следующий пример из третьей книги Моисея:
<Они (египтяне), как свинец, погрузились в великие во-
ды> (Исход, XV, 10); скажите: <они, как металл, опусти-
лись в великие воды> - и вы удивитесь разнице в выра-
зительности этих слов. Прислушиваясь к нашим судеб-
ным речам, можно прийти к заключению, что ораторы
хорошо знакомы с этим элементарным правилом, но
пользуются им как раз в обратном смысле. Они всегда
предпочитают сказать: <душевное волнение>... вместо:
<радость>, <злоба>, <гнев>, нарушение телесной неприко-
сновенности - вместо <рана>; там, где всякий другой
сказал бы <громилы>, оратор говорит: <лица, нарушаю-
щие преграды и запоры, коими граждане стремятся ох-
ранить свое имущество>, и т. п. Судится женщина; вме-
сто того, чтобы назвать ее по имени или сказать: кресть-
янка, баба, старуха, девушка, защитник называет ее че-
ловеком и сообразно с этим произносит всю речь не о
женщине, а о мужчине; все местоимения, прилагатель-
ные, глагольные формы употребляются в мужском роде.
Не трудно представить себе, какую путаницу это вносит
в представление слушателей.

Обратная ошибка, то есть употребление названия ви-
да вместо названия рода или собственного имени вместо
видового, может иметь двоякое последствие: она привле-
кает внимание слушателей к признаку, который невыго-
ден для оратора, или, напротив, оставляет незамеченным
то, что ему нужно подчеркнуть. Защитнику всегда вы-
годнее сказать: подсудимый, Иванов, пострадавшая, чем:
грабитель, поджигатель, убитая; обвинитель уменьшает
выразительность своей речи, когда, говоря о разоренном
человеке, называет его Петровым или потерпевшим. В
обвинительной речи о враче, совершившем преступную
операцию, товарищ прокурора называл умершую девуш-
ку и ее отца, возбудившего дело, по фамилии. Это была
излишняя нерасчетливая точность; если бы он говорил:
девушка, отец, эти слова каждый раз напоминали бы
присяжным о погибшей молодой жизни и о горе стари-
ка, похоронившего любимую дочь.
Нередки и случаи смешения родового понятия с ви-
довым. Обвинители негодуют на возмутительное и нехо-
рошее поведение подсудимых. Не всякий дурной посту-
пок бывает возмутительным, но возмутительное поведе-
ние хорошим быть не может. <Если вы пожелаете сойти
со своего пьедестала судей и быть людьми, - говорил
товарищ прокурора в недавнем громком процессе, - вам
придется оправдать Кириллову по соображениям друго-
го порядка>. Разве судья не человек?

Ошибка, аналогичная указанным выше, встречается
часто в заключительных словах наших прокуроров. Они
говорят присяжным: я ходатайствую о признании подсу-
димого виновным; я прошу у вас обвинительного приго-
вора. Нищий может просить имущего о подаянии; влю-
бленный пусть униженно ищет благосклонности хоро-
шенькой женщины; но разве присяжные заседатели по
своей прихоти дарят обвинение или отказывают в
нем? Не может государственный обвинитель просить
о правосудии; он требует его.

Шопенгауэр писал Фрауенштедту: урезывайте дука-
ты и луидоры, но не урезывайте моих слов; я пишу, как
пишу я и никто иной; каждое слово имеет свое значение
и каждое необходимо, хотя бы вы и не чувствовали и не
замечали этого. Он не допускал малейшего изменения
своего предложения или хотя бы слова, слога, буквы,
знака препинания. В живой речи такая тщательность
совсем не нужна, ибо тонкости и оттенки передаются не
столько словами, сколько голосом. Но я советовал бы
всякому оратору запомнить эти слова: одно неудачное
выражение может извратить мысль, сделать трогатель-
ное смешным, значительное лишить содержания.

БОГАТСТВО СЛОВ

Чтобы хорошо говорить, надо хорошо знать свой язык;
богатство слов есть необходимое условие хорошего сло-
га. Строго говоря, образованный человек должей свобод-
но пользоваться всеми современными словами своего
языка, за исключением специальных научных или техни-
ческих терминов. Можно быть образованным человеком,
не зная кристаллографии или высшей математики; нель-
зя, - не зная психологии, истории, анатомии и родной
литературы.

Проверьте себя: отделите известные вам слова от
привычных, то есть таких, которые вы не только знаете,

но и употребляете в письмах или в разговоре; вы порази-
тесь своей бедности. Мы большей частью слишком не-
брежны к словам в разговоре и слишком заботимся о
них на кафедре. Это коренная ошибка. Старательный
подбор слов на трибуне выдает искусственность речи,
когда нужна ее непосредственность. Напротив, в обы-
кновенном разговоре изысканный слог выражает уваже-
ние к самому себе и внимание к собеседнику. В своей
тонко написанной небольшой книжке <Ь'Аг1 с)е Р1а1-
йег>* бельгийский адвокат Де Вае15 говорит: <Когда
вы приучите себя обозначать каждую вещь тем самым
словом, которое на вашем языке в точности передает ее
сущность, вы увидите, с какою легкостью тысячи слов
будут являться в ваше распоряжение, коль скоро в уме
вашем возникло соответствующее представление. Тогда
в ваших словах не будет тех несообразностей, которые в
ежедневных речах наших ораторов так раздражают чут-
кого слушателя>. У великих писателей каждое отдельное
слово бывает выбрано сознательно, с определенной це-
лью; каждый отдельный оборот нарочито создан для
данной мысли; это подтверждается их черновыми руко-
писями. Если бы в первоначальном наброске о смерти
Ленского Пушкин написал:

Угас огонь на алтаре",

я думаю, что, перечитав рукопись, он заменил бы слово
угас словом потух', а если бы в стихотворении: <Я вас
любил...> было первоначально сказано:

...Любовь еще. быть может,
В душе моей потухла не совсем,

Пушкин, несомненно, вычеркнул бы это слово и на-
писал бы: угасла не совсем.

!!25

У нас многие не прочь похвалиться тем, что не любят
стихов. Если бы спросить, много ли стихов они читали,
то окажется, что они не равнодушны к поэзии, а просто
незнакомы с нею. Спросите собеседника, кто убил
Ромео, или от чего закололся Гамлет (Эта книга есть
в русском переводе). Если он давно
не был в опере, он простодушно ответит: не помню. От-
кройте наудачу Пушкина и прочтите вслух первый по-
павшийся стих в кружке знакомых: немногие узнают и
скажут все стихотворение. ,Мы, однако, обязаны знать
Пушкина наизусть; любим мы поэзию или нет, это все
равно; обязаны для того, чтобы знать родной язык во
всем его изобилии.

Если писатель или оратор подбирает несколько при-
лагательных к одному существительному, если он часто
поясняет отдельные слова дополнительными предложе-
ниями или ставит рядом несколько синонимов без посте-
пенного усилия мысли, - это плохие признаки. А если
он <скажет слово - рублем подарит>, ему можно поза-
видовать. В речи по делу Плотицыных'* Спасович ска-
зал: <Не нам, людям XIX века, пятиться в средние века>.
Червонец отдать не жаль за такое слово, как за пушкин-
ский стих.

Старайтесь богатеть ежедневно. Услыхав в разговоре
или прочтя непривычное вам русское слово, запишите
его себе в память и торопитесь освоиться с ним. Ищите
в простонародной речи. Живя в городе, мы не знаем ее;
живя в деревне, не прислушиваемся к ней; но мы не мо-
жем не чувствовать ее выразительности и красоты. Пья-
ница и вор нанялся к молодому крестьянину в работни-
ки, прослужил месяц и скрылся, украв 140 рублей. Обо-
краденный хозяин показывает: <Такой был задушевный
старичок, такой трудник', мы думали, этот старичок ум-
рет, от нас не уйдет>. Председатель спрашивает свидете-
ля-крестьянина: <Светло было?> Тот отвечает: <Не
шибко светло, затучивало>. Вот как можно говорить.
Здесь и неверное слово не засоряет, а украшает речь.

Сколько любви к природе в народных названиях ме-
сяца: новичок и ветошок! Сколько свежего юмора в сло-
ве: завеялся! Такие выражения оживляют речь и вместе
с тем придают ей непринужденный и добродушный отте-
нок. Вообще говоря, народный язык превосходит наш и
простотой, и частыми образами; но, черпая в нем, мы,
конечно, обязаны руководствоваться чувством изящного.
Если вам не приходится говорить с крестьянами, читай-
те басни Крылова.

Одним из признаков хорошего слога бывает правиль-
ное употребление синонимов. Не все равно сказать: жа-
лость, сострадание или милосердие, - обмануть, оболь-
стить или провести, - удивиться, изумиться или пора-
зиться. Кто владеет своим языком, тот бессознательно
выбирает в каждом случае наиболее подходящее из слов
однородного значения. Девочка 13 лет показала мне

свое классное сочинение; она описывала свое первое сви-
дание с незнакомой родственницей; в тексте встречались
слова: старуха, старушка, старушонка, - тетка, тетушка,
тетя. Я похвалил девочку за то, что в каждом отдельном
случае она поместила именно то из каждых трех слов,
которое соответствовало смыслу фразы. А я этого и не
замечала, сказала она. Существуют слова: змей,
змея, - выразительные, звучные слова; казалось бы, их
нечего заменять. Однако Андреевский говорит: <Вот ког-
да этот нож, как змий, проскользнул в его руку>^. Нео-
бычная форма слова придает ему тройную силу. В устах
неразвитого или небрежного человека синонимы, напро-
тив того, служат к затемнению его мыслей. Этот недо-
статок часто встречается у нас наряду с пристрастием к
галлицизмам; русское слово употребляется рядом с ино-
странным синонимом, причем чужестранец получает
первое место. Вот два отрывка из речи ученого юриста в
Государственной думе: <Наказание, которое фиксирует-
ся, намечается судом...>, - <общество, в отличие от от-
дельного человека, обладает гораздо большим матери-
альным достатком, а потому и может себе позволить ро-
скошь гуманности и человечности>. В законе разумно
сказано: <в запальчивости или раздражении>; мы, закон-
ники, все без исключения, далеко не разумно говорим: в
запальчивости и раздражении.

Каждого из нас в школе предостерегали от тавто-
логии'^ и плеоназмов''. Однако судебный оратор го-
ворит: <Бухаленкова по своей натуре несомненно приро-
да честная>; я недавно выслушал соображение: <Подсу-
димый субъективно думал, что совершает не грабеж, а
тайную кражу>.

В одной не слишком длинной обвинительной речи о
крайне сомнительном истязании приемыша-девочки
женщиной, взявшей ее на воспитание, судьи и присяж-
ные слышали такие отрывки: <Показания свидетелей в
главном, в существенном, в основном совпадают; - раз-
вернутая перед вами картина во всей своей силе, во всем
объеме, во всей полноте изображает такое обращение с
ребенком, которое нельзя не признать издевательством
во всех формах, во всех смыслах, во всех отношени-
ях; - то, что вы слыхали, это ужасно, это трагично, это
превосходит всякие пределы, это содрогает все нервы,
это поднимает волосы дыбом>.

ЗНАНИЕ ПРЕДМЕТА

Человеческая речь была бы совершенной, если бы могла
передавать мысль с такой же точностью, как зеркало от-
ражает световые лучи. Но это идеальное совершенство,
недостижимое и ненужное. Предмет, слабо освещенный,
представляется на зеркальной поверхности в таком же
неясном виде; вещь, освещенная ярко, и в зеркале отра-
зится в четких очертаниях. То же можно сказать о чело-
веческом языке: мысль, вполне сложившаяся в мозгу,
легко находит себе точное выражение в словах; неопре-
деленность выражений обыкновенно бывает признаком
неясного мышления.

Мне попался где-то один из афоризмов Гладстона:
старайтесь вполне переварить предмет и освоиться с
ним; это подскажет вам нужные выражения во время
произнесения речи. Другими словами:

Только точное знание дает точность выражения. ТГо-
слушайте, как говорит крестьянин о сельских работах,
рыбак о море, ваятель о мраморе; пусть будут это невеж-
ды во всякой другой области, но о своей работе каждый
будет говорить определенно и понятно. Наши ораторы
постоянно смешивают страховую премию со страховым
вознаграждением, кровотечение с кровоизлиянием, и не
всегда различают зачинщика от подстрекателя или край-
нюю необходимость от необходимой обороны. При та-
кой путанице в их словах может ли быть ясно в голове
присяжных?

Старым судьям хорошо знакомо мучительное недоу-
мение, появляющееся на лицах присяжных, когда им
разъясняются какие-нибудь процессуальные правила, на-
пример невозможность оглашать свидетельские показа-
ния, изложенные в неформальных актах, значение кас-
сации предыдущего приговора по тому же делу и т.п.: то
же бывает и при разъяснениях, касающихся общей ча-
сти Уложения о наказаниях. Это недоумение указывает,
что мы не обладаем способностью говорить понятно да-
же о таких вещах, которые должны бы знать очень хо-
рошо и которые вполне доступны пониманию обыкно-
венного здравомыслящего человека. Происходит это от-
части оттого, что оратор сам не слишком ясно понимает
то, что хочет разъяснить, отчасти от полного неумения
стать в положение слушателей. Этим объясняется, меж-
ду прочим, необыкновенное пристрастие к техническим
терминам. В акте вскрытия сказано: ряд кровоподтеков у
наружного угла правой глазной впадины, спускающихся
по направлению к правой ушной мочке. Присяжные слы-
шали протокол, но, конечно, ни один из них не предста-
вляет себе эти следы насилия. Оратор непременно ска-
жет про мочку и кровоподтек; а этого нельзя говорить;
надо сказать так, чтобы они видели несколько синяков
на правой щеке. Если в акте упомянуто о нарушении це-
лости правой теменной и левой височной кости, скажите,
как говорили пять минут тому назад в совещательной
комнате: череп пробит в нескольких местах. Если же
вам приходится говорить о сложных физиологических
процессах, - поройтесь в книгах и проверьте себя бесе-
дой со сведущим врачом.

СОРНЫЕ МЫСЛИ

Сорные мысли несравненно хуже сорных слов. Расплыв-
чатые выражения, вставные предложения, ненужные си-
нонимы составляют большой недостаток, но с этим легче
примириться, чем с нагромождением ненужных мыслей,
с рассуждениями о пустяках или о вещах, для каждого
понятных. Подсудимый обвиняется по ст. 9^ и 2 ч.
1455 ст. Уложения о наказаниях и признает себя винов-
ным именно в покушении на убийство в состоянии разд-
ражения. Оратор спрашивает: что такое убийство, что
такое покушение на убийство, и объясняет это самым
подробным образом, перечисляя признаки соответствую-
щих статей закона. Он говорит безупречно, но разве это
не пустословие? Ведь при самом блестящем таланте
он не в состоянии сказать присяжным ничего нового. Вы
помните монолог Меркуцио во втором акте <Ромео и
Джульетты>? По случайному замечанию товарища он
разражается очаровательной импровизацией о малень-
кой королеве Меб^. Это целый поток цветов и кружев,
это чудный поэтический отрывок, но вместе с тем это
чистая болтовня; Грациано недаром говорит о его несно-
сных словоизвержениях: Ье хреа^х ап тПп^е <1еа1 о?
по{Ыпе^'. Примером непозволительного пустословия
может служить обычное начало прокурорских речей по
мелким делам: <Господа присяжные заседатели! Подсу-
димый сознался в приписываемой ему краже; сознание
подсудимого всегда считалось, как прежде выражались
(говорится даже, по выражению императрицы Екатери-
ны Второй), лучшим доказательством всего света...>
Адвокат отвечает на это столь же избитым афоризмом:
<Одно из двух: или верить подсудимому, или не верить;
прокурор верит ему, я также; но если мы приняли его
признание, то должны принять его целиком и, следова-
тельно...>. Разве это что-нибудь значит? Разве гово-
рящий не знает, что можно верить вероятному или прав-
доподобному и не следует верить несообразному и неле-
пому?

!!29

Так называемое гетрИвха^е, то есть заполнение пу-
стых мест ненужными словами, составляет извинитель-
ный и иногда неизбежный недостаток в стихотворении;
но оно недопустимо в деловой судебной речи. Можно
возразить, что слишком сжатое изложение затрудни-
тельно для непривычных слушателей и мысли лишние
сами по себе, бывают полезны для того, чтобы дать от-
дых их вниманию. Но это неверное соображение: во-пер-
вых, сознание, что оратор способен говорить ненужные
вещи, уменьшает внимание слушателей, и, во-вторых, от-
дых вниманию присяжных следует давать не бесцельны-
ми рассуждениями, а повторением существенных дово-
дов в новых риторических оборотах.

Речь должна быть коротка и содержательна. У нас
молодые защитники произносят по самым простым де-
лам очень длинные речи; говорят обо всем, что только
есть в деле, и о том, чего в нем нет. Но среди их сообра-
жений нет ни одного неожиданного для присяжных.
Шопенгауэр советует: №сЫ5, ууак йет Ьекег аисЬ хеНэй
йеп^еп ^апп. Они поступают как раз наоборот: говорят
только такие вещи, которые уже с самого начала судеб-
ного следствия были очевидны для всех. 'И обвинители
наши не свободны от этого упрека.

Нужно ли напоминать, что словами оратора должен
руководить здравый смысл, что небылиц и бессмыслицы
говорить нельзя? Судите сами, читатель.
Казалось бы, ни один обвинитель не станет намерен-

!!30

но ослаблять поддерживаемого им обвинения. Однако
товарищ прокурора обращается к присяжным с таким
заявлением: <Настоящее дело темное; с одной стороны,
подсудимый утверждает, что совершенно непричастен к
краже; с другой - трое свидетелей удостоверяют, что
он был задержан на месте преступления с поличным>.
Если при таких уликах дело называется темным, то что
же можно назвать ясным?

Подсудимый обвинялся по 9 и 1647^ ст. уложения;
при заключении следствия председатель, оглашая его
прежнюю судимость, прочел вопрос суда и ответ при-
сяжных по другому делу, по которому он судился за
вооруженный грабеж с насилием; в ответе было сказа-
но: да, виновен, но без насилия и вооружен не был.
Товарищ прокурора сказал присяжным, что подсуди-
мый был уже осужден за столь тяжкое преступление,
как грабеж с насилием, причем даже был вооружен.
Это слова государственного обвинителя на суде! При-
сяжный поверенный зрелых лет рассуждает о законных
признаках 2 ч. 1681   ст. уложения о наказаниях, и
присяжные услыхали следующее: <Что такое легкомы-
слие, это сказать невозможно; это понятие, которое не
укладывается в определенные рамки; нельзя сказать.
что легкомысленно и что нелегкомысленно>*.,

Ученые цитаты, как и литературные отрывки или
ссылки на героев известных романов, - все это не к
месту в серьезной судебной речи. Кто говорит: <всуе за-
коны писать, ежели их не исполнять> или <промедление
времени смерти безвозвратной подобно>, тот выдает се-
бе свидетельство о бедности: он знает в истории только
то, что слышал от других, а хочет показаться ученым.

В одном громком процессе оратор, защищавший от-
ца, укрывателя убийцы-дочери, вспомнил балладу Пуш-
кина <Утопленник>, стихотворение в прозе Тургенева
<Воробей> и элегию Никитина <Вырыта заступом яма
глубокая>. Хозяйка грязного притона судилась за под-
жог по 1612'* Заседание 1-го отделения Санкт-Петербургского
окружного суда 13 мая 1909 г.
* ст. уложения. Один из ораторов выска-
зал, между прочим, в своей речи, что и среди рабынь
веселья, <начиная от евангельской Марии Магдалины
до Сони Мармеладовой у Достоевского, до Надежды
Николаевны у Гаршина и Катюши Масловой" у Тол-
стого встречаются нежные, возвышенные натуры...>
Если и была нужна эта общая мысль, то она потеряла
силу в этих именных справках.

Берите примеры из литературы, берите их сколько
угодно, если они нужны; но никогда не говорите, что
взяли их из книги. Не называйте ни Толстого, ни До-
стоевского: говорите от себя.

Лучший пушкинский стих есть неуместная роскошь
в суровых словах прокурора, как и в полной надежд и
сомнений страстной речи защитника: нельзя мешать
жемчуг с желчью и кровью. Когда Ше д'Эст Анж молил
ослепленных присяжных открыть глаза и понять ошиб-
ку, тянувшую их к жестокому осуждению несчастного
ла Ронсьера^*, до того ли ему было, чтобы вспом-
нить Горация или Расина?

Но ведь у Кони, у Андреевского, кажется, нет ни
одной речи без стихов или, по крайней мере, без выра-
жений, взятых в стихотворениях. Да; но, во-первых, им
это можно, а нам с вами нельзя; а во-вторых, возьмите
заключение Андреевского по делу Афанасьевой^: там
упоминается старинное стихотворение о страданиях
любви; это безупречно в своем роде, но это изящная
словесность, а не судебная защита.

О ПРИСТОЙНОСТИ

По свойственному каждому из нас чувству изящного
мы бываем очень впечатлительны к различию прилично-
го и неуместного в чужих словах; было бы хорошо, ес-
ли бы мы развивали эту восприимчивость и по отноше-
нию к самим себе.

Не касайтесь религии, не ссылайтесь на божествен-
ный промысел.

Когда свидетель говорит: как перед иконой, как на
духу и т. п" это оттенок его показания ц только. Но
когда прокурор заявляет присяжным: <Здесь пытались
уничтожить улики; попытка эта, слава богу, не уда-
лась>, или защитник восклицает: <Ей богу! здесь нет до-
казательств>, это нельзя не назвать непристойностью.
В английском суде и стороны, и судьи постоянно
упоминают о боге Сой ГогЫсП 1 ргау 1о СосП Мау Сой

Я не могу понять этого. Суд не божеское дело, а че-
ловеческое; мы творим его от имени земной власти, а не
по евангельскому учению. Насилие суда необходимо
для существования современного общественного строя,
но оно остается насилием и нарушением христианской
заповеди.

Соблюдайте уважение к достоинству лиц, выступаю-
щих в процессе.

Современные молодые ораторы без стеснения гово-
рят о свидетельницах: содержанка, любовница, прости-
тутка, забывая, что произнесение этих слов составляет
уголовный проступок и что свобода судебной речи не
есть право безнаказанного оскорбления женщины. В
прежнее время этого не было. <Вы знаете, - говорил
обвинитель, - что между Янсеном и Акар существовала
большая дружба, старинная приязнь, переходящая в
родственные отношения, которая допускает постоянное
пребывание Янсена у Акар, допускает возможность обе-
дать и завтракать у нее, заведовать ее кассой, вести ра-
счеты, почти жить у нее>^. Мысль понятна без оскор-
бительных грубых слов.

Неразборчивые защитники при первой возможности
спешат назвать неприятного свидетеля <добровольным
сыщиком>. Если свидетель действительно соглядатай-
ствовал, не имея в этом надобности, и притом прибегал
к обманам и лжи, это может быть справедливым; но в
большинстве случаев это делается безо всякого разум-
ного основания, и человек, честно исполнивший свою
обязанность перед судом, подвергается незаслуженному
поруганию на глазах присяжных, нередко к явному вре-
ду для подсудимого.

!!33

Избегайте предположений о самом себе и о при-
сяжных.   У нас часто говорят: если у меня раз-
громили квартиру... если я знаю, что от моего показа-
ния зависит участь человека.., и т. п. Такие выражения
просятся на язык, потому что придают речи оттенок не-
принужденности; но они переходят в привычку, которой
надо остерегаться. Не замечая этого, наши защитники и
обвинители высказывают иногда о себе самые неожи-
данные догадки, вроде следующих: <Если я иду на кра-
жу со взломом, я, конечно, запасаюсь нужными орудия-
ми...> <Если я решился на ложное показание перед су-
дом, я, несомненно, постараюсь сделать это так, чтобы
ложь не была заметна для судей>. Эти предположения
иногда выражаются во втором лице: вы давно знаете
человека, доверяете ему, считаете его надежным Дру-
гом, а он пользуется вашим доверием, чтобы обкрады-
вать вас, чтобы обольстить вашу дочь и т. д. Нельзя ду-
мать, чтобы судьям было особенно приятно выслуши-
вать подобные речи; но бывает еще хуже. Я слыхал
оратора, говорившего: <Если бы была объявлена безна-
казанность преступлений, то верьте мне, господа при-
сяжные заседатели, многим из ваших знакомых вы не
решились бы подать руки>. Другой оратор высказался
еще смелее: <Иное дело, когда вы являетесь по вечерам
в контору под предлогом работы на пишущей машине, а
занимаетесь фабрикацией подложных векселей>. Тре-
тий рассуждает: <Когда вы запускаете руку в карман
своего соседа, чтобы вытащить кошелек...> Бедные при-
сяжные! Кажется, что они беспокойно оглядываются
направо и налево.

Слог речи должен быть строго приличным как ради
изящества ее, так и из уважения к слушателям. Резкое
выражение никогда не будет поставлено в вину искрен-
нему оратору, но резкость не должна переходить в гру-
бость. В конце одной защитительной речи мне при-
шлось слышать слова: <собаке собачья и смерть>. Так
нельзя говорить, хотя бы это и казалось справедливым.
С другой стороны, нелужчиая вежливость также может
резать ухо и, хуже того, может быть смешна. Нигде не
принято говорить: господин насильник, господин под-
жигатель. Зачем же государственному обвинителю твер-
дить на каждом шагу: <господин Золотов> о подсуди-
мом, которого он обвиняет в подкупе к убийству? А
вслед за обвинителем защитники повторяют: <господин
Лучин>, - <господин Рапацкий>, - <госцодин Киреев>;
Рапацкий - это слесарь, Киреев - булочник, напавшие
на Федорова; Лучин - приказчик Золотова, нанявший
их для расправы с убитым; <господин Рябинин> - это
швейцар, указавший им на Федорова; <господин Чир-
ков> - извозчик, умчавший их после рокового удара. В
уголовном споре, когда поставлен вопрос - преступник
или честный человек, нет места житейским условно-
стям, и несвоевременная вежливость переходит в на-
смешку. Но для одного из защитников и вежливости

!!34

оказалось мало. Надо заметить, что, за исключением
Рябинина, все подсудимые на судебном следствии приз-
нали, что Киреев и Рапацкий были подкуплены Золото-
вым и Лучиным, чтобы отколотить Федорова, а Чир-
ков - чтобы увезти их после расправы с ним. На пред-
варительном следствии Золотов, Рапацкий и Чирков
признали, что было предумышленное убийство. Киреев
ударом палки оглушил Федорова, его товарищ Рапацкий
всадил ему в грудь финский нож по самую рукоятку. В
порыве вдохновения один из защитников восклицал:
<Чирков - этот славный, симпатичный юноша! Кире-
ев - этот добрый, честный труженик! Лучин - этот ми-
лый, хороший мальчик>; а старший товарищ оратора
кончил свою речь таким обращением к присяжным:
<Небесное правосудие совершилось>, то есть среди бела
дня за несколько рублей зарезали человека; <совершите
земное!>, скажите: виновных нет...

ПРОСТОТА И СИЛА

Высшее изящество слога заключается в простоте,
говорит архиепископ Уэтли, но совершенство простоты
дается нелегко*. О вещах обыкновенных мы, есте-
ственно, говорим обыкновенными словами; но под худо-
жественной простотой слога следует разуметь уменье
говорить легко и просто о вещах возвышенных и слож-
ных. <Мап ЬгаисЬе ееууйЬпНсЬе \Уог1е ипй ха@е ип е-
^бЬпИсЬе Вт е>, - говорит Шопенгауэр**. Можно
играть, по его выражению, золотыми шахматами или
простыми деревяшками: сила и блеск игры ничего не
потеряют от этого.
Послушаем, как говорят у нас.
Талантливый обвинитель негодует против распущен-
ности нравов, когда <кулаку предоставлена свобода раз-
бития физиономий>; его товарищ хочет сказать: покой-
ная пила - и говорит: <Она проводила время за тем
ужасным напитком, который составляет бич человече-
ства. Защитник хочет объяснить, что подсудимый не
успел вывезти тележку со двора, а потому нельзя су-
дить о том, хотел ли он украсть ее или имел другие на-
мерения; казалось бы, так и надо сказать; но он гово-
рит: <тележка, не вывезенная еще со двора, находилась
в такой стадии, что мы не можем составить определен-
ного суждения о характере умысла подсудимого>.

Надо говорить просто. Можно сказать: Каин с обду-
манным заранее намерением лишил жизни своего род-
ного брата Авеля^ - так пишется в наших обвини-
тельных актах; или: Каин обагрил руки неповинною
кровью своего брата Авеля - так говорят у нас многие
на трибуне; или: Каин убил Авеля - это лучше все-
го - но так у нас на суде почти не говорят. Слушая на-
ших ораторов, можно подумать, что они сознательно
изощряются говорить не просто и кратко, а длинно и
непонятно. Простое сильное слово <убил> смущает их.
<Он убил из мести>, - говорит оратор и тут же, точно
встревоженный ясностью выраженной им мысли, спе-
шит прибавить: <Он присвоил себе функции (это было
сказано, читатель!), которых не имел>. И это не случай-
ность. На следующий день новый оратор с той же ка-
федры говорил то же самое <Сказано: не убий! Сказано:
нельзя такими произвольными действиями нарушать
порядок организованного общества>.

Полицейский пристав давал суду показание о перво-
начальных розысках по убийству инженера Федорова; в
дознании были некоторые намеки на то, что он был
убит за неплатеж денег рабочим. Свидетель не умел вы-
разить этого просто и сказал: <Предполагалось, что
убийство произошло на политико-экономической поч-
ве>. Первый из говоривших ораторов обязан был заме-
нить это нелепое выражение простыми и определенны-
ми словами. Но никто об этом не подумал. Прокурор и
шестеро защитников один за другим повторяли: <Убий-
ство произошло на политико-экономической почве>.
Хотелось крикнуть: <На мостовой!>

Но что может быть изящного и выразительного в
простых словах? - Судите.

В стихотворении, посвященном 19 октября 1836 г.,
Пушкин говорил:

Меж нами речь не так игриво льется,
Просторнее, грустнее мы сидим.

!!36

Что может быть проще этих слов и прекраснее мы-
сли? Или устами Дон Жуана:

Я ничего не требую, но видеть
Вас должен я. когда уже на жизнь
Я осужден.

Попробуйте сказать проще; не пытайтесь сказать
сильнее.

Оратору надо изобразить в высшей степени бесстра-
стного человека; Спасович говорит: <Он - как дерево,
как лед>^. Слова бесцветные, а выражение выходит
удивительно яркое. Крестьянин Царицын обвинялся в
убийстве с целью ограбления; другие подсудимые ут-
верждали, что он был только укрывателем преступле-
ния. Его защитник, молодой человек, сказал: <Обвини-
тель предполагает, что они делают это по взаимному
уговору; я вполне согласен с ним: у них сговорилась со-
весть>. Слова обыкновенные, - выражение своеобраз-
ное и убедительное.

Слово - великая сила, но надо заметить, что это со-
юзник, всегда готовый стать предателем. Недавно в за-
седании Государственной думы представитель одной по-
литической партии торжественно заявил: <Фракция на-
шего союза будет настойчиво ждать снятия исключи-
тельных положений>. Не многого дождется страна от
такой настойчивости.

Но как научиться этой изящной простоте?
Я заметил у некоторых судебных ораторов один
очень выгодный прием: они вставляют отдельные отрыв-
ки из будущей речи в свои случайные разговоры. Это
дает тройной результат: а) логическую проверку мыслей
оратора, в) приспособление их к нравственному созна-
нию обывателя, следовательно, и присяжных, и с) есте-
ственную передачу их тоном и словами на трибуне. По-
следнее объясняется тем, что в обыденной беседе мы
без труда и незаметно для себя достигаем того, что так
трудно для многих на суде, то есть говорим искренне и
просто. Высказав несколько раз одну и ту же мысль пе-
ред собеседником, оратор привыкает к ясному ее выра-
жению простыми словами и усваивает подходящий
естественный тон. Нетрудно убедиться, что этот прием
полезен не только для слога, но и для содержания бу-
дущей речи: оратор может обогатиться замечаниями
своего собеседника.

На трибуне нельзя думать о словах: они должны са-
ми являться в нужном порядке. И в этом случае 1е
пгпеих е^ Геппегт йи Ыеп. Если сорвалось неудач-
ное выражение, то при спокойном изложении следует
прервать себя и просто указать на ошибку: нет, это не
то, что я хотел сказать - это слово неверно передает
мою мысль и т. п. Оратор ничего не потеряет от случай-
ной обмолвки; напротив, остановка задержит внимание
слушателей. Но при быстрой речи в патетических ме-
стах останавливаться и поправляться нельзя. Слушате-
ли должны видеть, что оратор увлечен вихрем своих
мыслей и не может следить за отдельными выраже-
ниями...

В разъяснении фактов, в разборе улик и в нрав-
ственной оценке бывает часто необходимо величайшее
внимание и самая тщательная разработка мелочей; нич-
то значительное не должно оставаться не выясненным
до конца, до тонкостей; в слоге, напротив, не нужно
иной отделки, кроме той, которая свойственна обыкно-
венной речи оратора вне суда. Непринужденность, сво-
бода, даже некоторая небрежность слога - его досто-
инства; старательность, изысканность - его недостатки.
Буало прав, когда советует писателю:
то есть отделывайте без конца; но это было бы губи-
тельным советом для оратора. Надо следовать указанию
Фенелона: <:ои1 сНхсоигк 6011 ауо1г 505 шё а1Нё5^.

Квинтилиан говорит: <Всякая мысль сама дает те
слова, в которых она лучше всего выражается; эти сло-
ва имеют свою естественную красоту; а мы ищем их,
как будто они скрываются от нас, убегают; мы все не
верим, что они уже перед нами, ищем их направо и на-
лево, а найдя, извращаем их смысл. Красноречие требу-
ет большей смелости; сильная речь не нуждается в бе-
лилах и румянах. Слишком старательные поиски слов
часто портят всю речь. Лучшие слова - это те, которые
являются сами собою; они кажутся подсказанными са-
мой правдой; слова, выдающие старание оратора, пред-
ставляются неестественными, искусственно подоб-
ранными; они не нравятся слушателям и внушают им
недоверие: сорная трава, заглушающая добрые семена.

<В своем пристрастии к словам мы всячески обхо-
дим то, что можно сказать прямо; повторяем то, что до-
статочно высказать один раз; то, что ясно выражается
одним словом, загромождаем множеством, и часто
предпочитаем неопределенные намеки открытой речи...
Короче сказать, чем труднее слушателям понимать нас,
тем более мы восхищаемся своим умом>

Бездарные люди не пишут, а списывают; Шопенгау-
эр сравнивает их слог с оттиском стертого шрифта. То
же можно сказать и о большинстве наших обвинителей
и защитников; какой-то бледной немочью страдают их
речи. Они говорят готовыми чужими словами, они всег-
да рады воспользоваться ходячим оборотом. В разго-
ворной речи встречается множество выражений, сло-
жившихся из привычного сочетания двух или несколь-
ких слов: <проницательный взгляд>, <неразрешимая за-
гадка>, <внутреннее убеждение> (как будто может быть
убеждение внешнее!), <грозный признак войны> и т.п.
Такие ходячие выражения не годятся для сильной речи.
Разбиралось дело о каком-то жестоком убийстве: обви-
нитель несколько раз говорил о кровавом тумане; во-
ображение дремало; защитник сказал: <кровавый угар>,
и необычное слово задело за живое. Еще хуже, конеч-
но, затверженные присловья и общие места, вроде: <все
люди вообще и русский человек в частности>, - <плоть
от плоти и кровь от крови>, - <вы, господа, присяжные
заседатели, как представители общественной совести,
как люди жизни> и т. д. Мы каждый день слушаем эти
вещания, а их следовало бы воспретить под страхом от-
лучения от трибуны.
!!33
Надо знать цену словам. Одно простое слово может
иногда выражать все существо дела с точки зрения об-
винения или защиты; один удачный эпитет иной раз
стоит целой характеристики. Такие слова надо подме-
тить и с расчетливой небрежностью уронить их не-
сколько раз перед присяжными; они сделают свое дело.
Защитник Золотова говорил, между прочим, о том, что
дуэль, как средство восстановить супружескую честь, не
входит в нравы среды подсудимого; чтобы подчеркнуть
это присяжным, он несколько раз называл его лавочни-
ком, хотя Золотев был купец 1-й гильдии и почти мил-
лионер. Прогнанный со службы чиновник выманивал
деньги у легковерных собутыльников, выдавая себя за
гвардейского офицера в запасе; А. А. Иогансон называл
его в своем заключительном слове не иначе, как корнет
Загорецкий, гусар Загорецкий; он ни разу не сказал: об-
манщик, мошенник и, несмотря на это, много раз напо-
минал присяжным основной признак мошенничества.
Это можно было бы назвать юридической выразитель-
ностью, и это очень выгодное качество для законника.
Мне пришлось слышать подобный пример в устах сов-
сем молодого оратора. Подсудимый обвинялся в убий-
стве; его защитник сказал: <Он не метил в сердце, он не
бил и в живот; он попал в пах>. Одно простое слово яс-
но указывает на отсутствие определенного умысла у
подсудимого. Если вместо <попал> сказать <ударил>,
вся фраза теряет свое значение.

Чтобы судить о том, в какой мере выразительность
речи зависит от более или менее удачного сочетания
слов, стоит только сравнить передачу одной и той же
мысли на разных языках. Трудно перечесть, как много
выражено в словах Мирабо: 1е госвт с1е 1а пёсеха^е,
но нельзя не чувствовать их необычайной силы; по-рус-
ски <набат необходимости> звучит как бессмыслица.
Английское слово Дгеат имеет два значения: сновиде-
ние или мечта; благодаря этой случайности слова Ро-
зенкранца в <Гамлете> <1Ье 5Ьас1о\у оТ а йгеат> явля-
ются квинтэссенцией элегической поэзи^ всех времен;
по-русски слова <тень сновидения> или <тень мечты>
вызывают только недоумение. С другой стороны, попро-
буйте перевести слова: <печаль моя светла.

40

Мысль изреченная есть ложь, вздыхают они. Но эти
жалобы изобличают только их собственное скудоумие
или бессилие. Читая истинных мыслителей, мы повто-
ряем: как легко и ясно выражено здесь то, что так
смутно сознавалось нами! Те обвиняют родной язык;
эти восхищаются им и вспоминают слова Сенеки: пнга
1п ци1Ьи5с1ат геЬих уегЬогит ргорпе1ах еэ^^.

О БЛАГОЗВУЧИИ

Красота звука отдельных слов и выражений имеет, ко-
нечно, второстепенное значение в живой, нервной су-
дебной речи. Но из этого не следует, что ею должно
пренебрегать. У привычных людей она является бессоз-
нательно; а чтобы судить, как значительны для слуха
могут быть даже отдельные слова, вспомним одну стро-
фу из Фета:

Пусть головы моей рука твоя коснется
И ты сотрешь меня со списка бытия,
Но пред моим судом, покуда сердце бьется,
Мы силы равные, и торжествую я"°.

Нельзя не видеть, как много выигрывает мысль не
только от смысла, но и от звучания глагола <сотрешь>.
Скажите <снесешь>, и сила теряется.

Прислушайтесь и оцените чрезвычайную вырази-
тельность звука в одном слове стихов:

Можно сказать это слово так, что слушающие не за-
метят его; можно сосредоточить в нем все настроение
поэта.

Прочтите вслух следующий отрывок: <Счастливая,
счастливая, невозвратимая пора детства! Как не лю-
бить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания
и освежают, возвышают мою душу и служат для меня
источником лучших наслаждений>^. После этого толь-
ко глухой может сомневаться в том, что меланхоличе-
ское настроение выражается в плавных. и шипящих
.чуках.

Вспомните некоторые места из прелестного стихо-
гворения А. К. Толстого <Сватовство>:

Кружась, жужжит и пляшет
Ее веретено,
Черемухою пашет
В открытое окно;

Звукоподражание в первой строке очевидно; его не
должно подчеркивать; слово пашет напоминает весеннее
тепло и пряный запах цветов; его можно и следует про-
изнести так, чтобы передать этот намек.

Стреляем зверь да птицы
По дебрям по лесным,
А ноне две куницы
Пушистые следим;

Слово пушистые заключает в себе настроение всего
стихотворения; это очень нетрудно выразить интонаци-
ей голоса и некоторой расстановкой слогов.
Я слыхал, как эти стихи читала восьмилетняя девочка:

Услыша слово это,
С Чурилой славный Дюк
От дочек ждут ответа,
Сердец их слышен стук.

В последнем стихе она произнесла слово сердец и
стук, подражая тиканью часов; получилась иллюзия
сердцебиения.

Еще большее значение, чем звукоподражание, имеет
в прозаической речи ритм. Привожу только два при-
мера:

<Приидите ко мне все труждающиеся и обременен-
ные, и аз упокою вы; возмите иго мое на себе и научи-
теся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и об-
рящете покой душам вашим; иго бо мое благо и бремя
мое легко есть>".

В своей речи о Пушкине А. Ф. Кони сказал о его
поэзии: <Так, отдаленная звезда, уже утра+ившая свой
блеск, еще посылает на землю свои живые, свои плени-
тельные лучи.

Какая речь лучше, быстрая или медленная, тихая
или громкая? Ни та, ни другая; хороша только есте-
ственная, обычная скорость произношения, то есть та-
кая, которая соответствует содержанию речи, и есте-
ственное напряжение голоса. У нас на суде почти без
исключения преобладают печальные крайности; одни
говорят со скоростью тысячи слов в минуту; другие му-
!!42

чительно ищут их или выжимают из себя звуки с таким
усилием, как если бы их душили за горло; те бормочут,
эти кричат. Оратор, бесспорно занимающий первое ме-
сто в рядах нынешнего зрелого поколения^, говорит,
почти не меняя голоса и так быстро, что за ним бывает
трудно следить. Между тем Квинтилиан писал про
Цицерона: Своего по51ег ^га^апих еЯ, то есть, гово-
рит с расстановкой. Если вслушаться в наши речи,
нельзя не заметить в них странную особенность. С^уще-
ственные части фраз по большей части произносятся
непонятной скороговоркой или робким бормотакием; а
всякие сорные слова, вроде: при всяких условиях вооб-
ще, а в данном случае в особенности; жизнь - это дра-
гоценнейшее благо человека; кража, то есть тайное по-
хищение чужого движимого имущества, и т.п.- разда-
ются громко, отчетливо, <словно падает жемчуг на се-
ребряное блюдо>. Обвинительная речь о краже банки с
вареньем мчится, громит, сокрушает, а обвинение в по-
сягательстве против женской чести или в предумышлен-
ном убийстве хромает, ищет, заикается.

Когда оратор вычисляет время, размеряет шаги, са-
жени и версты, он должен говорить отчетливо, отнюдь
не торопливо и совершенно бесстрастно, хотя бы вся
суть дела и, следовательно, участь подсудимых зависела
от его слов. Я помню такой случай. На Васильевском
острове, недалеко от Галерной гавани, была задушена и
ограблена в своей квартире молодая женщина; убийство
обнаружилось около двух часов дня, тело было еще на-
столько теплое, что прибывший врач не терял надежды
спасти несчастную искусственным дыханием; в связи со
свидетельскими показаниями это указывало, что убий-
ство было совершено около часа дня. Другие свидетели
удостоверяли, что два брата, обвинявшиеся в убийстве,
до начала второго часа дня работали на заводе на Же-
лезнодорожной улице, за Невской заставой. Защитник
предъявил суду план Петербурга и изложил в своей ре-
чи подробный расчет расстояния и времени, необходи-
мого, чтобы доехать с Железнодорожной улицы до ме-
ста преступления. Он сделал это по расчету безукориз-
ненно; но он говорил: от завода до паровика две вер-
сты - полчаса, от станции паровика до Николаевского
вокзала три перегона - сорок минут, от Николаевского
вокзала до Адмиралтейства один перегон - пятнадцать
минут, от Адмиралтейства до Николаевского моста
один перегон... и т. д.; все это он говорил с крайней то-
ропливостью, в том же возбуж-денном, страстном тоне,
в каком изобличал небрежность и промахи следователя
и предостерегал присяжных от осуждения невинных.
При этом он сделал и другую ошибку: он слишком мно-
го говорил о важном значении этого расчета. Я прове-
рил свое впечатление, спросив обоих своих товарищей,
и должен сказать, что по извращенности, столь свой-
ственной прихотливой и недоверчивой природе челове-
ка, мысль пошла не за рассуждением защитника, а сов-
сем в другом направлении: явилось сомнение в том, бы-
ли ли подсудимые на заводе в день убийства, и это сом-
нение родилось только вследствие ошибки защитника,
от чрезмерного старания говорившего: он слишком тре-
петал, слишком звенел голосом. Ошибки эти, впрочем,
не имели последствий: подсудимые были оправданы.

Остерегайтесь говорить ручейком: вода струится,
журчит, лепечет и скользит по мозгам слушателей, не
оставляя в них следа. Чтобы избежать утомительного
однообразия, надо составить речь в таком порядке, что-
бы каждый переход от одного раздела к другому требо-
вал перемены интонации.

В своей превосходной книге <Нш^ оп АДуоса-
су>^° английский адвокат Р. Гаррис называет модуля-
цию голоса Й1е то51 Ьеаи11?и1 о? а11 1Ье @гасе5 оГ
е1оциепсе - самой прекрасной из всех прелестей кра-
сноречия. Это музыка речи, говорит он; о ней мало за-
ботятся в суде, да и где бы то ни было, кроме сцены;
но это неоценимое преимущество для оратора, и его
следовало бы развивать в себе с величайшим прилежа-
нием.

Неверно взятый тон может погубить целую речь или
испортить ее отдельные части. Помните вы этот беспо-
добный отрывок: <Тихонько и тихонько работа внутри
кладовой продолжается... Вот уже дыму столько, что
его тянет наружу; потянулись струйки через оконные
щели на воздух, стали бродить над двором фабрики, по-
тянулись за ветром на соседний двор...^'> Самые слова
указывают и силу голоса, и тон, и меру времени. Как
вы прочтете это? Так же, как <Осада! приступ! злые
волны, как воры, лезут в окна...>, как <Полтавский бой>
или так, как <Простишь ли мне ревнивые мечты..?>
Не думаю, чтобы это удалось вам. А нашим ораторам
удается вполне; сейчас увидите.

Прочтите следующие слова, подумайте минуту и по-
вторите их вслух:

<Любовь не только верит, любовь верит слепо; лю-
бовь будет обманывать себя, когда уже верить нельзя...>

А теперь догадайтесь, как были произнесены эти
слова защитником. Угадать нельзя, и я скажу вам: гро-
мовым голосом.

Обвинитель напомнил присяжным последние слова
раненого юноши: <Что я ему сделал? за что он меня
убил?> Он сказал это скороговоркой. Надо было ска-
зать так, чтобы присяжные слышали умирающего.

По замечанию Гарриса, лучшая обстановка для уп-
ражнения голоса - пустая комната. Это, действитель-
но, приучает к громкой и уверенной речи. С своей сто-
роны, я напомню то, о чем уже говорил: повторяйте за-
ранее обдуманные отрывки речи в случайных разгово-
рах; это будет незаметно наводить вас на верную инто-
нацию голоса. А затем - учитесь читать вслух.
А. Я. Пассовер говорил мне, что Евгений Онегин делает-
ся откровением, когда его читает С. А. Андреевский.
Подумайте, что это значит, и попытайтесь прочесть не-
сколько строф так, чтобы хоть кому-нибудь они показа-
лись откровением*.

Истинно художественная речь состоит в совершен-
ной гармонии душевного состояния оратора с внешним
выражением этого состояния; в уме и в сердце говоря-
щего есть известные мысли, известные чувства; если
они передаются точно и притом не только в словах, но
во всей внешности говорящего, его голосе и движениях,
он говорит как оратор.

Да это невыносимо! - скажете вы; я не Кони и не
Андреевский... Читатель! Позвольте напомнить вам то,
что я сказал с самого начала: бросьте книгу. Не броси-
ли? Так не забывайте, что искусство начинается там,
где слабые теряют уверенность в своих силах и охоту
работать.

У нас есть очень хорошая книга Д. Коровякова: <Искусство
выраэительпого чтения>.

Глава II

ЦВЕТЫ КРАСНОРЕЧИЯ

Образы. Метафоры и сравнения. Антитеза.
Сопсечяо. 8егтос1паНо.

Другие риторические обороты. Общие мысли

Красноречие есть прикладное искусство; оно преследует
практические цели; поэтому украшение речи только для
украшения не соответствует ее назначению. Если оста-
вить в стороне нравственные требования, можно было
бы сказать, что самая плохая речь лучше самой превос-
ходной, коль скоро вторая не достигла цели, а первая
имела успех. С другой стороны, всеми признается, что
главное украшение речи заключается в мыслях. Но
это - игра слов; мысли составляют содержание, а не ук-
рашение речи; нельзя смешивать жилые помещения зда-
ния с лепным орнаментом на его фасаде или фресками
на внутренних стенках. Таким образом, мы подходим к
основному вопросу: какое значение могут иметь цветы
красноречия на суде, или, лучше сказать, указываем ос-
новное положение: риторические украшения, как и про-
чие элементы судебной речи, имеют право на существо-
вание только как средства успеха,' а не* как источник
эстетического наслаждения. Цветы красноречия - это
курсив в печати, красные чернила в рукописи.

Древние высоко ценили изящество и блеск речи; без
этого не признавалось искусства, ^ес ^огНЬиа тоДо,
5ес1 еЦат Ги^еп^Ьик аптла ргоеИаШа т саиаа 051
С1сего СотеШ, - говорит Квинтилиан. Далее, в той
же главе: <Красота речи содействует успеху; те, кто
охотно слушают, лучше понимают и легче верят. Неда-
ром Цицерон писал Бруту, что нет красноречия, если нет

46

восхищения слушателей, и Аристотель недаром учил их
восхищать>. Эти слова могут вызвать возражение наших
современных обвинителей и защитников отчасти по нез-
нанию, отчасти потому, что следовать указанию древних
не так легко. Кто их читал, возражать не станет: Н;с ог-
па1и5, гере1ат етт, у1п11х, е1 Гог^з, е1 хапс^их
511; пес еГГет1па1ат 1ах11а1ет е1 Гисо етепШит со-
1огет ате1; хапните е1 у1пЬи5 пиеа1.

Пусть блещет речь мужественной, суровой красотой,
а не женской изнеженностью; пусть красит ее горячая
кровь и талант оратора.

Опытные и умелые люди любят наставлять младших,
напоминая, что надо говорить как можно проще; я ду-
маю, что это совсем не верно. Простота есть лучшее ук-
рашение слога, но не речи. Мало говорить просто, ибо
недостаточно, чтобы слушатели понимали речь оратора;
надо, чтобы она подчинила их себе. На пути к этой ко-
нечной цели лежат три задачи: пленить, доказать, убе-
дить. Всему этому служат цветы красноречия.

Что такое наши присяжные? В большинстве случаев
это малообразованные, а в уездах часто совсем невеже-
ственные люди; среди них могут быть очень умные и
очень ограниченные. Оратору всегда желательно быть
понятым всеми; для этого он должен обладать умением
приспособить свою речь к уровню средних, а может
быть, и ниже чем средних людей. Я не ошибусь, если
скажу, что и большинство так называемых образован-
ных людей нашего общества не слишком привыкли ус-
ваивать общие мысли без помощи примеров или сравне-
ний. Возьмем пример. Шопенгауэр определяет эстетиче-
ское наслаждение как состояние чистого созерцания и
безвольного познания вне течения времени и иных инди-
видуальных отношений. Эти слова имеют определенный
смысл, но мы представляем его себе крайне смутно. За
отвлеченной формулой следует пояснение: <Тогда уже
все равно, из-за тюремной решетки или из окон дворца
смотреть на заходящее солнце>; после этих слов мысль
становится понятной. Сравнивая повышенную восприим-
чивость и духовную неудовлетворенность нравственно
развитых людей с грубым материализмом, Д. С. Милль
говорит, что лучше быть неудовлетворенным человеком,
чем удовлетворенной свиньей. И это трудно не понять.

Известно, что образная речь, то есть пользование ме-
тафорами, свойственна не только образованным людям,
но и дикарям. Народная речь на всех ступенях культуры
и во всех странах изобилует риторическими фигурами
Фенелон говорит: <Было бы нетрудно дока-
зать с книгами в руках, что в наше время нет духовного
оратора, который в самых обработанных проповедях
своих так же часто пользовался риторическими фигура-
ми, как это делал спаситель в своих поучениях народу>.
Все это дает нам право сказать, что образная речь более
понятно человеку, чем простая.

17 января 1909 г. в С.-Петербургском суде разбира-
лось дело о Григорьеве и Козаке, обвинявшихся в разбое
(экспроприации). Оба подсудимых сознались на дозна-
нии и не сознавались на судебном следствии; защитники
утверждали, что сознание было вызвано угрозой пере-
дать дело военно-полевому суду. По времени события
это объяснение не было невероятно; по крайней мере, по
отношению к одному из подсудимых, Козаку, двое из су-
дей находили его правдоподобным. Его правдивый тон и
точные ответы в связи с категорическими показаниями о
его алиби внушали доверие; другой подсудимый несом-
ненно был участником разбоя. Защитники говорили мно-
го и для судей совершенно понятно, но для присяжных,
может быть, не вполне понятно. То, что представлялось
вероятным для людей, знакомых с обстановкой полицей-
ского расследования и со случайностями, изменяющими
подсудность при действии чрезвычайных положений,
могло казаться невозможным для простых обывателей.
Между тем можно было без труда дать им почувствовать
то, что должны были пережить подсудимые после их за-
держания. Надо было только прибавить к сказанному:
когда приходится выбирать между виселицей через 24
часа или каторгой после нескольких месяцев да еще с
возможностью оправдания, всякий, кому не надоела
жизнь, сознается в чем угодно, сознается, и в том, чего
не совершал; а эти люди уже чувствовали веревку на
шее. Подобная метафора не оставляла бы сомнения в
том, что мысль защиты вполне понятна присяжным.

Они признали виновными обоих подсудимых. Я ду-
маю, что это была ошибка; разговор с защитником Коза-
ка после приговора подтверждает это тяжелое сомнение.
Пусть вдумается начинающий судебный оратор в э
случай. Нельзя утверждать, что одно слово веревка
спасло бы человека от каторги.


ОБРАЗЫ

Речь, составленная из одних рассуждений, не может
удержаться в голове людей непривычных; она исчезает
из памяти присяжных, как только они прошли в совеща-
тельную комнату. Если в ней были эффектные картины,
этого случиться не может. С другой стороны, только
краски и образы могут создать живую речь, то есть та-
кую, которая могла бы произвести впечатление на слу-
шателей. Привожу несколько указаний из <Диалогов>
Фенелона. Он говорит: следует не только описывать фак-
ты, но изображать их подробности так живо и образно,
чтобы слушателям казалось, что они почти видят их; вот
отчего поэт и художник имеют так много общего; поэзия
отличается от красноречия только большей смелостью и
увлечением; проза имеет свои картины, хотя более сдер-
жанные; без них обойтись нельзя; простой рассказ не
может ни привлечь внимание слушателей, ни растрогать
их; и потому поэзия, то есть живое изображение дей-
ствительности, есть душа красноречия.

Нужны образы, нужны картины
Р. Гаррис говорит то же, что писали Аристотель и
Цицерон. <Впечатление, сохраняющееся в представлении
слушателей после настоящей ораторской речи, есть ряд
образов. Люди не столько слушают большую речь,
сколько видят и чувствуют ее. Вследствие этого слова, не
вызывающие образов, утомляют их. Ребенок, перелисты-
вающий книгу без картинок, - это совершенно то же,
что слушатель перед человеком, способным только к
словоизвержению>.

Скажите присяжным: честь женщины должна быть
охраняема законом независимо от ее общественного по-
ложения. Будут ли вас слушать профессора или реме-
сленники - все равно; эти слова не произведут на них
никакого впечатления: одни совсем не поймут, другие
пропустят их мимо ушей. Скажите, как сказал опытный
обвинитель: во всякой среде, в деревне и в городе, под
шелком и бархатом или под дерюгою, честь женщины
должна быть неприкосновенна, - и присяжные не толь-
ко поймут, но и почувствуют и запомнят вашу мысль.

Речь, украшенная образами, несравненно вырази-
тельнее простой.

Образная речь и несравненно короче. Попытайтесь
передать без образа все то, что заключается в словах:
О, мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной

На высоте, уздои железной

Россию поднял на дыбы?"

Те, кто слышали, пусть вспомнят заключительные
слова одной речи Жуковского: <Подсудимый был
полтора года в одиночной камере. Знаете ли вы, го-
спода присяжные заседатели, что такое одиночное за-
ключение? Это - три шага в длину, два шага в ши-
рину и... ни клочка неба!>. Я не знаю стихотворения,
которое с такою ясностью передавало бы пытку зато-
чения.

Чтобы говорить наглядно, то есть так, чтобы слуша-
телям казалось, что они видят то, о чем им рассказывает
говорящий, надо изображать предметы в действии. Это
правило Аристотеля.
Он приводит стихи из <Илиады>:

<Копья торчали по земле, все еще требуя добычи>.
<Волны бегут, вздымаясь пенистыми гребнями;
одни впереди,
за ними другие>.

Сравните с этим:

В уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток,
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток";

Уж побледнел закат румяный
Над усыпленною землей;
Дымятся синие туманы
И всходит месяц золотой^;

И тополи, стеснившись в ряд,
Качая тихо головою,
Как судьи, шепчут меж собою..."

Припомните приведенное выше описание пожара у
Андреевского.

Переносное выражение, риторическая фигура дают
возможность усилить не только содержание мысли, но и
внешнее ее выражение голосом, мимикой, жестом.

!!50

Виктор Гюго обращается к французским солдатам^
с восклицанием:

<И лучи славы не озолотят гриву ваших коней>. Это
значит: вы не заслужите славы; это совершенно та же
мысль. Но эти слова трудно произнести с выразитель-
ностью, а те почти бессознательно сопровождаются по-
вышением голоса и жестом; при слове  1о1ге вы не-
вольно откинете назад голову и раздвинете плечи.

Я не буду перечислять те разнообразные риториче-
ские фигуры, о которых говорит Цицерон в Риторике аД
Негептит^'; остановлюсь лишь на некоторых, чтобы
показать, что эти цветы суть не роскошь, а необходимое
в судебном красноречии.

МЕТАФОРЫ И СРАВНЕНИЯ

Известно, что все мы по привычке говорим метафорами,
не замечая этого. Они так понятны для окружающих и
так оживляют разговор, что мы всегда охотно слышим
их в чужих речах. Аристотель говорит: в прозе хороши
только самые точные или самые простые слова или ме-
тафоры (КЬе1" III, 2)".

Не следует скупиться на метафоры. Я готов сказать:
чем больше их, тем лучше; но надо употреблять или на-
столько привычные для всех, что они уже стали неза-
метными, как например: рассудок говорит, закон требу-
ет, давление нужды, строгость наказания, и т.п.- или
новые, своеобразные, неожиданные. Не говорите: пре-
ступление совершено под покровом ночи; цепь улик
сковала подсудимого; он должен преклониться перед
мечом правосудия. Уши вянут от таких речей. А удач-
ная метафора вызывает восторг у слушателей.

Всякий писака сравнивает неудачу после успеха с
меркнущей звездой. Андреевский сказал: с весны на-
стоящего года звезда г. Лютостанского^ начала мер-
кнуть и чадить... Чувствуя старость, Цицерон однажды
выразился, что его речь начинает седеть. Ищите таких
метафор.

Сравнение, как и метафора, есть обычное украшение
живой и письменной речи. Его основное назначение за-
ключается в том, чтобы обратить внимание слушателей
на какую-нибудь одну или несколько особенностей упо-
минаемого предмета; чем больше различия в предметах
сравнения, тем неожиданнее черты сходства, тем лучше
сравнение; поэтому не следует сравнивать однородные
вещи. Такое сравнение ничего не прибавляет к основ-
ной мысли; оно нередко уменьшает впечатление. Вспом-

И день настал. Встает с одра
Мазена, сей страдалец хилый,
Сей труп живой, еще вчера
Стонавший слабо над могилой.

Теперь он мощный враг Петра.
Теперь он, бодрый, пред полками
Сверкает гордыми очами
И саблей машет..,

Образ яркий и увлекательный. Следует сравнение:

Согбенный тяжко жизнью старой,
Так оный хитрый кардинал,
Венчавшись римскою тиарой,
И прям, и здрав, и молод стал°*.

Это не есть художественное сравнение; это - исто-
рическая справка, ничего не усиливающая и не по-
ясняющая, напротив того, - ослабляющая впечатление.

Конечно, главным мерилом и здесь должно быть
чувство изящного, и общие правила не писаны для ге-
ния. Царские похороны в Англии и триумфальный
въезд победителя в древний Рим суть виды одного ро-
дового понятия - процессии; поэтому теоретически од-
но не годится для сравнения с другим. Тем не менее у
Шекспира, на похоронах Генриха V, герцог Глостер го-
ворит: <Умер Генрих, и не встанет никогда; мы, лучшие
люди королевства, идем за его гробом ц своей пышно-
стью славим торжество смерти, как пленники, прико-
ванные к колеснице победителя>^.
Какая роскошь!

Вот заключительные слова Н. И. Холевы по делу ]
Максименко и Резникова^: <Господа! Один римский
император, подписывая смертный приговор, воскликнул:
как я несчастлив, что умею писать! Я уверен, что стар-
шина ваш скажет иное; он скажет: как счастлив я, что
умею писать!>

!!52

Сопоставьте это со стихами Шекспира. В обоих
лучаях один недостаток - большое внешнее сход-
ство. Но в первом случае недостаток исчезает: сход-
ство образов усиливает контраст мысли; во вто-
ром - к сходству внешнего действия присоединяется
тождество его внутреннего значения, и, кроме того,
самый предмет сравнения выбран неудачно: присяж-
ные заседатели в Ростове-на-Дону в наши дни и рим-
ский цезарь в первый век христианства. Воображение
недоумевает: не то - цезарь в нашей совещательной
комнате, не то - старшина присяжных в император-
ской тоге.

Чтобы не остаться незамеченным, чтобы быть инте-
ресным, сравнение, как метафора, должно быть неожи-
данным, новым; Спасович, как я уже упоминал, гово-
рит про Емельянова", обвиняемого в убийстве жены,
про живого человека, что он - как дерево, как лед.
Но, конечно, при известном различии сравниваемого
черты, в коих проявляется сходство, должны существо-
вать на самом деле и быть характерными для обоих
предметов.

Нельзя сказать, чтобы наши молодые ораторы
соблюдали эти элементарные правила; иногда кажет-
ся, что вся фантазия их заключена между первой и
последней страницами уложения о наказаниях; их
излюбленное сравнение: убить значит похитить выс-
шее благо, данное человеку; подлог векселя есть как
бы отрава его или коварный поджог против всех
будущих его держателей... Это все равно, что срав-
нить птицу с птицей или дерево с деревом. Разве
когда-нибудь говорится: этот вяз как старый дуб...
Эта щука, как акула?.. Я недавно слыхал такие сло-
ва одного частного обвинителя: <Обольщение девуш-
ки близко подходит к краже: сорвать цветок и уй-
ти>. Уподобление женской невинности цветку не
слишком ново; предметы сравнения и здесь суть ви-
ды одного общего понятия - преступления; их родо-
вые   признаки   неизбежно   совпадают,   а   видо-
вые - разнствуют; в чем заключается сходство по-
следних, остается тайной оратора, и такой <цветок>
красноречия, конечно, оставляет слушателей в пол-
ном недоумении.

Если в деле имеются вещественные доказательства,
можно заранее сказать, что обвинитель или защитник
назовет их бессловесными уликами или немыми свиде-
телями.

В недавнем процессе* главной уликой против
двух подсудимых была случайно обнаруженная перепи-
ска, в которой девушка требовала от влюбленного в нее В
человека яда, чтобы отравить юношу, отвернувшегося от
нее, а ее будущий сообщник писал, что он не в силах
стать убийцей; эти письма были написаны с необыкно-
венной силой; любовная страсть, ужас перед преступле-
нием, жажда мести грозили, умоляли, томились, про-
клинали в этих строках, и эти-то безумные вопли мяту-
щейся жизни, этих беспощадных обличителей убийства
коронный оратор называет мертвыми свидетелями! 3а-
щитник справедливо указал своему противнику, что если
письма мертвы, то читают их живые люди; он забылД
сказать, что и писали живые.

Простые люди легко владеют образной речью. Встре-
тив похороны, извозчик говорит: домой поехал; в дерев-
не скажут: повезли под зеленое одеяло; признаваясь
нечестном поступке, крестьяне говорят: укусил грешка.
Председатель спросил 18-летнего воришку, отчего он
убежал из полицейского участка; подсудимый вытара-
щил глаза и громко отчеканил: <Каждый человек выбе-
жит из такой клетки, если дверь откроют; даже птица
вылетает из клетки, если откроют клетку>. Я слыхал
как вор-рецидивист назвал себя людским мусором.
Послушаем наших ораторов.

Мещанка Макарова судилась по 1477^ ст. уложени>
о наказаниях; она облила жену любовника своей дочери
серной кислотой. Товарищ прокурора начал свою реч1
так: <Реальные плоды тех отношений, которые суще
ствовали между Макаровой и Пруденской, осязательн>
и для нас очевидны: Пруденская лишилась глаза...> За
щитник не уступил своему противнику в непринужден
ности; он заявил присяжным, что <все дело, в сущност>
представляется каким-то водевилем или фарсом>. Рас
скажите это здравомыслящему человеку, и, если пове
рит, он скажет: этим людям дали право свободно гово
рить перед судом, и они пользуются им, чтобы публичн
издеваться над изувеченной женщиной.

!!54

Девушка-работница в пьяном виде зарезала мат)
Присяжные узнают от оратора, что это произошло
один прекрасный день и в этой сфере происходит част
Два татарина задушили старого извозчика и, бросив
сани и лошадь, воспользовались рукавицами, свечным
дгарком и несколькими копейками; несчастный старик
молил их пощадить его ради пятерых детей. И среди уг-
нетенной тишины судебного зала раздаются слова обви-
нителя: <Мы не знаем, кто из подсудимых был руково-
дителем, играл, так сказать, первую скрипку>.

Верное сравнение подтверждает верную мысль: оно
же изобличает ошибку.

Защитник Ольги Штейн^ выражал недоумение о
том, как возможно предание суду за подлог документа,
не имеющегося при деле; это все равно, что обвинять в
убийстве без трупа, прибавил оратор. Разбирая этот до-
- вод, председательствующий сказал присяжным: пред-
ставьте себе, что на Невской набережной на глазах не-
скольких людей один человек зарезал другого и сбросил
его в воду; волны унесли убитого в море; может быть,
совсем не вернут его на сушу, может быть, выкинут
обезображенный труп; тело будет предано земле, а
дело - воле божией. Положение очень выгодное, но
для кого? для убийцы. Если так рассуждать, всякий
подлог останется безнаказанным, коль скоро пре-
ступник, достигнув цели, уничтожит подделанный до-
кумент.

Вопреки известной французской поговорке, сравне-
ние часто бывает превосходным доказательством. В ре-
чи по делу крестьян села Люторич^ Ф. Н. Плевако го-
ворил по поводу взрыва накипевших страданий и озло-
бления со стороны нескольких десятков мужиков: <Вы
не допускаете такой необыкновенной солидарности, та-
кого удивительного единодушия без предварительного
сговора? Войдите в детскую, где нянька в обычное
время забыла накормить детей: вы услышите одновре-
менные крики и плач из нескольких люлек. Был ли
здесь предварительный сговор? Войдите в зверинец
за несколько минут до кормления зверей: вы увидите
движение в каждой клетке, вы с разных концов услыши-
те дикий рев. Кто вызвал это соглашение? Голод соз-
дал его, и голод вызвал и единовременное неповинове-
ние полиции со стороны люторических крестьян...>.
Нужно ли прибавлять, что эти два сравнения сделали
для доказательства мысли защитника больше, чем могла
бы сделать целая вереница неоспоримых логических
рассуждений?

Всякая метафора есть, в сущности, сокращенное
сравнение; но в сравнении сходство бывает указано пря-
мо, а в метафоре подразумевается; поэтому последняя
не так заметна для слушателей и меньше напоминает об
искусственности; она вместе с тем и короче; следова-
тельно, в виде общего правила метафора предпочтитель-
нее сравнения.

!!55

АНТИТЕЗА

Антитеза есть один из самых обычных оборотов ежед-
невной речи: ни богу свечка, ни черту кочерга; отвага
мед пьет, она же и кандалы трет. Главные достоинства
этой фигуры заключаются в том, что обе части антитезы
взаимно освещают одна другую; мысль выигрывает в си-
ле; при этом мысль выражается в сжатой форме, и это
также увеличивает ее выразительность. Недаром ост-
роумный Гамильтон в своей книжке <Парламентская
логика, тактика и риторика>* советует читать Се-
неку, который, как Тацит, постоянно говорит антите-
зами.

Чтобы судить о яркости, придаваемой речи этой фи-
гурой, стоит вспомнить клятвы Демона Тамаре или сло-
ва Мазепы:

Без милой вольности и славы
Склоняли долго мы главы
Под покровительством Варшавы,
Под самовластием Москвы,
Но независимой державой
Украине быть уже пора:
И знамя вольности кровавой
Я подымаю на Петра".

Насколько щедр на антитезы может быть оратор, от-
нюдь не утомляя слушателей, видно из речи Виктора
Гюго перед присяжными в 1832 году по поводу запре-
щения драмы <Le roi s'amuse>^. Он говорит о первой
империи: <То было время великих дел, господа. Первая
империя была, несомненно, эпохой невыносимого деспо-
тизма; но мы не должны забывать, что за нашу свободу
нам щедро платили славой. Тогдашняя Франция, как
Рим в эпоху цезарей, была в одно и то же время и по-

корной, и величественной. Эта не была та Франция, о
которой мы мечтаем, независимая, свободная. Нет, это
была Франция - раба одного человека и владычица
мира>.

<Правда, в то время у нас отнимали нашу свободу;
но зато нам давали поистине великолепное зрелище.
Нам говорили: в такой-то день, в такой-то час я вступаю
в такую-то столицу; и в назначенный день и час столица
открывала свои ворота нашим войскам; у нас в передней
толкалась куча всяких королей; если являлась фантазия
поставить где-нибудь колонну, то мрамор для нее зака-
зывали австрийскому императору; вводили, надо приз-
наться, несколько произвольный устав для актеров
французской комедии, но его подписывали в Москве; уч-
реждали цензурные комитеты, жгли наши книжки, за-
прещали наши пьесы, но на все наши жалобы нам могли
одним единым словом дать великолепный ответ, нам
могли ответить: Маренго, Иена, Аустерлиц!>

Пример взят из героической истории; но и сама се-
рая, будничная действительность бывает таровата на яр-
кие антитезы. <Григорьев много сделал для Русова: он в
течение многих лет ссужал его деньгами, из нищего
превратил его в состоятельного человека; захворав, он
доверил ему ключи от своих денег, умирая, назначил его
своим душеприказчиком. Но и Русов немало сделал для
Григорьева: он обманывал его при жизни, обокрал после
смерти и теперь всеми силами препятствует исполнению
его завещания>. Приведенные два примера, как видит
читатель, также взаимно составляют антитезу. В речи
по делу Максименко Плевако говорил: соблазнитель де-
вушки пал и уронил, но умел встать и поднять свою
жертву. Во время речи Лабори по делу Дрейфуса^ ора-
тора часто прерывали с крайней грубостью. Он повер-
нулся к публике и крикнул: <Вы думаете помешать мне
нашим воем; я смущаюсь только, когда слышу одо-
брение>.

Чтобы находить новые мысли, надо иметь творче-
ский ум; для удачных образов нужна счастливая фанта-
зия; но живые антитезы легко доступны каждому, рас-
сыпаны повсюду; день и ночь, сытые и голодные, расчет
и страсть, статьи закона и нравственные заповеди, вче-
рашний учитель нравов - сегодняшний арестант, тор-
жественное спокойствие суда - суетливая жизнь за его
стенами и т. д., без конца; нет дела, в котором бы не пе-
стрели вечные противоречия жизни.

Пример, приведенный Цицероном в его Риторике,
наглядно показывает, как нетрудна эта игра мысли:
<Когда все спокойно, ты шумишь; когда все волнуются,
ты спокоен; в делах безразличных - горячишься: в
страстных вопросах - холоден; когда надо молчать, ты
кричишь; когда следует говорить, молчишь; если ты
здесь - хочешь уйти; если тебя нет - мечтаешь возвра-
титься; среди мира требуешь войны; в походе вздыхаешь
о мире; в народных собраниях толкуешь о храбрости, в
битве дрожишь от страха при звуке трубы>.

CONCESSlO

Одна  из  самых  изящных  риторических  фигур
это - concessio; она заключается в том, что оратор со-
глашается с положением противника и, став на точку
зрения последнего, бьет его собственным оружием; при-
няв, как заслуженное, укорительные слова противника,
тут же придает им другое, лестное для себя значение;
или, напротив, склонившись перед его притязаниями на
заслуги, немедленно изобличает их несостоятельность.
Я не знаю лучшего примера, чем речь Ше д'Эст Анж в
заседании французской палаты депутатов в 1864 году по
поводу внесенного оппозицией проекта о подчинении
парижского городского бюджета законодательному кор-
пусу. Проект этот был вызван колоссальными затратами
Гаусмана на украшение города; один из депутатов упре-
кал его как префекта столицы в расточении городских
денег на Ненужную роскошь. Ше д'Эст Анж отвечал оп-
позиции в качестве вице-президента муниципальной ко-
миссии. Он поднял брошенный упрек, и вот что он го-
ворил:

<Вы говорите: все приносилось в жертву роскоши;
нет, все приносилось в жертву необходимости>.

<С разумной смелостью, без рабского страха перед
прямой линией, забывая о ней, когда было нужно, мы
расширили площади вокруг парижских памятников,
воздвигли новые, реставрировали старые, провели новые
улицы; повсюду, во всех концах облегчили колоссальное
движение городского населения; вместо клоак, в кото-
рых приходилось ютиться жителям, вместо этих отвра-
тительных улиц, имена коих уже забыты вами, улицы
Мортеллери, Тиксерандри и других, им подобных, мы
дали им воздуха, света и, правда, дали роскошь; да,

этим нищим дали роскошь; они задыхались от недостат-
ка воздуха; им предоставили площади, им устроили
сады...>.

Отступление было сделано, чтобы потом, в удобный
^.loмeнт броситься на противника с удвоенной силой.
Оратор указывает, что заботы городского управления о
бедном населении не остались без результатов.

<Или вы жалуетесь на то, что эти преимущества пре-
доставлены рабочему населению? Богатые люди всег-
да имели свои великолепные дома и широкие дворы; они
всегда могли дышать свежим воздухом; с наступлением
летней жары они уезжали из города. Итак, эти улучше-
ния делались для трудящихся жителей Парижа; все это
было сделано для них, ради их пользы>.

<Что же возмущает вас? Что им дали слишком
много труда и слишком много заработка, слишком много
воздуха, света, солнца, слишком долгую жизнь? Это
возмущает вас?>

Конечно, достоинство concessio, как и всякой рито-
рической фигуры, заключается не только в изяществе
оборота, но и в силе мысли. В <Потонувшем колоколе>
Гауптмана пастор говорит Генриху:

Ich bin schlichter Mann, ein Erdgeborener,
Und weiss von Uberstiegnen Dingen nichts.
Eins aber weiss ich, was ihr nicht mehr wisst:
Was Recht und Unrecht, Gut und Bose ist.

И, соглашаясь с этим, Генрих отвечает:
Auch Adam wusst'es nicht im Paradiese*.

Concessio расчищает путь для мысли, неприятной
слушателям. Нельзя сказать присяжным или судь-
ям: наказание бывает несправедливой и жестокой рас-
правой, не вызвав в них некоторого неудовольствия.
Оратор говорит: <Есть, бесспорно, такие преступники, в
отношении которых наказание является необходимым
возмещением содеянного, является безусловным требо-
ванием чувства справедливости>. После этого уже мож-
но смело сказать: <Но есть и такие, для которых наказа-
ние является ненужной и жестокой расправой>.

Есть особый вид фигуры concessio, не имеющий ни
латинского, ни греческого названия, но который по-рус-
ски можно бы назвать капкачом. Это по преимуществу
прием политического оратора. В суде слушатели без-
молвны: в народном собрании, в представительной пала-
те резкое или красивое слово всегда вызывает или протест,
или восхищение. Искусный оратор умеет найти такую
мысль, которая вырвет ликующие или злобные возгласы
его противников, и бросит им в лицо их собственную ра-
дость или укоры.

В 1745 году перед началом войны за независимость
Северо-Американских Штатов в одном собрании пред-
ставителей штата Виргинии адвокат Патрик Генри гово-
рил об упорстве, с которым Георг IV относился к уме-
ренным домогательствам колоний. Он сказал знамени-
тую фразу: <На Цезаря нашелся Брут, на Карла Перво-
го - Кромвель, Георг IV...> Здесь он был прерван него-
дующими возгласами приверженцев Англии: измена! из-
мена! Он остановился на минуту и внушительно произ-
нес: <...пусть не забудет их примера. Если это измена, я
готов отвечать за нее>.

Несколько лет тому назад в германском рейхстаге
обсуждалось требование правительства о дополнитель-
ном кредите на армию. Военный министр подробно до-
казывал депутатам, что для устранения некоторых на-
стоятельных опасностей необходимо определенное коли-
чество пехоты и артиллерии; при этом он имел неосто-
рожность сказать, что расчеты сделаны с величайшей
предусмотрительностью, и, дав испрашиваемое ассигно-
вание, рейхстаг будет надолго застрахован от новых тре-
бований военного министерства. Возражая министру,
Евгений Рихтер доказывал, что его домогательство не
имеет оснований, и что палата не должна доверяться его
обещаниям. Правительство не знает меры, говорит он;
оно не считается с народными средствами; сегодня вы-
дайте эту сумму, через год они потребуют новых назна-
чений; они говорят, что требуют минимум того, что необ-
ходимо; я не могу верить им, потому что из собственного
их расчета ясно, что это слишком много... Военный ми-
нистр не выдержал и перебил оратора: <Напротив, если
бы вы могли вдуматься в представленный нами отчет, вы
убедились бы, что этого еще слишком мало>.

- Вот видите, - добродушно продолжал Рих-
тер, - я говорил, что через год вы опять будете про-
сить денег.

Как я сказал, это преимущественно политический
прием: оратор изобличает ошибку в словах противника,
перебившего его своим замечанием. На суде это можно
сделать только с ошибкой в уме судей. Из вопросов при-
сяжных на судебном следствии нетрудно бывает угадать,
какое соображение навязывается их вниманию. Если это
мысль неверная, скажите им, что всякий, кто знает это
дело, должен остановиться именно на этом предположе-
нии; подтвердите его лучшими доводами и когда увиди-
те, что присяжные восхищены вашей готовностью приз-
нать опасное для вас положение, разъясните их заблуж-
дение.

SERMOCINATIO^.

Есть одна риторическая фигура, которой наши рядовые
ораторы почти никогда не пользуются. Это sermocina-
tio, одна из наиболее сильных, понятных и простых.
Разговоры, просьбы, убеждения участников судебной
драмы, предшествовавшие и следовавшие за событием,
лишь в незначительной доле бывают достоянием суда.
Между тем передать вполне понятным образом чужое
чувство, чужую мысль несравненно труднее в описатель-
ных выражениях, чем в тех самых словах, в коих это
чувство или мысль выражается непосредственно. По-
следний способ выражения и точнее, и понятнее, и, глав-
ное, убедительнее для слушателей. Я говорю: любовник
указал жене на удобный случай отравить мужа. Присяж-
ные слушают и думают, что это могло быть и могло не
быть. Опытный обвинитель скажет: я не слыхал их раз-
говора, но нам нетрудно догадаться о его содержании.
Она, женщина, колеблется, он, мужчина, решился твердо
и настойчив в своем решении. <Иди, - говорит
он, - порошок на полке, муж задремал; проснется и сам
выпьет; я пройду в кухню, чтобы не вышла в спальную
сиделка>. Перед вами в немногих словах передана вся
картина отравления, и, если предположение о подстрека-
гельстве уже обосновано оратором, присяжным кажется.
что они слышат не его, а самого подсудимого на месте
преступления. Этот прием незаменим, как объяснение
мотивов действия, и как дополнение характеристики, и
как выражение нравственной оценки поступков того или
другого человека. В деле крестьянина Егора Емельянова
обвинитель говорит, что убийца взял с собой на место
преступления свою любовницу, чтобы, сделав ее соучаст-
ницею, закрепить ее навсегда за собой: <Поделившись с
ней страшной тайной, всегда будет возможность сказать:
<Смотри, Аграфена, я скажу все, мне будет скверно, да и
тебе, чай, не сладко придется. Вместе погибать пойдем;
ведь из-за тебя же, Лукерья, душу загубил>. В деле о
подлоге завещания штабс-капитана Седкова тот же ора-
тор говорил: <Если бы Лысенков - один из главных ви-
новников, нотариус, сочувствовал Седковой, как честный
человек, он должен был сказать ей: <Что вы делаете?
Одумайтесь! Ведь это преступление; вы можете погиб-
нуть. Заглушите в себе голос жадности к деньгам мужа,
удовольствуйтесь вашей вдовьей частью...> и т. д. Эти
слова - не догадка о том, что было сказано Лысенко-
вым; оратор указывает именно на то, что они не были
сказаны; но всякому ясно, как они наглядно поясняют
мысль обвинителя и вместе с тем как оживляют его
речь. В речах Андреевского, князя Урусова такие разго-
воры, не подслушанные, а, так сказать, подсмотренные в
деле между строками, встречаются очень часто, и одно
это служит доказательством достоинства такого ритори-
ческого приема. Само собой разумеется, что, если значи-
тельный разговор действующих лиц передан свидетелем
или подсудимым в подлинных выражениях, их нельзя
заменять измышлением.

Давно испытанным и благодарным приемом к тому,
чтобы придать мысли яркость, служит оживление неоду-
шевленных предметов. Золото - обольститель, пе-
ро - тихий заговорщик, рукопись - лжец или неумоли-
мый обличитель и т. п. Молодой писец обвинялся в убий-
стве невесты. Он купил поломанный револьвер, отдал его
в починку, сделал несколько пробных выстрелов; револь-
вер опять сломался, и ему пришлось еще раз отдавать
его мастеру. Обвинитель сказал присяжным, что револь-
вер не хотел служить преступлению, убеждал подсуди-
мого отказаться от убийства. Это было, вероятно, созна-
тельное или бессознательное подражание словам Андре-
евского: <К. сожалению, Зайцев не психолог; он не знал,
что, купив после таких мыслей топор, он попадал в каба-
лу к этой глупой вещи, что топор с этой минуты станет
живым, будет безмолвным подстрекателем, будет сам

проситься под руку>. В приведенных двух примерах
видна разница истинного искусства и подражания. У ху-
дожника вещь подстрекает безмолвно - это восхищает
нас; у ремесленника вещь говорит, это оскорбляет здра-
вый смысл и чувство изящного. Но бывает еще несрав-
ненно хуже. Нам приходится выслушивать такие приме-
ры: <в руке у мужа оказался молоток и начал нещадно
опускаться на голову покойной>; <нож, по всей вероят-
ности, бессознательно появился в руке подсудимого>; за-
щитник рассказывает, как вор <вошел в чулан и увидел
самовар, который знал, что он нужен хозяину>.

ДРУГИЕ РИТОРИЧЕСКИЕ ОБОРОТЫ

Как я уже сказал, мною приведены лишь немногие из
разнообразных риторических оборотов, употребляемых
в речи. Их трудно перечесть, и, отсылая читателя к
Риторике Цицерона и Институциям Квинтилиана, я мо-
гу только заметить, что эти обороты так свойственны
каждому из нас, что мы часто не замечаем их у себя и
у других. При чтении Демосфена кажется, что он сов-
сем не употребляет риторических фигур. Это кажется
потому, что он пользуется ими искусно, то есть неза-
метно. Вот вступление Ше д'Эст Анж по делу ла Рон-
сьера*:

Когда нам говорят о великом
преступлении, вроде того, которое
разбирается здесь; когда нам ка-
жется, что оно было направлено
против целой семьи, заранее
обдумано с какой-то дьявольской
злобой, когда жертва его - сла-
бая девушка, подвергшаяся небы-
валым оскорблениям, насилиям,
жестокостям, каждый из нас, воз-
мущенный, становится на сторону
обиженных. И чем больше в нас
благородных чувств, тем легче
создается в нас предубеждение,
тем более ослепляет нас негодо-
вание.

!!62

Эти  роковые  предубеждения,
создающиеся в нас при рассказе
о возмутительном преступлении и
погубившие столько невинных
людей, эти роковые предубежде-
ния, окружающие ла Ронсьера,
я сознаю, что не имею права
осуждать их. Никто не поддавался
им с большим увлечением, никто
не высказывал их так громко, как
я. Когда несчастный отец пришел
ко мне, чтобы вверить мне защиту
его сына, я позволил себе сказать
ему слова, о которых теперь вспо-
минаю с горьким сожалением; я
хотел бы надеяться, что он про-
стил их мне.

<Мне, - восклицал я, - мне
защищать вашего сына? Нет, нет!
Его поступок отвратителен. Мое
пламенное желание - и я говорил
с гневом - было бы стать его
обвинителем, защитником оскор-
бленных, и я считал бы счастли-
вым тот день, когда добился бы
обвинения вашего сына>.

Да, я говорил это! Непристой-
ные, жестокие слова!

Но после долгих споров и
просьб я понял, господа присяж-
ные заседатели, что не имел права
оттолкнуть от себя человека, пре-
данного суду, не выслушав его;
что долг, долг адвоката, обязывал
меня выслушать его прежде, чем
осуждать.

Я подчинился этому долгу
и, узнав все, разобрав все и все
взвесив, теперь приступаю к
исполнению другого долга перед
вами, перед обществом.

Я защищаю человека, неспра-
ведливо преследуемого могущест-
венной семьей, несправедливо
осужденного слепыми страстями.

И я обращаюсь к вам, го-
спода.

Пусть не смущает вас ужас
преступления, пусть не утомляет
вас долгое следствие, пусть от-
странятся от вашего высокого
места те предубеждения, которые
окружали вас в среде здешнего
общества!

Нельзя сказать, чтобы риторика не была заметна в
этом отрывке; но и при чтении она бледнеет перед яркой
до болезненного главной мыслью: я жестоко ошибал-
ся __ боюсь, чтобы еще более жестоко, ужасно не оши-
блись вы. На суде, после нескольких дней напряженной
борьбы, после страстных речей прокурора и гражданско-
го истца присяжные, истомленные усталостью и продол-
жительным нервным возбуждением, и вовсе не могли за-
метить риторики; им было не до цветов.

Возьмем русский пример - речь по делу о должност-
ных преступлениях самого прозаического свойства. Ора-
тор говорит присяжным: <Взгляните на организацию та-
можни. Этот отдельный от города мир чиновников и куп-
цов расположен в глуши. Сюда, под эти крутые спуски,
заслоняющие таможню от внешнего мира, ежедневно
пристает роскошная богиня морской торговли с своим
трезубцем и рогом изобилия... Богиня роняет богатства,
сорит ими. Все до них лакомы... Жадность разбирает. И
над этим ежедневно вступающим и разливающимся бо-
гатством стражами от казны для взимания громадных
сумм поставлены люди с ничтожным жалованием. Купец
бы не решился приставить к такому делу приказчика без
щедрой награды за честность. И вот эти предполагаемые
противники - купец и чиновник, окруженные только
морем и небом, при ежедневных встречах, при постоян-
ной совместной работе начинают сближаться. Они почти
вместе живут. Весь берег покрыт купеческими магазина-
ми. Запираются они двумя замками: один у купца, дру-
гой у чиновника. Вскоре у этих людей образуются соеди-
ненные замки от совести...>^ В этом отрывке аллегория,
купесДосЬе^, антитеза, сравнение и не менее тринадца-
ти метафор.

Необходимо, конечно, следить за тем, чтобы эти ри-
торические обороты соответствовали умственному разви-
тию слушателей. Что может быть проще фигуры яупес-
йосЬе (сит гек 1о1а рагуа с1е раПе со по5с11иг, аи1 Де
1о1о рагк), то есть название части вместо целого или
наоборот?

!!65
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра'".

Однако не всякая купесДосЬе бывает понятна для
всякого слушателя. Адвокат и бывший прокурор упре-
кнул меня однажды за слова: читайте Пушкина. -
Почему не говорят нам: читайте Лермонтова?
спросил он с негодованием.

Фигуры, рождающиеся во время произнесения речи,
могут быть переданы как придется, как скажутся; непо-1
средственность мысли возместит несовершенство фор-
мы; но образ, родившийся на прогулке, за письменным
столом, в час бессонницы, должен быть отделан в совер- ;
шенстве: по содержанию - как богатая картина, где '
рассчитан каждый эффект освещения и красок, по фор-
ме - как образцовый стих великого поэта, где взвешены
точность и выразительность каждого слова. Небреж-
ность здесь не должна быть терпима. Подготовленные,
но не обработанные до конца и образ, и мысль бу-
дут искусственны и могут только раздражать слуша-
телей.

Следует остерегаться изысканного. Мне пришлось
участвовать в составе суда по делу Ольги Штейн, судив-
шейся за мошенничества. Не имея никаких средств, эта
женщина вела самый расточительный образ жизни и
имела знакомых в лучшем столичном обществе; она на-
нимала простодушных людей для управления несуще-
ствующими домами и имениями или в качестве прислу-
ги, отбирала от них денежные залоги и щедро тратила
их на себя и своих добрых приятелей; во время войны
она устроила у себя в доме лазарет, в котором в течение
короткого времени было помещено несколько раненых;
об этом лазарете часто вспоминали на судебном след-
ствии. Мне пришла в голову мысль: человек выиграл две-
сти тысяч рублей и жертвует сто рублей Н^а церковь; эту
мысль тотчас сменила другая: он украл двести тысяч и-
построил церковь; за нею третья - он украл икону в Ка-
занском соборе и тут же взломал кружку, в которой ока-
зались медяки; он отдал их нищему. Я кончил следую-
щим наброском:

<Представьте себе смельчака, который, преодолев
тысячу опасностей, пробрался в капище индийского бога
и сорвал с идола драгоценный венец; он вернулся к себе, ]

66

разломал сокровище и любуется кучей жемчуга, изумру-
дов и рубинов; каждый камень стоит целого царства, у
каждого почетное прозвище, как у великого государя, и
длинная кровавая история, как у венценосного рода; в
эту минуту к нему входит нищий с протянутой рукой, и
вор, разбогатевший святотатством, бросает ему золотые
обломки короны. Какие жаркие благодарные слезы бу-
дет проливать голодная семья бедняка, как будет мо-
литься она за щедрого благодетеля!

Это сравнение имело свои достоинства как риториче-
ская фигура. Оно вполне соответствует основной мысли
и облегчает ее понимание. Посредственный оратор, по-
жалуй, остановился бы на нем, прельщенный яркостью
красок; опытный мастер отбросил бы его, как мишуру, и
нашел бы нечто совсем иное, проще и сильнее.

В трагедии Габриеля д'Аннунцио <Франческа да
Римини> братья говорят о сестре: <Она выросла в нашей
семье, как роза среди железа>. Вот сжатые, неотделан-
ные, сильные слова оратора. Они напоминают не менее
выразительные слова псалма Давидова: <Сидим во тьме
смертной, окованные скорбью и железом>.

Итак, практический совет: знайте про себя, что и
скромный цветок, брошенный вами в речи, будет прия-
тен слушателям; но не удовлетворяйтесь малым. Помни-
те Цицерона: <Берегитесь показаться чуждыми великого,
если будете радоваться малому> (КЬе1. 1У,4).

Не следует, однако, быть и чересчур простым. Я пом-
ню заключительные слова совсем юного оратора о под-
судимом: <Он гибнет не один; на его плечо опирается
женская рука; его шею обвивают детские ручки...> Как
это просто и хорошо; как достойно подражания. Увы!
Через день или два мне пришлось услыхать:

<Господа присяжные заседатели! На одной чашке ве-
сов жена и сын подсудимого, а на другой - этот само-
вар, стоящий три рубля!>

Но не создаст ли употребление риторических фигур
нестерпимую пестроту речи, не будет ли развлекать слу-
шателей, не утомит ли их? - Конечно, нет; во-пер-
вых, потому, что оратор пользуется ими с умеренностью;
во-вторых, потому, что большинство их, как уже сказа-
но, остаются незамеченными. Итак, пусть в вечера раз-
думья над будущим обвинением или защитой накопится
у вас множество мыслей и образов для украшения речи;
взойдя на трибуну, не думайте о них: пусть в речи бле-
снут немногие, только те, которые сами напомнят о себе

в нужную минуту. На суде примите за правило, что цве-
ты красноречия хороши только тогда, когда кажутся
случайными. В книге, в газете, в публичной лекции явно
подысканное сравнение имеет вполне законное право на
существование; я готов признать это допустимым и в
проповеди, и в политической речи, только не на суде. В
превосходной речи Андреевского по делу Андреева^
неожиданное крушение семейного благополучия сравни-
вается с землетрясением. Сравнение сильное, форма бе-
зупречная, но лучше было бы выпустить его. Оно сразу
отрывает слушателя от действительности; напоминает,
что перед ним не Андреев, открывающий свое горе, а его
защитник, чарующий игрою старательно отточенных
слов. Речь всегда должна казаться импровизацией, и
каждое украшение ее - неожиданным для самого ора-
тора, отнюдь не подготовленным заранее. Поэтому обра-
зы, взятые из обыденной жизни, составляют лучшее ее
украшение. Оратор как будто идет с вами по одной доро-
ге и в разговоре поясняет свою мысль то камнем, слу-
чайно поднятым под ногами, то листом, сорванным с на-
клонившейся ветки. Таковы притчи о сеятеле, о смоков-
нице, слова о птицах небесных и о лилиях" в Галилее.

ОБЩИЕ МЫСЛИ

Одним из лучших украшений речи служат общие мысли.

Байрон рассказывает, что, прочитав однажды сбор-
ник извлечений из старинных драматических произведе-
ний, он был удивлен, найдя в них много таких мыслей,
которые считал своей нераздельной собственностью; он
не подозревал, что другие до него успели сказать многое,
позднее самостоятельно высказанное им. <Если это пре-
ступление, прибавляет он, я охотно признаю себя винов-
ным>. Гете находит, что Байрон был слишком скромен.
Он должен был сказать: <Что мною написайо, то мое, а
взял ли я это из книги или из жизни - все равно; мое
дело было воспользоваться этим надлежащим образом>.
Его драма <ТЬе БеГоппеД ТгапхГогтеД>^, поясняет
Гете, есть продолжение моего Мефистофеля, а мой
Мефистофель поет песню из Шекспира. Почему бы и
нет? К чему было мне трудиться и сочинять свою
собственную, когда та, которую сочинил Шекспир, была
столь же уместна и выражала именно то, что мне было
нужно.

!!68

Трудно представить себе, как часто встречаются в
литературе такие заимствования, с предумышлением или
по неведению.

Знание есть монета свободного обращения, и хоро-
шая мысль, хотя бы сказанная или написанная давно, не
умирает. В гробницах египетских фараонов находят
древние сосуды с пшеницей; эту пшеницу обращали в
посев, и англичане и французы XIX столетия видели ко-
лосья, выросшие из зерен, собранных руками египетских
рабов за 3000 лет до рождества Христова.

Гете говорил то же самое:
все сказанное уже было сказано раньше, указывая отте-
нок, освящающий заимствование чужих мыслей:

В этих словах Гете - драгоценнейший совет для
оратора. Если такие повторения допустимы в чистом
искусстве, то еще более уместны они в искусстве боевом.
Судебный оратор должен твердо усвоить себе, что в этом
отношении самый наглый грабеж есть самое законное и
похвальное дело. Здесь не место самобытной посред-
ственности. Оригинальность скажется сама собою при
передаче и приспособлении чужих отрывков к своей ре-
чи. Вся неистощимая сокровищница человеческого зна-
ния и искусства в вашем распоряжении. Вам подверну-
лась подходящая мысль, красивый образ в чужой кни-
ге - не стесняйтесь присвоить их. Если вы не увлечены
делом, самая остроумная мысль, самая блестящая кар-
тина потускнеют в вашей речи, потеряют силу и красоту.
Напротив, если вы горите душою, самые простые, за-
тверженные слова оживают в ваших устах и вновь полу-
чают утраченную силу, приобретают новый блеск и но-
вые краски в вашей передаче.

С. А. Андреевский с удовольствием говорит о том,
что молодые защитники часто пользуются его мыслями.
Да как же не пользоваться? Вы защищаете убийцу,
который купил не топор, а нож, не нож, а револьвер, не
револьвер, а яд. Да вы будете преступником перед под-
судимым, если не повторите того, что сказал защитник
Зайцева о топоре подстрекателя. Сколько раз пришлось
мне слышать с прокурорской трибуны заключительные
слова обвинителя по делу Егора Емельянова]

Философские мысли, как и афоризмы практической
мудрости, не только украшают речь, но и придают ей си-
лу. Когда перед нами говорит человек остроумный и на-
читанный, его приятно послушать; когда говорит человек
образованный, много думавший и знающий жизнь, его
полезно слушать. И коронные судьи^, и присяжные за-
седатели бывают весьма склонны преувеличивать свой
ум и знание людей и пренебрежительно относятся к мо-
лодому товарищу прокурора или помощнику присяжного
поверенного; они по большей части думают, что реч
сторон - ненужная болтовня, что они сами понимают
дело лучше ораторов и знают без них, как надо решить
его. Но когда из юных уст раздаются суждения, достой-
ные зрелого мужа или седого старика, это отношение
быстро меняется. И в этом смысле именно внушительны
общие мысли, а не разбор обстоятельств дела. Это объ-
ясняется просто. Способность к обобщениям есть одно
из высших свойств нашего разума, и большинство людей
обладает ею лишь в ограниченной мере; с другой сторо-
ны, уловить связь отдельного факта с общей мыслью мо-
жет только тот, кто ясно усвоил ее, проникся ею; у дру-
гого новые факты могут скорее затемнить, чем осветить
ее; этим объясняется, почему люди малоразвитые так
боятся парадоксов.

Общие мысли привлекательны для слушателей еще и
тем, что в них сказывается личность оратора. Терсит мо-
жет говорить, но не может мыслить и чувствовать, как
Патрокл; высокий ум <и говорит и мыслит благородно>.
В одной из речей А. Ф. Кони в Государственном совете

!!70

есть следующее место: <Неправильно было бы сравни-
вать работу судьи с работой должностных лиц других
присутственных мест. Как бы ни был предан своему делу
и усерден управляющий контрольной или казенной пала-
той^, он имеет право быть занят лишь в присутствен-
ные часы; кончились они - и он может всецело отдаться
семье, знакомым, развлечениям, книгам или какому-ни-
будь любимому занятию. А судья, понимающий
и исполняющий свой долг, когда сво-
боден от умственной работы, от изу-
чения дел, от раздумья о завтрашнем ре-
шении, от тревожных воспоминаний и
проверки себя по поводу вчерашнего
приговор а?> - так мог сказать только тот, кто
мог так подумать, а подумать мог только тот, кто испы-
тал. Много ли найдется среди нас таких, для кого самая
мысль не была вполне чуждой?

Я сказал, что общие мысли придают силу речи. Это
объясняется тем, что, взятые в целом, присяжные смо-
трят на свое служение идеально и возвышенная мысль
подчиняет их себе. Защитник сказал: <Если подсудимо-
му не удается быть привлекательным, то надо быть вдвое
зорче к тому, чтобы дурное впечатление не повлияло на
нравственную оценку его действий>. Как только присяж-
ные поймут такую мысль, она станет для них заповедью.

Чтобы обогатиться чужими афоризмами и вырабо-
тать способность самому находить их, читайте Экклези-
аста, Эпиктета, Паскаля, Ларошфуко^, <Круг чте-
ния> Толстого.

Есть мысли общие для всех времен и всех народов;
есть такие вопросы, которые создаются условиями места
и времени; есть вечные, неразрешимые вопросы о праве
суда и наказания вообще, и есть такие, которые созда-
ются столкновением существующего порядка судопроиз-
водства с умственными и нравственными требованиями
данного общества в определенную эпоху. Привожу
несколько вопросов того и другого рода; они остают-
ся нерешенными и доныне, и с ними приходится счи-
таться.

1. В чем заключается цель наказания?

2. Можно ли оправдать подсудимого, когда срок его
предварительного заключения больше срока угрожаю-
щего ему наказания?

3. Можно ли оправдать подсудимого по соображе-
нию: на его месте я поступил бы так же, как он?

4. Может ли безупречное прошлое подсудимого слу-
жить основанием к оправданию?

5. Можно ли ставить ему в вину безнравственные
средства защиты?

6. Можно ли оправдать подсудимого, потому что его
семье грозит нищета, если он будет осужден*.

7. Можно ли осудить человека, убившего другого,
чтобы избавиться от физических или нравственных
истязаний со стороны убитого?

8. Можно ли оправдать второстепенного соучастника
на том основании, что главный виновник остался безна-
казанным вследствие небрежности или недобросовестно-
сти должностных лиц?

9. Можно ли оправдать подсудимого, когда престу-
пление было вызвано безнаказанным преступлением
должностного лица по отношению к самому подсудимо-
му, его близким или целому кругу тех или иных лиц?

Такие же вечные или болезненно современные во-
просы существуют и в области судопроизводства, на-
пример:

1. Заслуживает ли присяжное показание большего
доверия, чем показание без присяги?

2. Какое значение могут иметь для данного процесса
жестокие судебные ошибки прошлых времен и других
народов?

3. Имеют ли присяжные заседатели нравственное
право считаться с первым приговором по кассированно-
му делу, если на судебном следствии выяснилось, что
приговор был отменен неправильно, например под пред-
логом нарушения, многократно признанного сенатом за
несущественное?

4. Имеют ли присяжные нравственное право на оп-
равдательное решение вследствие пристрастного отно-
шения председательствующего к подсудимому?
5. Имеют ли они нравственное право считаться со

злонамеренным извращением порядка судопроизводства
в государстве и сопряженными с этим произвольностью
уголовного преследования и неравномерностью судебно-
го возмездия?

Все эти и им подобные общие вопросы должны быть
хорошо знакомы оратору и основательно продуманы им,
чтобы он всегда мог говорить о них не только как сведу-
щий законник, но как просвещенный сын своего време-
ни. Мы должны изучить эти вопросы раз навсегда, чтобы
пользоваться ими, смотря по обстоятельствам. В каждом
процессе может возникнуть такой общий вопрос, и то
или иное освещение его, устраняя или подтверждая ос-
новные положения оратора, может решить исход дела.
Поэтому надо заранее устранить возможность быть за-
стигнутым врасплох.

Эти общие рассуждения полезны еще и в другом от-
ношении: они выводят оратора из затруднения в минуты
нерешительности, случайной забывчивости, какой-ни-
будь неожиданности, вроде замечания со стороны пред-
седательствующего, и т. п. Перейдя на общую тему и
подвигаясь, так сказать, по давно исхоженным тропин-
кам, он может оправиться от смущения, заглянуть без
суетливости в свои заметки и незаметно вернуться к
прерванному течению мыслей.

Удачно выраженные сентенции, особенно если форма
их взята из обстоятельств дела, невольно запоминаются
слушателями; у искусных ораторов они служат как бы
заглавием или эпиграфом каждого отдела речи; запом-
нив ярлык, присяжные будут легко вспоминать и целое
рассуждение. Вот несколько таких афоризмов: <нельзя
ограждать себя от заразных болезней невинностью де-
тей>;   <звон бутылок привлекательнее, чем звон цер-
ковный>;   <человек - полубог-полуживотное>;    <не
страшно быть убитым, страшно убить>.

* Мне пришлось обвинять одного мастерового по ст. 1489 и 2
прим. к 1496°' ст. уложения за жестокое избиение его жены. На суде
и эта последняя, и ее мать всячески старались спасти подсудимого;
он, действительно, был хорошим работником и заботливым мужем и
отцом; но поступок был безобразный: пьяный, он опрокинул женщину
на сиденье пролетки извозчика, колотил ее по голове и избил жесто-
ко. Присяжные обвинили, и суд приговорил его к отдаче в исправи-
тельно-арестантское отделение. Когда председательствующий огласил
резолюцию, подсудимый остался спокойным, но обе женщины подня-
ли вопль: куда же мы-то теперь денемся с голодными ребятами?

Глава III

Поиски истины. Картины.
О непрерывной работе. Схема речи

Готовясь к обвинению или защите, судебный оратор
должен уяснить себе три вопроса:

1. Что произошло и почему произошло?

2. Что надо доказать присяжным?

3. Чем можно оказать влияние на их решение?
То, что надо доказать, есть главное положение или
главный вывод речи; то, что может иметь влияние на ре-
шение присяжных, я, не гнушаясь старым сравнением,
назову ее нервами. В теории главный вывод обвинения
всегда один: подсудимый виновен в таком-то преступле-
нии; главный вывод защиты также один: подсудимый в
этом преступлении не виновен. Поэтому теоретически
оба оратора должны доказать все условия, необходимые
для такого вывода; но на практике задача суживается, и
по большей части спорный пункт сосредоточивается
где-нибудь на полпути, в доказательстве одного или не-
скольких отдельных положений, составляющих звенья
общего логического рассуждения оратора; заключитель-
ный вывод подразумевается или указывается лишь в об-
щих чертах. Возьмем пример. Подсудимый обвиняется в
подлоге расписки на 12 тысяч рублей; подлог сделан
искусно. Теоретически главное положение обвине-
ния - подсудимый виновен в том, что подделал распи-
ску; но возможно, что обвинитель ограничит свою задачу
доказательством: а) того, что подсудимый не имел в сво-
ем распоряжении 12 тысяч рублей, которые будто бы

ссудил потерпевшему, и б) того, что, если расписка под-
ложна, никто иной, кроме подсудимого, не мог совер-
шить подлога. Главный вывод защитника в этом де-
де _ подсудимый не совершал подлога; но защитник мо-
жет ограничиться доказательством того, что расписка
могла быть подделана другим лицом и подозрение про-
тив последнего представляется более основательным,
чем против подсудимого.

Связь главного положения или вывода речи с тем,
что я называю главными нервами дела, может быть
очень близкой и более отдаленной. В упомянутом выше
деле поручика ла Ронсьера, осужденного в 1835 году за
покушение на изнасилование дочери начальника кавале-
рийского училища в Сомюре Марии Моррель, главный
нерв защиты совпадает с одним из ее отдельных положе-
ний. Это положение - Мария Моррель лжет. Главный
нерв - Мария Моррель страдает истерией и лжет не
злонамеренно, а как больная. Эта мысль примиряет за-
щитников Марии Моррель, то есть врагов подсудимого, с
его защитниками; она указывает присяжным возмож-
ность оправдать подсудимого, не оскорбляя семьи де-
вушки*. В речи Н. П. Карабчевского** по делу
Николая Кашина^, обвинявшегося в убийстве жены,
главное (неверное) положение почти совпадает с глав-
ным (верным) нервом защиты: главное положе-
ние - убийство жены было единственным средством
нравственного возрождения подсудимого, это неверно;
главный нерв - убийство было средством его нравствен-
ного возрождения, это верно. - В деле доктора Корабе-
вича (1 ч. 1462 ст. и 1463 ст. уложения о наказаниях)
главное положение обвинения - девушка умерла от
преступной операции, совершенной Корабевичем; глав-
ный нерв не в этом и даже не в том, что он вообще зани-
мался такими операциями, а в том, что он делал их ради
наживы; главный нерв целесообразной, хотя безнрав-
ственной, защиты заключался бы в том, что врачу труд-
но отказать женщине в противозаконной помощи. - В
деле о подлоге завещания от имени штабс-капитана
Седкова^ главное положение обвинения - Седков был
мертв в то время, когда писалось завещание; главный
нерв - подлог направлен против тех, кто имел и закон-
ное, и нравственное право на наследство, и в пользу той,
которая не имела ни того, ни другого.

Главное положение составляет часть формального
логического рассуждения о виновности подсудимого, это
рассуждение составляется из ряда отдельных последова-
тельных положений. Всякий может найти их чисто рас-
судочным путем, перебирая в обратном порядке части
одного или нескольких силлогизмов. В действительности
и этого не приходится делать, так как главный спорный
вопрос и условия его решения почти всегда сами броса-
ются в глаза. Не то - нервы дела; они могут быть сов-
сем в стороне от логического рассуждения; чтобы нахо-
дить их, нужен живой ум и знание людей.

Указанные выше три разветвления работы в пригото-
влении оратора к судебному состязанию тесно связаны
единством его цели. Вследствие этого, а равно и по свой-
ствам человеческого мышления, останавливаясь мыслен-
но на той или другой из этих трех задач (изучение дела,
разбор доказательств, разбор средств убеждения), ора-
тор не может вполне забыть о прочих; они сталкиваются
и переплетаются у него в голове. В этом нет беды, но,
чтобы твердо владеть оружием в предстоящем бою, ора-
тор должен ясно разделить их с самого начала.

ПОИСКИ ИСТИНЫ

Само собою разумеется, что следует начать с педантич-
ного изучения предварительного следствия. Следует
уяснить себе и твердо запомнить все обстоятельства де-
ла, не различая крупных фактов от мелочей, ибо заранее
нельзя знать, что окажется важным и что лишенным
значения. <Первая, азбучная обязанность публичного
обвинителя, - говорит   М. Ф. Громницкий*, - изуче-
ние дела по предварительному следствию. Изучение это,
безусловно, должно быть самое внимательное, всесто-
роннее, от первой страницы до последней, без пропуска
самой с виду ничтожной бумаги из полицейского, напри-
мер, дознания или из каких-либо приложений к делу.
Самая ничтожная бумага может неожиданно служить на
суде материалом в разъяснение обстоятельств дела, мо-
жет дать указание на сильные или слабые стороны за-
щиты, может дать, наконец, иное освещение имеющим
значение в деле фактам>. Указания эти, конечно, в рав-
ной мере применимы и к защите.
!!76
Изучив акты следствия, узнав все то, что дано, ора-
тор должен по возможности найти ответы на все суще-
ственные недомолвки следователя, вольные и невольные.
Знать дело - вовсе не значит знать, что было. Теперь
только начинается настоящая работа. Есть по-своему
счастливые люди, для которых все сразу бывает ясно;
это люди, которых счастье служит их противнику; для
других чуть не каждая страница дела бывает полна за-
гадками. Это тоже крайность. Будьте умеренно любо-
пытны и разумно недоверчивы. Он убил и утверждает,
что убил по злобе. А что-то говорит вам, что была другая
причина; он откровенно рассказывает обо всем, но не хо-
чет сказать о двух днях за неделю до события; поче-
му? где он был? что делал? Факты дела подска-
зывают, что поджечь должен был тот; почему поджег
этот? Два свидетеля дают правдивые и согласные по-
казания; почему так резко противоречат они друг другу в
одном незначительном обстоятельстве? Такие вопро-
сы не должны оставаться без ответа. Но как найти клю-
чи к этим разнообразным загадкам?

Я не думаю, чтобы можно было научиться проница-
тельности, но полагаю, что можно приучить себя к по-
следовательности в размышлении и что это весьма важ-
ное условие успеха для нас (хотя оно и не соблюдается
большинством). Вспомним знаменитое в свое время
<Великое Искусство> Раймунда Луллия, столь увлекав-
шее впоследствии удивительного Джордано Бруно. Оно
было основано на механическом сочетании различных
основных понятий, расположенных схематически на
концентрических кругах, вращавшихся независимо один
от другого. Система Луллия, как всякое искание абсо-
лютного знания, давно забыта наукой; но мне предста-
вляется, что метод <Великого Искусства> может быть не
совсем бесполезным для судебного оратора.
Каким образом?

Это будет видно ниже; прежде чем искать удачного
сочетания фактов, нужно знать самые факты. Поэтому
первое правило тейЦа^ошз - размышления о ре-
чи - заключается в том, чтобы уяснить себе данные
предварительного следствия.

1. Спросите себя, что было: цшх, ^ш(1, иЫ,
ци^Ьик аихНИк, сиг, яиотоДо, циап^о? Кто, что,
где, когда, с какой целью, каким спо-
собом, с какими соучастниками? Каждое
из этих обстоятельств может осветить вам ту или иную
сторону дела. Отделите соучастников друг от друга; оп-
ределите точно, что и почему, с какой целью сделал каж-
дый из них.

В книге <Ве 1пуеп1юпе>^ Цицерон говорит: <Что-
бы легче найти нужные соображения, следует как мож-
но чаще обдумывать как свое объяснение события, так и
объяснение противника (переведя на наш язык, можно
сказать: сравнить данные, установленные предваритель-
ным следствием, с объяснениями обвиняемого) и, отме-
тив сомнительное в том и другом, обдумать: почему, с
какой целью, с какими шансами на успех было соверше-
но преступление; почему был избран именно этот спо-
соб, а не другой; почему исполнителем был этот, а не
тот; почему действовал виновник один или почему из- 

брал такого пособника; почему не было сообщников пре-
ступления, почему был сообщник, почему был именно
этот> и т. п. Посмотрите, как много дали обвинителю в
деле о подлоге акций Тамбовско-Козловской железной
дороги размышления о том, почему сообщниками зачин-
щика Колосова явились Феликс и Александр Яроше-
вичи.

2. Отделите установленные факты от
сомнительных и от неизвестного.

По свойству всякой человеческой работы, и особенно
по условиям деятельности наших следователей, в прото-
колах предварительного следствия почти не бывает до-
стоверного. У нас есть превосходные следователи и бы-
вают предварительные следствия, в которых видны не
только выдающийся ум и настойчивая работа, но и важ-
нейшее искусство неискоренимо закреплять на бумаге
установленные обстоятельства. Таково, например, пред-
варительное следствие по второму делу доктора Корабе-
вича. Про такие дела можно сказать, что они не только
созданы следователем, но им же главным образом и про-
ведены до конца, то есть до ответа присяжных. Обвини-
телю остается только смотреть за тем, чтобы не повре-

дить делу каким-нибудь промахом, защите - играть на
случайностях в составе присяжных или коронных чле-
нов присутствия. Но таких дел у вас очень немного. Во
многих случаях предварительное следствие бывает хуже
полицейского дознания; по большей части его можно
назвать только посредственным. Если в деле есть акт ос-
мотра пожарища, несомненно, что был пожар; но если
по протоколам два свидетеля удостоверяют, что замети-
ли сильный запах керосина, не удивляйтесь, когда на су-
дебном следствии один заявит, что никакого особенного
запаха не было, а другой - что пахла тряпка, которой
кухарка вытирала жестянку для керосина. Если в деле
есть акт вскрытия женского трупа, нет сомнения, что
женщина умерла, но если трое экспертов категорически
доказали, что умершая не могла повеситься, не удивляй-
тесь тому, что трое других столь же решительно дока-
жут присяжным противное и один или двое из числа
первых согласятся с ними. В Петербурге был случай,
когда защитник взял в руку нож - подсудимый обви-
нялся в покушении на убийство - и двумя пальцами со-
гнул его пополам: следователь не заметил, что лезвие
было жестяное.

Возвращая председателю вопросный лист по делу об
убийстве Александра Мерка (1908 г.), старшина при-
сяжных спросил, может ли он от лица всего их состава
заявить, что они возмущены непозволительной небреж-
ностью предварительного следствия*. По своему со-
держанию это преступление представляло завлекатель-
нейшую задачу для добросовестного следователя; это
было одно из самых интересных дел в Петербурге за по-
следнее время; по милости судебного следователя своим
оправдательным приговором оно обратилось в издева-
тельство над правосудием и над смертью ни в чем не по-
винного юноши. Подобных дел у нас, к сожалению, бы-
вает слишком много.

Итак, общее, основное правило при изучении предва-
рительного следствия таково: достоверно только то, что
на таком-то листе дела написано то-то; в каждой строке
может оказаться ошибка. Обстоятельство это имеет
практическое значение при составлении речи: в основ-
ную схему ее могут быть введены только вполне надеж-
ные факты.

!!79
Конечно, судебное следствие может и независимо от
ошибок следователя изменить многое в предваритель-
ном. Но в каждом деле здравый смысл укажет оратору,
что можно считать достоверным и где следует допустить
возможность ошибки. Можно доказать, что пешеход
двигался быстрее всадника, что грамотный намеренно
делал ошибки в правописании, здоровый притворился
сумасшедшим; что одаренный слухом мог не слыхать,
что зрячий не мог видеть. Но нельзя доказать, что пре-
дельная скорость человека больше предельной скорости
лошади, что безграмотный человек может соблюдать ор-
фографию; что душевнобольной одновременно страдает
прирожденным идиотизмом и паранойей, что глухой
слышит или слепой увидал. Можно утверждать, что че-
ловек, одаренный хорошей памятью, забыл что-нибудь,
но нельзя доказать, что он не знал о данном факте, если
он собственноручно написал о нем другому; можно дока-
зать, что левша застрелился правой рукой, но нельзя до-
казать, что он застрелился, если у него оказалось три
раны и каждая должна была вызвать мгновенную
смерть.

3.   Не   удовлетворяйтесь   готовыми
объяснениями фактов.

Все ошибаются: и потерпевшие, и полиция, и свиде-
тель, и следователь. В 1902 году в Англии одна женщина
была осуждена за убийство своей хозяйки. На суде было
установлено, что в доме не было никого, кроме убитой и
подсудимой, и что все окна и двери были заперты изну-
три. Однако из позднейшего признания одного из на-
стоящих двух убийц выяснилось, что они проникли
внутрь дома по доске, перекинутой через узкий переулок
из окон верхнего этажа соседнего дома в верхний этаж
дома убитой, и, совершив убийство, скрылись тем же
способом*. Как не сопоставить этого случае с делом
об убийстве генеральши Болдыревой^? Одной из не-
опровержимых улик против Александра Тальма призна-
валось то обстоятельство, что в квартиру покойной нель-
зя было проникнуть иначе, как со двора. Тальма был
присужден к каторге, а через три года Александр Карпов
на глазах у судей и присяжных без труда пролез в фор-
точку окна, выходившего из спальни Болдыревой в со-
седний переулок. По этим примерам можно судить о
том, какие грубые ошибки могут делать и опытный сле-
дователь, производящий следствие под наблюдением
прокурора окружного суда, и присяжные заседатели, ру-
ководимые осторожнейшим английским судьей. Призна-
ния людей осужденных часто открывают, что действи-
тельные подробности преступления во многом отлича-
лись от того, что казалось бесспорным на суде. В извест-
ной книге английского судьи \У. ЛУШа <Ап Е^ау оп 1Ье
рппс1р1е8  о?  С1гсит51апйа1  ЕуШепсе>  приведены
многие случаи судебных ошибок, поучительные для вся-
кого обвинителя и защитника*.
!!80
4. Ищите внутреннюю связь событий.
Помните, что ее объяснение заключается именно в тех
фактах, которые кажутся необъяснимыми или безраз-
личными. Иногда для этого нужна большая проница-
тельность, иногда трудность заключается в том, что
объяснение слишком просто. В известном рассказе Эдга-
ра По <Убийство на улице Морг> несколько человек,
слыхавших один и тот же звук, принимают его за во-
склицание, произнесенное на чужом языке; при этом
каждый новый свидетель называет новый язык. Эти по-
казания противоречат друг другу; противоречие кажется
необъяснимым, но оно объясняется тем, что свидетели
слыхали голос обезьяны, а не человека. Конечно, угадать
это нелегко. В том же рассказе всех сбивает с толку не-
человеческая жестокость убийства; между тем она-то и
указывает, что оно совершено не человеком; это просто.

Не торопитесь признавать факты безразличными.
Коль скоро вы говорите: подсудимый почему-то пошел
туда-то, свидетель почему-то ушел, потерпевший поче-
му-то не говорит об этом, остановитесь и постарайтесь
объяснить, почему. Подумайте, не объясняются ли все
эти сомнения одним общим ответом.
Ищите незримого виновника. В другом рассказе

* Книга эта была переведена на русский язык под заглавием
<Теория косвенных улик>, но ее давно нет в продаже. Перевод был,
по-видимому, сокращенный; пятое английское издание (1902 г.) пред-
ставляет объемистый том в 400 страниц. Нельзя не пожелать издания
нового русского перевода.

Эдгара По - <Тайна Марии Роже> расследование пре-
ступления затрудняется тем, что убийца, чтобы навести
полицию на ложный след, печатал вымышленные сведе-
ния в газетах. Известно, что рассказ этот написан по по-
воду действительного происшествия: Эдгар По разгадал
прием убийцы и направил розыски против виновного. Но
и менее блестящие люди могут сделать не хуже того, что
сделал гениальный писатель. Зимой 1909 года в Петер-
бурге разбиралось дело крестьянина Ивана Харитонова,
обвинявшегося в убийстве крестьянина Жукова. В деле
было четыре факта: 1 ) мать зарезанного Жукова запре-
типа своему другому сыну разыскивать убийцу из опасе-
ния, чтобы не убили и его, 2) перед самым убийством
убитый ранил ножом некоего Михаила Сатану, любовни-
ца которого указала на подсудимого Харитонова как на
виновника; этот Сатана скрылся и остался неразыскан-
ным; 3) двое свидетелей давали указание на виновность
третьего, по-видимому, вымышленного лица и 4) подсу-
димый признал себя виновным при первом допросе, но
при дальнейшем производстве следствия отказался от
своего признания. Эти факты противоречили один друго-
му, и прямая улика - сознание - могла погубить под-
судимого. Защитник, молодой человек, сумел найти
скрытую связь между фактами. Он сказал присяжным:
убийца-Михаил Сатана; подсудимый взял на себя^
вину, чтобы отвлечь подозрение от влиятельного товари-
ща; свидетели знали это, но, как и мать убитого, боялись;
настоящего убийцы; а вместе с тем они знали, что поли-
ция остановилась на ложном следу; Харитонов был аре-
стован; чтобы спасти невинного, не выдавая виновного,
они назвали третье, вымышленное и потому никому не
опасное лицо.

Обсудите обстоятельства, благоприятствовавшие пре-
ступлению и затруднявшие его совершение.

того, чтобы предугадать доводы противника, а чтобы
проверить прочность своих.

*   *   *

6. Отделите более значительные фак-
ты дела, расположите их в последова-
тельности по времени и, остановив-
шись на каждом, посмотрите кругом,
посмотрите назад, посмотрите вперед.
Поставьте себя в положение подсудимого и взгляните
вокруг него его глазами перед преступлением, в момент
преступления, после него; сделайте то же по отношению
к каждому из соучастников, к пострадавшим, к свидете-
лям, роль которых для вас не вполне понятна. Уясните
себе вероятные поступки, встречи и переговоры преступ-
ника с жертвой или соучастников преступления между
собой в разное время; обратите внимание на то, не пере-
менились ли взаимные отношения их после престу-
пления.

Отношение участников события к отдельным фактам
в разные моменты имеет большое значение. В грубых
обманах, например, в подлогах под предлогом учета дру-
жеских векселей, в злоупотреблениях с денежными за-
логами, в обыкновенных мошенничествах и растратах
обычным доводом защиты бывает утверждение, что по-
терпевший не был обманут, а добровольно соглашался
на известные операции по небрежности или по расчету.
Это доказывается тем, что подсудимый не мог бы ре-
шиться на столь грубый обман, а потерпевший не мог бы
не заметить его. Но если перенестись к тому времени,
когда обман еще не был обнаружен, доверчивость потер-
певшего становится не только допустимой, правдоподоб-
ной, но и вероятной, а иногда и очевидной.

5. Найдите для каждого факта то осве-
щение и объяснение, которое наиболее
выгодно для вас, для вашего противника.
Цицерон учил: <Выслушав своего клиента, я вступаю с
ним в спор от имени его противника; он возражает и, та-
ким образом, высказывает мне все, что ему кажется по-
лезным для дела; когда он ушел, я воплощаю в себе три
лица: себя, своего противника и судью, всячески стара-
ясь быть вполне беспристрастным>. Это важно не для

7. Меняйте предполагаемые условия
места и времени.

Это может открыть вам то, что заинтересованные
люди сумели скрыть от следователя. Действительность
факта определяется его совпадением в пространстве и
времени; причинная связь двух фактов, кроме того, - их
последовательностью. В 12 часов 1 января 1909 г. я мог
быть на любой улице Петербурга; но если в это время я
был на углу Морской и Невского, то ни в каком другом
месте быть не мог. Чтобы найти обман или ошибку в
толковании фактов, может быть достаточно изменить
одно из упомянутых условий или изменить последова-
тельность событий. Ольга Штейн распространяла слух
об открывшемся будто бы для нее миллионном наслед-
стве во Франции; в подтверждение этого вымысла она
составила подложную телеграмму на свое имя от имени
консульства. Подлог был сделан так грубо, ^то бросался
в глаза при первом взгляде; его нельзя было не заметить.
Судившийся вместе с Ольгой Штейн бывший присяжный
поверенный фон Д. обвинялся, между прочим, в покуше-
нии на мошенничество посредством этой телеграммы. Он
доказывал свое добросовестное заблуждение тем, что,
убедившись из разговоров с другими лицами в ее под-
ложности и поняв обман, он немедленно заявил об этом
одному из высших чиновников министерства иностран-
ных дел. На следствии было установлено, что он грозил
своей соучастнице заявить о подлоге министру юстиции
и в министерство иностранных дел прежде разговора с
людьми, убедившими его в подложности телеграммы.
Таким образом, выяснилось, что он грозил доносом, по-
тому что знал о подлоге, а не пошел с доносом вследст-
вие того, что узнал о нем.

Доктор Корабевич не отрицал противозаконной опе-
рации, от которой умерла его пациентка; факт операции
входил в его защиту; но он утверждал, что она была со-
вершена другим врачом не у него в кабинете, а в убежи-
ще акушерки Гертнер.

*   *   *

8. Ищите противоречий в фактах, не
согласных с вашим пониманием дела.

В деле Ольги Штейн было установлено, что фон Д. в
продолжение нескольких месяцев носил у себя в карма-
не упомянутую выше подложную телеграмму и показы-
вал ее разным лицам, выражая уверенность в том, что
наследство действительно существовало; на суде он зая-
вил, что считал телеграмму подлинной. Один из потер-
певших, Зелинский, показал, что, когда в разговоре, про-
исходившем у него на квартире, он указал фон Д. на яв-
ную несообразность уверений Ольги Штейн об этом на-
следстве, тот не поверил ему; когда же, после долгих
рассуждений свидетеля, фон Д. понял наконец, что был
обманут, он схватился за голову, стал рыдать, говорил,
что лишается чести, и, потеряв сознание, упал на диван;
чтобы вернуть ему силы, свидетель дал ему стакан кофе.

Защитник фон Д. спросил Зелинского, не было ли все
это комедией; свидетель с очевидной искренностью ска-
зал: нет; это было действительное отчаяние и настоящий
обморок. На другой день суд огласил показание неявив-
шегося свидетеля - присяжного поверенного Бентков-
ского. В этом показании значилось, что фон Д. приходил
на квартиру Бентковского и показывал ему телеграмму о
парижском наследстве; взглянув на нее, Бентковский
сразу заметил, что текст ее написан по подчищенному
месту; он сказал об этом своему посетителю; фон Д.
<был страшно поражен, подбежал к окну... рассматривал
телеграмму и, убедившись, по-видимому, в справедливо-
сти догадки о подлоге, опустился на кресло со словами:
<Теперь я все понимаю; если бы вы знали, что я поте-
рял! все пропало, все!> Сидя в кресле, фон Д. почувство-
вал себя дурно, и свидетель должен был дать ему воды.
<Он производил впечатление человека, глубоко и неожи-
данно пораженного>. Нет сомнения, что если бы этого
свидетеля спросили, не комедия ли это, он, как Зелин-
ский, сказал бы решительно: нет. Оба свидетеля давали
вполне правдивые показания; оба удостоверяли факты, в
отдельности вполне правдоподобные; но сопоставление
этих фактов приводило к явному противоречию. Если
фон Д. был поражен неожиданным для него открытием
в квартире Бентковского, он не мог быть поражен тем
же открытием у Зелинского, и наоборот. Чем более есте-
ственным казался тому и другому обморок фон Д., тем
выше следует ценить его сценические способности. Он,
несомненно, лгал или тому, или другому, а другие об-
стоятельства указывали, что лгал обоим. Назовите это
психологией, назовите здравым смыслом - все равно;
это - неопровержимая улика, и, так как фон Д. выма-
нил посредством этой телеграммы деньги у своего знако-
мого после своих обмороков, одно это обстоятельство
до ка ^ ывало преступление.

*   *   *

9. Примите во внимание то, чего не
было.

В плохом рассказе посредственного современного
писателя обстановка происшествия заставляет предпо-
лагать преступление; на самом деле человек убит лоша-
дью. В разговоре героя с полицейским сыщиком встреча-
ется остроумное замечание:
<Обратите внимание на замечательный случай с со-
бакой>. - <Позвольте, с собакой ничего не случи-
лось>. - <В этом-то и заключается замечательный
случай>.

Собака не лаяла, потому что не чужой человек,
свой тренер хотел увести лошадь из хозяйских конюше
и лошадь убила его.

В речи о подлоге завещания от имени штабс-капита
на Седкова обвинитель говорит: <Если утром с мужем
сделался только припадок, то он должен был поразите
жену своею продолжительностью. Он должен был на-
помнить о входящей в дверь смерти. Но где же есте
ственная в таком случае посылка за священником, за
доктором, где испуг, беспокойство, тревога?
То, чего не было!  "

В 1872 году в Лондоне Эдуард Кларк, впоследствии
генерал-атторней, защищал Патрика Стонтона, обвиняв
шегося вместе со своей женой, свояченицей и братом
предумышленном убийстве слабоумной жены последне
го, жившей в доме Патрика и умершей, по заключени
врачей, голодной смертью.

Оратор разбирает показания главной свидетельницы
горничной Клары Броун, о небрежном уходе за покоит
ной в мельчайших подробностях и приводит факты,
опровергающие некоторые части ее показаний. Затем он
говорит:

<Итак, все, что говорила Клара Броун об уборке комнаты,
о чесании волос, рукомойнике, кровати, о постелы
ных принадлежностях, все это исчезает из дела. И
разположение вещей, как оно косвенно вытекает из-
показания Клары Броун, не является сильным опровержение
всего рассказа?>

<Рассказ этот, по моему мнению, не так важен тем
что она говорит, как тем, чего она не говорит. Если вам
предлагают признать, что намеренно или по небрежности
эту бедную женщину заморили голодом в то время,
когда она жила в доме Патрика Стонтона, что намерение
это приводилось в исполнение в течение продолжитель-
ного времени, то что должны были бы вы найти в объ-
яснениях Клары Броун? Не должны ли бы вы услы-
хать, что Гарриет Стонтон просила Клару Броун доста
вать ей еду? Не должны ли бы вы услыхать, что они
пыталась бежать? Не должны ли бы вы услыхать, что
сама Клара Броун помогала ей и доставляла ей пищу,
когда супругов Стонтонов не было дома? В показание
Клары Броун нет ни единого слова о том, чтобы Гарриет

Стонтон жаловалась на голод; есть только указания на
>алобы, что ей не дают есть досыта; притом эти жало-
бы^ судя по рассказу Клары Броун, повторялись лишь от
времени до времени. В деле нет никаких указаний на та-
кие жалобы или на попытку бежать, а также нет - и я
очень прошу вас запомнить это обстоятельство потому,
что оно особенно важно по отношению к заключению
врачей, - в показаниях Клары Броун нет ни слова о ка-
ких-либо жалобах г-жи Стонтон на страдания или на
болезнь и нет требования ее о том, чтобы к ней был при-
глашен врач>*.

Во второй своей речи по делу ла Ронсьера Ше
д'Эст Анж говорил: <Отчего не кричала она? - во-
склицал мой противник. - О! бедная девушка хотела
схоронить в вечном молчании опозорившее ее престу-
пление; она укрывалась своим девическим стыдом.
Покрывая свой позор и свою наготу, она говорила:
меня видели!.. Это возможно. Раз преступление было
совершено, возможно, что она решилась молчать. Но,
я спрашиваю, ранее, до преступления, когда ей еще
нечего скрывать, когда она, напротив, должна всего
бояться, отчего тогда не кричит она? Если она нахо-
дит в себе мужество, чтобы защищаться, присутствие
духа, чтобы все видеть, все слышать, все запомнить,
отчего же не кричит она? Вот о чем я вас спраши-
ваю, и все ваше красноречие не в силах дать мне от-
вета>.

<А мисс Аллен?>

<Удивительно крепко спит мисс Аллен. Весь этот
шум, этот страшный шум не может разбудить ее. Вся
эта борьба, со всеми ее подробностями, возгласами, про-
исходила тут, в нескольких шагах от нее, почти в самой
ее комнате; дверь сначала была открыта, потом едва
притворена; и она ничего не слыхала. Боже мой! Мария
зовет на помощь! Бегите, бегите! О ужас! запирают
дверь, эту дверь, которая всегда остается открытой; раз-
даются два голоса!.. Два голоса! Несчастная Мария! Ее
оскорбляют, ее хотят убить! Бегите, стучитесь в дверь,
зовите на помощь, кричите! Да кричите же, мисс
Аллен!...>
<Ни звука!...>
!!87
Нетрудно представить себе впечатление слушателей
дряхлой старухи-бабки и слепой тетки был слабый. Ее
увлекали фельетонные романы и страсть к театру; с
другой стороны, она почти никогда не отлучалась из дому
Семенов, зная, что у девушки есть приданое, решил
соблазнить ее, чтобы затем вынудить отца отдать ее за
него замуж. Красивый и умный мужчина, он воспользовал-
ся благоприятными условиями, чтобы распалить воображение
девушки рассказами о своей блестящей службе в
гвардейском полку и картинами мнимой роскоши, ожидавшей
ее после свадьбы; девушка сильно привязалась к
нему и совершенно подчинилась его влиянию. Когда ее
отец прогнал дворника за пьянство, она по первому
требованию бежала к нему из родного дома. Семенов отвел
ее в одну из подмосковных деревень и там, в ночлежном
доме, лишил ее невинности. Затем, чтобы снять с себя
ответственность за обольщение, он убедил ее в ту же
ночь написать ему длинное письмо, в котором она якобы
еще из дому умоляла его не покидать ее и взять с собою.
Письмо это было переполнено самыми ласковыми обращениями
и излияниями любви: <Милый, дорогой мой, - писала она, -
я мучаюсь ужасно, я знаю, что ты
уходишь, я боюсь, что ты не исполнишь своего обещания
и не возьмешь меня с собою. Дорогой мой! Не брось меня
здесь, я без тебя жить не могу, меня мучит тоска
Бери же, бери меня скорей...> и т. д.

Обвинитель прочел целиком все это письмо, оттеняя
полной искренностью все нежные выражения, как бы
забыв о назначении этих вымышленных признаний. При
сяжные насторожились, один из членов суда Ветреженно
закачал головою; казалось, что товарищ прокур
намеренно губит дело. Он окончил чтение и, слегка
понизив тон, заговорил голосом, отражавшим более
глубокое волнение: <Вы знаете, - сказал он, - в какую
минуту и для чего было написано это письмо. Девушка,
никогда не покидавшая родительского крова, выросшая
воспитанная, как в монастырской келье, была брошена
на грязную койку ночлежного дома, рядом с пьяницами
и бродягами; в этом притоне, в то время, когда за
стеною раздаются песни и ругательства ватаги воров и
публичных женщин, грубый развратник внушает толью
что опозоренной им девушке письмо, которое должно
снять с него вину за его возмутительный поступок. И что
же? Стараясь всеми силами очернить себя, стремясь
всячески подчеркнуть свое падение, ложно обвиняя ее
в том, что она будто бы сама навязалась соблазнителю
эта девушка в каждой строке, в каждом слове выказыва-
ет свою нравственную чистоту, свою детски наивную лю-
бовь и полное подчинение своего ума и сердца разврати-
телю>.

Весь драматизм этого дела выражен этой яркой бы-
товой картиной и тонким психологическим штрихом.

Итак, и отдельные образы, и общие картины найдут-
ся без труда. Как рисовать их? На тысячу ладов!
Примерьте несколько раз, и без труда найдется нужный
прием.

Если свидетель, бывший очевидцем известного про-
исшествия, передает о нем в живом рассказе, то его по-
казание следует оставить неприкосновенным. В исклю-
чительном случае оратор может повторить его дословно;
но отнюдь нельзя пересказывать такого показания, как
постоянно делают у нас; в этом пересказе описание уже
теряет свою яркость.

Два подростка, 12и 14 лет, обвинялись в поджоге
магазина с застрахованным товаром по подстрекательст-
ву владельца; оба сознались на судебном следствии, и
один из них передал разговор их между собой, когда они
остались на ночь в пустой лавке для исполнения хозяй-
ского поручения.
Васька!
Что?

Хозяин велел поджечь товар...
Что ты врешь?
Чего вру? Велел...
Страшно...

И мне страшно. Велел... и т. д.

Мальчик говорил отрывистым, испуганным шепотом,
не глядя на присяжных. Он, видимо, переживал вновь
свое состояние перед поджогом; казалось, и тут его ко-
лотила лихорадка. Обвинителю, конечно, оставалось
только повторить это признание слово в слово. Если бы
присяжные собственными глазами видели, как мальчики
разложили тряпки, стружки, разлили керосин и подло-
жили огонь, они не испытали бы того волнения, какое
вызвал в них рассказ жалкого ребенка.
!!87
В большинстве случаев, однако, свидетели дают от-
рывочные и бесцветные объяснения, неудачные ответы, а
не картины. Не всякому дано и не всякий обязан быть
искусным рассказчиком; оратор обязан обладать этим
нехитрым уменьем. Когда факты картинны сами по себе,
их надо передать с полной непосредственностью, как
можно проще; если в событии недостает красок, оратор
должен найти их.

В маленькой усадьбе, на краю города, жила старуха
девушкой-прислугой и дворником. К ним пришел ноче-
вать знакомый мужик; его поместили в дворницкой.
Ночью он убил дворника и стал ломиться к женщинам;
старуха в испуге металась по сеням, девушка ухватилась за
расшатанную дверь и прижалась к косяку, чтобы удержать
ее на запоре. Убийца разбил стеклянный верх двери,
просунул руку в отверстие и, поймав несчастную за
волосы, тянулся к ней с топором в другой руке. Обвинитель
говорил это присяжным так, как написано здесь;
только понизил голос и под влиянием волнения говорит
с расстановкой; но в зале прошел холод ужаса. Всякий
искусственный прием мог бы только ослабить впечатление.
В этих простых описаниях сильных сцен следует
иметь в виду одно: чтобы произвести впечатление, они не
должны быть слишком кратки. Но подробностей не надо;
они уже известны слушателям, и картина, которую вы
рисуете, сложится в их воображении по двум-трем чертам.

Если событие яркое, но обыкновенное, описаний
должно быть заменено быстрым наброском.

Возьмем одно из тех многочисленных дел, где истина
остается недоступной ни суду, ни прокурору, ни присяжным.
Юноша Александр Мерк увлекся молоденькой мастерицей
Антоновой. Его родители сдали ей комнату у
себя в квартире. Потом он охладел к ней, а его дядя по
матери, Никифоров, страстно влюбился в нее. Девушка
дошла до такой ненависти к Мерку, что требовала от
Никифорова яда для отравы, и кончила тем, что ценой
своей любви выманила у него револьвер. Ночью 31 декабря
1906 г. они втроем встречали Новый год; в два часа
ночи Антонова прибежала в дворницкую и заявила
что Никифоров в ссоре застрелил Мерка. Следствие
было установлено, что во время убийства у Никифорова
и Антоновой было два револьвера; один из них исчез
Никифоров утверждал, что убийство было совершено
без соучастия Антоновой; но они были преданы суду по
13 и 1452'°' ст. уложения. Как передаст обринитель
сцену преступления? Конечно, без затруднения. Чти
там было? - спросит он; если бы кто из нас был слу-
чайным свидетелем смерти Александра Мерка, что увидал
бы он? Двух мужчин и девушку за ужином в известной
вам домашней обстановке. Принужденная весе-
лость разговора, смутная тревога юноши, может быть,
предчувствующего конец, неподвижность другого полу-
пьяного собеседника; раз-другой - злобный огонек не-
терпения в глазах девушки, и вдруг - у нее в руке ре-
вольвер. Выстрел, другой, и раненый юноша хватается за
голову- Представим себе, что у обвинителя твердо сло-
жилось убеждение, что стреляли оба: и Никифоров, и
Антонова. Это подтверждалось пропажей второго ре-
вольвера; скрыть его можно было только с целью утаить,
что из него также был произведен выстрел. Вместо слов:
у нее, обвинитель сказал бы: у обоих, и в приведенных
выше трех строках также было бы сказано все, что нуж-
но. Ибо надо только указать направление и дать толчок
воображению слушателей; остальное - их дело. В обоих
случаях убийство рисуется перед глазами быстро, живо,
отчетливо; воображение не стеснено навязчивой точно-
стью описания и потому работает свободно и легко. Не-
сомненно, что каждый из присяжных увидал бы сцену
не так, как все прочие. Но каждое из четырнадцати изо-
бражений, отличаясь в мелочах, своими существенными
чертами вполне будет соответствовать словам прокурора.
Этого мало. Присяжные знают, что обвинитель не может
сказать им, кто попал, кто промахнулся. Но обвинитель
убежден, что нравственной виновницей была женщина;
тогда ранее отмеченные им факты и соображения сами
собою подскажут воображению присяжных, что она
стреляла спокойно, наведя дуло на ненавистного юношу,
стреляла, чтобы убить, а пьяный сообщник ее стрелял
наудачу, стрелял, не зная, для чего. Возьмем ту же сцену
с точки зрения защиты. Вы знаете, господа присяжные
заседатели, что на столе закуска и водка; все пьют, чока-
ются, поздравляют один другого с наступающим Новым
годом; совершенно издерганный нравственно Никифоров
пьет много; Мерк раздражителен и также не вполне
трезв; Антонова болезненно возбуждена. Одно какое-ни-
будь случайное слово, резкий ответ, может быть, вызы-
вающий смех Антоновой, и вдруг - удар ей в лицо.
Мгновение, и за ударом выстрел, и... пьяный Никифоров
До сих пор не в силах отдать себе отчет о том, как вы-
хватил револьвер, как нажал на спуск.

Опытные ораторы всегда, когда можно, избегают
точных описаний в драматических местах. Если же это-
го требует дело, то есть когда фактические подробности
являются доказательством или подтверждением извест-
ного положения обвинения или защиты, описание боле
походит на медицинский акт, чем на картину. Так, ко
нечно, и должно быть, ибо в этих случаях оратор обра
щается не к фантазии, а к рассудку слушателей. Образ
цом этого является описание последней сцены в реча.
обвинителя и защитника по делу об убийстве статскоп
советника Чихачова.О НЕПРЕРЫВНОЙ РАБОТЕ

Заметьте, читатель, что вся указанная выше работа
должна быть сделана на ногах, когда вы бродите по ули
цам или шагаете из угла в угол по своей комнате.
А теперь надо взяться за перо. Напишите каждое основное
положение на отдельном листе бумаги в виде заглавия;
затем записывайте под ним то, что может служить еще
доказательством, развитием или украшением. Через день
или два или через неделю, как придется, в свободную
минуту пересмотрите эти листы, перечтите записанное
прибавьте еще несколько строк. Вложите каждый
главный лист в особую обложку и вкладывайте туда
хорошие наброски, которые будут являться у вас
каждому отдельному тезису.

Те речи, которые кажутся нам сказанными так легко
и просто, на самом деле составляют плод широкого
общего образования, давнишних частых дум о сущности
вещей, долгого опыта и, кроме всего этого, -
напряряженной работы над каждым отдельным делом.
Конечно, прирожденный талант не под
чиняется этим условиям; но для обыкновенных смертных
иного верного пути к преуспеянию в искусстве нет.
Не только в пылу судебных прений, но и при спокойном
чтении образцовых речей трудно составить себе верное
представление о предварительной работе, скрытой в
изящной форме; в них больше содержания и больше
искусства, чем кажется. Читая классиков на школьной
скамье, мы с иронией относились к восхищению старого
преподавателя, находившего в гекзаметрах такие тонксти
сти, о которых, казалось, и не подозревали Гомер и
Вергилий; однако правы были не мы. Такие же не всяком
заметные и понятные красоты и тонкости рассыпаны без
счета и в современных речах настоящих судебных ораторов.
Если хотите проверить это, проследите, какими
именами, эпитетами и описательными выражения
обозначается убитая женщина в речи Андреевского по
делу Андреева*; вы убедитесь, что в каждом месте
взято с искусным расчетом наиболее выгодное для ора-
тора выражение. Откройте сборник А. Ф. Кони и пере-
чтите со вниманием любой отрывок. Вы изумитесь оби-
лию частностей, внесенных в изложение одной общей
мысли. В каждой строке то удачное выражение свидете-
ля, то неожиданный афоризм, то образ, то остроумное
соображение. Все эти частности сливаются в несколько
основных положений, которые в свою очередь смыкают-
ся клином в направлении главного вывода. Это всесокру-
шающая македонская фаланга'"^. Она действует как
один человек; но сколько отдельных людей, щитов, ме-
чей и копий в этом единстве, чего стоило военачальнику
достигнуть его!

!!94

Я думаю, что многие из наших современных обвини-
телей и защитников могли бы говорить речи не менее со-
держательные. Но, конечно, ценою еще большего труда.
Работайте, не жалея времени, работайте как можно
больше, и вы введете в бой крепкие ряды гоплитов.
Мы привыкли работать как можно меньше; неудивитель-
но, что вместо сплоченного войска тянутся слабосиль-
ные, отсталые и раненые.
Не расставайтесь мысленно с делом.
В одной из своих римских элегий Гете говорит'"^:

ОГ(та18 ЬаЬЧсЬ аисЬ 5сЬоп т Ятгеп Агтеп ц,ейкМе1
ипД Де> Нехате1ег5 Маю 1е15е пи1 Рш^ет йег НапД
1Ьг аи{ йет КисЬеп еегаЬИ**.

Будьте немножко, как Гете.

Не смейтесь. Если вы понимаете нравственную от-
ветственность государственного обвинения и уголовной
защиты, поймете и это.

Не гнушайтесь чужими мыслями, но пусть усиленно
работает и ваш собственный мозг. Следите за собою; как
только мысль почему-либо набрела на страницу из ваше-
го дела, надо гнать ее вперед и спешить за ней, горячить
ее и прислушиваться к ней.

* См. ниже, с. 133 и ел.
** Лежа у ней на груди, уже не раз и стихи

сочинял я

И на упругом плече осторожным движением
пальцев
Слоги стихов втихомолку отсчитывал,

95

Чем дольше вы будете размышлять над делом, те
лучше; оно должно раствориться в вашем мозгу и пропитать
его на долгие недели. Возвращайтесь к нему при
всяком удобном случае; будьте всегда настороже и к
самому себе, и к тому, что приходит к вам извне;
прислушивайтесь к новым разговорам, будьте чутки к старым
книгам. Таким должен быть оратор по отношению к своей подготовительной
рааботе; этого мало, мне надо еще; это хорошо, но для меня
не годится и т. д. Надо трудиться, не щадя себя; без
этого лучшие правила не принесут никакой пользы; и
Цицерон с особенной убежденностью говорит это слова>
Антония в своем диалоге.
Скажут: некогда; мы живем слишком нервной
разносторонней жизнью для таких бесконечных размышлений,
да и дело в большинстве случаев попадает в руки
товарищу прокурора или защитнику чуть не накануне
заседания. Возражение, неопровержимое в устах людей
не умеющих работать. Но вы не имеете на него права,
читатель. Каждое не совсем заурядное преступление
судится у нас через несколько месяцев, часто спустя год поеле
его совершения. Товарищ прокурора наблюдает за
предварительным следствием и имеет возможность ознакомиться
лично с каждым интересным свидетелем, уяснит
себе его отношение к подсудимому, отметить все, им не
договоренное, чтобы в более торжественной обстановке
судебного заседания, после присяги, поставить ребро
щекотливый вопрос. С первого акта предварительного
следствия участковый товарищ прокурора, кроме совместной
работы со следователем по собиранию и проверк
доказательств, ведет, если хочет, свою собственную работу,
идет к своей конечной задаче - к обвинительной речи.
С другой стороны, предусмотрительный прокурор окружного суда п> каждому 
выдающемуся делу назначает
обвинителя задолго до судебного заседания. "Защитник
бывает в менее благоприятных условиях. Акты следова-
теля открываются для него только по заключению след-
ствия, а предложение со стороны обвиняемого или пору-
чение защиты судом часто бывают действительно близки
ко дню заседания суда. Что делать? Напряженность
работы должна возместить недостаток времени. Гете со-
рок лет носил в себе небольшое стихотворение <Пария>,
а огромную драму <Гец фон Берлихинген> сочинил в
шесть недель; Пушкин написал <Полтаву> в две недели;
Ше д'Эст Анж приготовил свою бессмертную речь по де-
лу ла Ронсьера в несколько дней.
!!96
СХЕМА РЕЧИ

Изучив предварительное следствие указанным образом,
то есть уяснив себе факты, насколько возможно, и вни-
мательно обдумав их с разных точек зрения, всякий убе-
дится, что общее содержание речи уже определилось.
Выяснилось главное положение и те, из которых оно
должно быть выведено; выяснилась и логическая схема
обвинения или защиты и боевая схема речи', чтобы точно
установить последнюю, стоит только сократить первую,
исключив из нее те положения, которые не требуют ни
доказательства, ни развития; те, которые останутся, об-
разуют настоящий план речи.

Предположим, что подсудимый обвиняется в ложном
доносе. Логическая схема обвинения такова:
1 ) донос был обращен к подлежащей власти,
2) в нем заключалось указание на определенное пре-
ступление,

3) это указание было ложно,

4) донос был сделан подсудимым,

5) он был сделан с целью навлечь подозрение на по-
терпевшего.

Если каждое из этих положений допускает спор, все
они войдут в боевую схему обвинения и каждое положе-
ние составит предмет особого раздела речи. Если состав
преступления установлен бесспорно и в деле нет других
существенных сомнений, например предположения о за-
конной причине невменяемости, вся речь может быть ог-
раничена одним основным положением: донос сделан
подсудимым. Если защитник признает, что каждое из
положений логической схемы обвинения хотя и не дока-
зано вполне, но подтверждается серьезными уликами, он
должен опровергнуть каждое из них, то есть доказа1
столько же противоположных положений, и каждое
них войдет в боевую схему речи; в противном
случае - только те, которые допускают спор.
!!97

Подсудимый обвиняется по 1612 ст. уложения о на
казаниях. Главное положение прокурора: поджог совер
шен подсудимым; чтобы доказать это, он доказывает
четыре других положения:

1) пожар не мог произойти от случайной причини

2) пожар был выгоден для подсудимого,

3) поджог не мог быть совершен никем другим, к{
ме подсудимого,

4) подсудимый принял известные меры к тому, что
доказать, что он не был на месте пожара при его начал.

Если одно, два или три из этих четырех положений
ясны с первого взгляда, задача, естественно, сосредочится
на трех, двух или одном сомнительном положении;
но это бывает редко; в большинстве случаев обе
стороны находят несколько таких отдельных положении;
из них слагаются отдельные части главного раздела
речи, которая у древних называлась ргоЬа^о - доказывание.

Но в чем же должны заключаться эти основные положения?
Когда говорят: само дело укажет, вы сам
увидите, разве это ответ? Перед нами самый существенный
из вопросов судебного красноречия - о чем
надо говорить, и вместо определенных и ясных указанй
нам отвечают: это так просто, что не требует пояснений!
Это насмешка, а не ответ. Такое возражение может сделать
только совершенно несведущий и неопытный человек.
Кто хоть один раз был обвинителем или защитником
на суде, тот знает, что общего указания быть не может,
ибо содержание речи зависит в каждом отдельном
процессе от обстоятельств данного дела.
Обратившись к отдельным процессам, вы
убедитесь в справедливости сказанного.
В речи Цицерона за Секста Росция главное поло-
жение защитм - подсудимый не совершал убийства; ос-
новные положения:

1) у него не было мотива к отцеубийству,

2) он не мог совершить его ни лично, ни через другие
лица

3) Тит Росций имел мотив к убийству - стремлений
захватить имущество убитого,
4) факты изобличают Тита Росция.

98

Могли ли эти соображения остаться не замеченными
ддя того, кто старательно обдумал дело? В речи Ше
я'Эст Анж по делу ла Ронсьера главное положе-
дце _ подсудимый не совершал приписываемого ему по-
кушения; основные положения:

1 ) письма, написанные от лица подсудимого и изо-
бличающие его, написаны не им,
2) попытки к изнасилованию Марии Моррель не

было.

3) Мария Моррель страдает истерией,

4) письма написаны Марией Моррель.
В речи Андреевского по делу Михаила Андреева, об-
винявшегося в убийстве жены*, главное положе-
ние - подсудимый не ответствен нравственно за совер-
шенное им преступление; основные тезисы:

1) Андреев страстно любил жену, и ее любовь была
счастьем его жизни,

2) Зинаида Андреева была существом, совершенно
лишенным нравственного чувства,

3) убийство было роковым последствием безрассуд-
ных поступков жены.

Разве это не были открытые тайны для человека,
изучавшего дело с целью защиты, так же как и основные
положения в защите ла Ронсьера?

Чем меньше отдельных тезисов, тем лучше. Чтобы
построить куб, нужны только три линии, а куб есть фи-
гура, совершенная по форме и по содержанию. Чем
больше отдельных положений, тем легче могут присяж-
ные забыть некоторые из них. Но каждое из них должно
быть диат р1ипЬи5 геЬик тз^гисТит - должно быть
подтверждено множеством доказательств.

Глава IV

О ПСИХОЛОГИИ В РЕЧИ

Характеристика.
Житейская психология. О мотиве

В современной литературе, особенно немецкой
итальянской, есть много интересных материалов и
исследований по уголовной психологии. Но это почти
исключительно психология преступника, то есть изучение
поведения и душевного состояния виновного во время
преступления. В этой литературе есть много полезных
указаний для судебного следователя и для прокурс
ра, наблюдающего за следствием. Но для обвинителя
защитника имеет значение более всего психология челе
века, то есть исследование того, что перечувствовал
передумал подсудимый прежде, чем сделаться преступ-
ником. В этом отношении специальная иностранная ли-
тература, кажется, не дает ничего или дает очень немно-
го: но в сборниках наших судебных ораторов и в общей
литературе есть множество образцов этого рода психо-
логии; она составляет одно из лучших украшений рус-
ской литературы. Мы должны знать эти образцы не ху-
же, чем знаем кассационную практику.

Психология преступления заключается в объяснении
факта согласно личным свойствам и душевным побуж-
дениям преступника; обвинитель утверждает, что ука-
занные им побуждения привели подсудимого согласно
его характеру к совершению преступления; защитник
доказывает, что этого не было или потому, что не было
этих побуждений, или потому, что подсудимый по свое-
му характеру не мог бы совершить преступления, хотя

бы и при наличности таких побуждений, или что он
совершил его под давлением случайных обстоятельств.
Просмотрите наши сборники; вы увидите, что при
всем разнообразии схемы, при вполне безразличном и
при самом страстном отношении оратора к существу
дела в судебной речи по уголовному делу всегда есть
характеристика действующих лиц и объяснение их
проступков. Факты дела и отзывы свидетелей выясня-
ют личные свойства участников драмы, а из этих
свойств вытекает преступная развязка. Это естествен-
ный прием психологического разбора, и мне кажется,
при обыкновенных условиях всякий оратор пойдет
именно этим путем в объяснении дела, хотя в по-
строении речи он по особым соображениям, может
быть, изберет иную искусственную схему. Таким обра-
зом, наша психология распадается на два отдела:
а) характеристика подсудимого и Ь) его душевные по-
буждения.

ХАРАКТЕРИСТИКА

Характеристика должна быть беспристрастная в речи
прокурора, сдержанная в речи защитника.

В одной из своих повестей Апухтин справедливо за-
мечает, что наши суждения о людях находятся в зави-
симости от нашего отношения к ним. Любовь к деньгам
у человека, к которому мы расположены, мы называем
бережливостью, говорит он; если мы равнодушны к это-
му человеку, мы называем его скупым, если он неприя-
тен нам, - скрягою. Прокурор всегда склонен считать
подсудимого худшим, защитник - лучшим, чем он есть
на самом деле; к потерпевшему, к его друзьям у них бы-
вает обратное отношение. Эта ошибка бывает тем силь-
нее, что в большинстве наших поступков, и добрых, и
злых, бывает известная доля бессознательных побужде-
ний. И величие в подвиге, и низость в преступлении
идут дальше намеренных действий человека, уносят его
к облакам или толкают в грязь. Люди обыкновенных
способностей как будто не знают этого. Одни видят
признаки сугубого злодейства, другие - высокой добро-
детели в этих внешних влияниях. Судебные ораторы
ошибаются, как всякие другие; но слушатели - судьи и
присяжные - бывают прозорливее по отношению к
прокурорам и защитникам, чем те - к действующим ли-
цам судебной драмы. Ораторам следовало бы иметь
в виду, чтобы не терять доверия слушателей.

Изучая участников события для их характеристики,
оратор должен отрешиться от всяких предвзятых взглядов.
До поры до времени его единственная задача - понять
человека. Пусть не думает он о возможных выводах
из того, что поймет подсудимого так, а не иначе
Конечно, один и тот же человек, преступник или жертва,
укрыватель или зачинщик, в большинстве случай
будет представляться неодинаковым, смотря по тому,
вглядывается ли в него обвинитель или защитник. Это
естественно и неизбежно, но это не должно быть намеренным.
Не следует подгонять характеристику к обвинению или к
защите; она должна сама родиться из данны
дела. Когда характеристика готова и у оратора состави
лось прочное представление об изучаемых им людя:
тогда следует искать дальше: что может произойти при
столкновении их между собой в данных условиях.

Скажут, можно ошибиться в понимании этих людей
Да, это не возбраняется; но при искренности, вниманн
и осторожности можно не ошибаться. От нас не требуется
химической точности; нам нет нужды вычислять
сколько десятых честности, сколько сотых злобы, сколько
тысячных бескорыстия подарила природа тому или
другому человеку; достаточно сказать: уступчив,
мстительный, щедрый, алчный, добродушный, жестокий.
В характеристике, составленной без предвзятой мысли
из таких признаков, ошибки не будет, и оратор может
положиться на нее. Искусственная характеристика выдаст
его. Спасович - даже Спасович! - говорит за
Егора Емельянова: <Аккуратный, спокойный, медлительный,
лимфатический; в нем ни пылинки страсти...>. Ноэто на
самом деле не так, и чувствуется, что оратору не достает
убежденности, что правда на стороне его противника.

Но, может быть, искусная характеристика - это
очень трудная вещь? Нет. В ежедневных разговора
в дружеской переписке мы свободно выражаем свои
суждения об окружающих нас людях и верно определяем
их характер в немногих чертах; наши судебные сборники
изобилуют мастерскими характеристиками; люд и
действительно оживают в них. Но в этом нет ни колдовства,
ни недосягаемого искусства. Правда, есть у нас не
мало ораторов, способных обесцветить, обезличить
самые своеобразные фигуры; по какому-то злому року
от них ускользает всегда все значительное, интересное в
человеке. Это те самые, которые всегда говорят: вместо
добряк - очень добрый человек, вместо тунеядец - че-
ловек, упорно не желающий трудиться, вместо ры-
царь - человек высоко благородных побуждений и т. д.
То же делают они и в подробных характеристиках, как
бы намеренно сметая краски, сглаживая каждую нео-
бычную черту. Таких злополучных людей ничему нау-
чить нельзя. Впрочем, они бывают и мало склонны
учиться.

Обстоятельства дела сами собой рисуют каждого из
участников судебной драмы. Этот образ слагается из его
поступков, речей, писаний и отзывов о нем других лю-
дей. Надо только помнить, что мелочи часто бывают ха-
рактернее, чем крупные черты.

Душевные свойства человека отражаются в его нез-
начительных поступках. Поищем примеров.

Муж, бедный учитель пения, убеждает больную жену
работать по ночам, чтобы накопить денег ей на платье
для концерта, в котором она будет петь; когда ценою
долгих часов, проведенных за иглой, она набрала двад-
цать или тридцать рублей, он требует их себе на новое
пальто.

Гамлет, только что узнавший об убийстве его отца,
прерывает свои проклятия, чтобы занести в записную
книжку:

Уличный мальчишка украл яблоко с лотка старой
торговки; она остановила его, сказала, что красть нехо-
рошо, и дала еще яблоко.

Врач обвинялся по 1462 и 1463 ст.ст. уложения о на-
казаниях, от его противозаконной операции умерла мо-
лодая девушка. У постели над ее телом он обнимает и
целует ее жениха, а отцу предлагает открытый бумаж-
ник; когда было возбуждено следствие, он подговаривал
нескольких женщин удостоверить, что операция была
произведена не им, а другим врачом.

В каждом из приведенных выше примеров, взятка
за исключением стихов Шекспира, из действительности,
незначительный факт дает безошибочное указание на
определенную черту характера в человеке.

Заметим по поводу приведенного выше возгласа Гамлета
преимущество оратора перед писателем. Только ли-
ний мог осмелиться сочинить, выдумать такие слова.
Простому смертному не поверят, если он расскажет неч-
то подобное. Обвинитель и защитник не страшатся этого
недоверия: не они сочиняют, а жизнь дает им характери-
стику людей.

Не менее выразительны бывают и разговоры, общие
суждения, иногда простые восклицания человека.

Муж, знающий об изменах жены, возвращается до-
мой с работы и спрашивает своего жильца: <Что, моей
дуры нет?> Немного погодя, он повторяет вопрос
<Что, Маша не приходила?> Егор Емельянов стучит в
окно и кричит покорной и верной Лукерье: <Идешь, что
ли? гей, выходи!> Тот и другой убили жену; но по про-
стым этим словам можно сказать, что это разные люди.

Молодой человек пришел к своему соучастнику по
сбыту поддельных акций и высказал предположение убить
другого сообщника, чтобы предупредить его донос
<Ничего не ответил Никитин, - говорит обвинит
тель, - а зашагал по комнате, ходил долго взад и впе-
ред, молча и задумчиво, и наконец,.. сказал: да, когда
змея заползет в нашу среду, то ее нужно задушить,
чем скорее, тем лучше>. Эти слова, по замечаний
А. Ф. Кони, как живого, рисуют Никитина. <Он все оце-
нивает умом; сердце и совесть стоят у него назади, я
большом отдалении. Поэтому, когда Олесь сказал об от-
равлении, он не возмутился, не заспорил, а замолчал...
Вот пример, словно намеренно придуманный для того,
чтобы подтвердить указание Буало. Именно молча-;
ние - ип пеп - является самым характерным выраже-
нием личности Никитина. Но всякий согласится, что и
словам, последовавшим за молчанием, в выразительно-
сти отказать нельзя.

По замечанию Фенелона, живая характеристика да-
ется не эпитетами, а фактами. Когда у нас восхваляют
какого-нибудь святого, говорит он, наши ораторы ищут
только громких слов; говорят, что он был бесподобен,
обладал небесными добродетелями, был ангел, а не чело-

век; и все старание уходит на одни восклицания, без до-
казательств и без красок; греки избегают этих бессодер-
жательных общих мест; они приводили факты; во всей
Киропедии'^ Ксенофонт ни разу не говорит, что Кир
заслуживал удивления, а читатель все время удивляется
ему. Это справедливое замечание не совсем верно на су-
де. Эпитет, данный подсудимому или потерпевшему сви-
детелем, удостоверяет, что свидетель знает или, по край-
ней мере, считает их такими или иными людьми. Это
больше, чем слово; это факт. Вот почему решительный
отзыв знакомого, соседа, односельчанина подсудимого
или потерпевшего бывает убедительнее для присяжных,
чем самые остроумные догадки оратора о личных свой-
ствах людей, ему неизвестных.

Подсудимый предан суду по 1489 и 2 ч. 1490'^ ст.
уложения о наказаниях. Защитник спрашивает:
- Что, Сауман был злобный человек, драчун?
Свидетель отвечает:
- Нет, смирный; лошади не тронет.
Другое дело.

- Какого поведения была покойная?
- Труженица, святая женщина.

Одно такое слово сразу устанавливает отношение
присяжных к мертвой, и попытка рассеять это впечатле-
ние только укрепляет его.

Конечно, такие отзывы могут быть небеспристраст-
ны. Поэтому, делая характеристику подсудимого или
иного лица чужими словами, надо пользоваться ими с
разумением. Если суждение свидетеля высказано спо-
койно, если он кажется достойным доверия и, особен-
но, если это суждение совпадает с представлением са-
мого оратора о том же лице, - на отзыв этот можно
положиться; при иных условиях нужна осмотритель-
ность.

В этих отзывах, как и вообще в свидетельских пока-
заниях, гораздо более ценно то, что высказалось без на-
мерения, чем то, что свидетель хотел сказать. Когда сы-
щик или дворник говорит про подсудимого <хули-
ган> - это вполне определенная характеристика, но до-
стоверность ее зависит от степени доверия, внушаемого
свидетелем. Но когда свидетель - босяк, осужденный за
грабеж и приведенный под конвоем, заявляет, что подсу-
димый накануне убийства пришел к нему и сказал: <Дай
мне фину (финский нож)>,-то прокурору нет нужды
доказывать, что убийство готовилось <на дне>, среди
бывших людей; этим самым уже сделана и характери-
стика обоих собеседников.

Перед судом старик ксендз, прелат с мальтийским
крестом' ^ на сутане. Защитник спрашивает его мне-
ние о подсудимом; свидетель объясняет: <Этот человек
очень порядочный, преданный семейной жизни, очень
заботливый о своих детях; в разговорах о нравственных
предметах он высказывал очень возвышенные мысли; он
заведовал безвозмездно врачебной частью в одном учи-
лище и очень добросовестно исполнял эту обязанность>.
Никто не усомнится в правдивости этого показания, но
всякий поймет, что врач, живущий противозаконным
производством выкидышей, не станет рассказывать об
этом хотя бы духовному лицу. Высоконравственный в
глазах свидетеля подсудимый перед судом оказывается
не только преступником, но и лицемером.

Душевные свойства человека отражаются на его
письменном языке, на слоге. Это давно известно. Можно
прибавить, что в тщательном литературном слоге лич-
ность писателя стирается, его случайные настроения
сглаживаются. Напротив, в торопливых, небрежных,
иногда тревожных строках письма, короткой записки,
когда люди пишут не для того, чтобы писать, а чтобы со-
общить то, что важно, необходимо, выгодно или опасно,
и пишут не для следователя и присяжных, бывает иное.
И постоянные свойства, и временные настроения пишу-
щего невольно выражаются в его строках, даже тогда,
когда он хочет скрыть их или сам не понимает себя.
Слог - это умственный почерк, говорит Ганс Гросс; в
нем отражаются не только воспитание, образование и
умственное развитие человека, но и самые разнообраз-
ные свойства его характера. Указание, которое Гросс да-
ет по этому поводу следователю, очень полезно и для
оратора: вчитываясь в изучаемую рукопись, надо искать,
не проскальзывает ли в общем изложении, в отдельных
оборотах, в связи отдельных мыслей то или иное нрав-
ственное свойство, соответствующее предполагаемому
душевному складу писавшего. Гросс утверждает, что
внимательное изучение слога, возвращение к рукописи
по каждому новому указанию следствия все с тем же во-
просом почти всегда приводит к определенному и ценно-
му результату. Человек, которого мы стремимся понять,
говорит он, вдруг встает перед нами с тем самым выра-
жением на лице, которого мы ищем. Чтобы судить вооб-
ще о значении переписки для характеристики, стоит

!!106

прочесть переписку Никитина и Феликса Ярошевича по
делу Колосова и других и речь обвинителя по этому де-
лу. Но спрашивается, насколько справедливо приведен-
ное выше указание Гросса?

Крупный землевладелец, екатеринославский коло-
нист, запутанный недобросовестными кредиторами, ищет
случая продать имение или занять денег. Судьба стол-
кнула его с поселянином г. Бердичева Кояновичем. При-
вожу только два письма из их обширной переписки.

<Многоуважаемый Степан Иванович! Нижайшее мое
почтение; поздравляю вас и с новым годом; дай бог вам
многие лета прожить. Благодарю вас за ваше внимание
ко мне; вы сошли в мое положение, так как вам извест-
но, что много пострадал через других лиц, и вы подаете
свою милую руку мне дать помощь, за что я вас буду
вечно благодарить со своим семейством; поэтому прошу
вас не отказать мою просьбу и потерять несколько дней
и приехать ко мне в имение и обрадовать меня вашей
помощью... Искренно желаю вам все то, что вы от бога
желаете. Я. И. Фишер>.

Вы видите доброе, простоватое лицо пишущего. Друг
и помощник в нужде отвечает:

<Ваше почтенное письмо от 14 декабря сего года я
получил, на которое и спешу ответом: моего покупателя
я безусловно заинтересовал вашим имением, и он к вам
обязательно приедет, а раз только он поедет к вам, то я
надеюсь, что мы дело сделаем, я его сумею укрутить, это
вы увидите на деле. Сейчас поехать к вам он не может,
нужно немного повременить, но для того, чтобы его по-
догнать, я нахожу, что нелишне будет мне приехать к
вам ознакомиться поближе с делом, потом условиться
между нами, как действовать, чтобы не было промаха; в
видах этого я на днях выеду к вам сам, выезд сообщу те-
леграммой. Побывав у вас в экономии и ближе ознако-
мившись с делом, тогда я его действительно могу больше
заинтересовать и ускорить его приезд. Я, Яков Ивано-
вич, с полной уверенностью иду на дело, надеюсь даже,
что мне много работать не придется, и мы скоро покон-
чим дело. Очень торопиться не нужно, а если будем ра-
ботать потихонечку, то оно будет верней. Степан
Коянович>.

Мерещится то беспокойная ласковость взгляда, то
плотно сжатые челюсти. Действительно, <не торопясь,
работая потихонечку>, но и подгоняя вовремя, Степан
Иванович сумел так <укрутить> своего приятеля, что, не
имея ни копейки в кармане, выманил у него два нотари-
альных векселя на 30 тысяч рублей. Умный, хитрый и
чрезвычайно сдержанный еврей писал не для того, чтобы
открыть глаза человеку, которого обманывал. А между
тем в этом письме самым ясным образом выражена та
черта его характера, которая наиболее интересна для об-
винителя - его деловитая осторожность в преступле-
нии: он не торопится, чтобы идти наверняка.

Девушка 16 лет, воспитанница среднего учебного за-
ведения, пишет соблазнившему ее негодяю:

<Милый, дорогой... я только что приехала от тебя;
дядя был дома; я так мило, весело и оживленно расска-
зывала ему о сегодняшнем дне, что сидела в театре, рас-
сказала ему все, что там было, так что он совсем забыл
меня спросить, где я была после театра. Тем лучше,
все-таки одним грехом меньше. Ты не можешь себе
представить, как тяжело говорить каждый раз неправ-
ду... Хорошо, что нас никто не встретил... Это любовь
спасла! Я так тебя сильно люблю, с каждым днем все
больше и больше. Ах, я забыла, что ты мне все равно не
веришь. Неужели ты мне никогда, никогда не будешь ве-
рить? Это ужасно; какая же это любовь,, когда ничему
не веришь? Я же тебе верю, всегда буду верить и буду
слушаться. Но почему ты мне не веришь, неужели ты ду-
маешь, что все женщины говорят неправду? Меня
нельзя сравнивать со всеми светскими, гордыми женщи-
нами; ведь я еще девочка, мне всего шестнадцать лет...>
Прочитав эти строки, как не сказать, во-первых, что их
писала девушка, нравственно чистая, несмотря на свое
падение, а во-вторых, девушка необыкновенно прав-
дивая?

По поводу этого письма нельзя не сделать мимохо-
дом еще одного замечания: нельзя не удивиться его вы-
разительности, простым и задушевным словам этой де-
вочки, как она справедливо себя называет. Тургенев не
написал бы лучше. Откуда у нее это? Да из, сердца.
Она глубоко чувствует и искренно пишет, и оттого ее
слог - образец для лучших писателей.

Как может оратор воспользоваться такими человече-
скими документами? Как найдет лучше. Но верный
способ заключается в том, чтобы выбросить из подлин-
ного текста лишние места и обработать новый сокра-
щенный текст как литературный отрывок для художе-
ственного чтения, то есть старательно обдумав логиче-
ские ударения, интонацию голоса, паузы. В соответ-

ствующем месте речи прочтите его так, чтобы в каждом
предложении, в каждом слове звучало все, что кипело в
сердце писавшего или мелькало в его воображении. Пос-
ле этого несколько указаний в развитие главной мысли
сами собою придут вам в голову, если только вы не наш-
ли нужным заранее подготовить несколько сильных слов
или яркий образ.

Не следует, однако, преувеличивать значение харак-
теристики, хотя бы и самой верной. <Истинные друзья,
испытанные слуги надежны, - говорит Шопенгауэр,
кто раз совершил известный поступок, тот при таких
же обстоятельствах вновь совершит его, будь это доброе
или злое дело>. И как ошибается мудрец! Басманов был
верен царю Борису, изменил царю Федору и умер, защи-
щая царя Лжедимитрия. Бухгалтер юго-западных же-
лезных дорог Паникаровский отвез из Петербурга в Бер-
лин 50 миллионов золотом, не утаив ни полушки, а спу-
стя несколько месяцев проиграл в карты и, может быть,
частью присвоил около 200 тысяч рублей. Кто скажет,
когда он был самим собою и когда изменил себе? Ба-
сманов и Паникаровский - одно и то же; про каждого
можно сказать: не злодей и не Катон; обыкновенные лю-
ди; следовательно, нетвердые люди.

Если быть откровенным, надо признать, что боль-
шинство окружающих нас только исправляет должность
человека, и притом делает это далеко не удовлетвори-
тельно. В нравственном отношении они представляют не
золотую середину, а малоценную посредственность: не
очень добрые и не слишком злые, не слишком честные и
не совсем мошенники; умственные способности у боль-
шинства бывают ниже среднего. Но и более развитые,
цельные и твердые люди часто изменяют себе. В рукопи-
сях того же Шопенгауэра сохранился отрывок с не-
сколькими короткими замечаниями по этому поводу; они
очень интересны для судебного оратора. Он пишет: <У
каждого человека свой характер; у многих - очень оп-
ределенный и своеобразный. Но они не всегда бывают
ему верны; не всегда говорят и действуют сообразно сво-
ей личности (индивидуальности). Под влиянием переме-
ны в состоянии здоровья, в душевном настроении чело-
век не в одинаковой мере проявляет свои настоящие
свойства; какое-либо особое воздействие может на неко-
торое время придать его характеру чуждый ему оттенок.

Как это верно, и как часто мы говорим: неужели он
мог это сделать? Это так не похоже на него.

Здесь - исходная точка оратора в нравственной
оценке преступления. Его первый вопрос к самому се-
бе - это: было ли преступление естественным отраже-
нием характера и других личных свойств подсудимого,
как у Матрены в драме Толстого"^ и у леди Макбет,
или оно было противоречием его природе, как у Поздны-
шева и Раскольникова"^; поступил ли он согласно или
наперекор своей настоящей личности. Ответ на этот во-
прос, конечно, заключается в характеристике подсуди-
мого. Если преступление совершено негодяем, обвинение
может быть сурово; защите остается заботиться о ка-
ком-нибудь смягчении ответственности (дела Тропмана,
Полуляхова, Смурова); если преступник, хотя бы убий-
ца, - добрый и честный человек, все трудности на сто-
роне прокурора. Но в обоих случаях оратор, находящий-
ся в невыгодных условиях, должен держаться действи-
тельности. Это крайне трудно, особенно для обвинителя.
Сказать: да, я знаю, что это хороший человек; уверен,
что, будучи оправдан, он станет заботиться о детях уби-
того как о своих собственных, что он воспитает тех и
других добрыми и честными людьми; я знаю, что каторга
не будет для него большим наказанием, чем сознание
своего преступления и вечные укоры совести; знаю, что
вдова убитого простила его, и все-таки требую катор-
ги - сказать это нелегко. Обвинять, произнести хоро-
шую речь в таком деле неимоверно трудно. Я не знаю,
как это делается, и охотно послушал бы всякогд, кто мог
бы научить меня этому, но утверждаю, что обвинитель
обязан признать нравственные достоинства подсудимого.

Краткость характеристики отнюдь не есть достоинст-
во в судебной речи, коль скоро с личностью связано
объяснение дела. Наши лучшие ораторы нередко ограни-
чивались одним намеком на самое событие преступле-

!!110

ния, отдавая все свое внимание характеристике и психо-
логии. Таковы речи Спасовича по делу Александры
Авдеевой, Андреевского по делу Тарновского'^; отча-
сти речь Громницкого по делу Александра Тальма. Та-
кие мастера не могли говорить лишнего, а мы на этих
примерах видим, что они совсем не заботились о кратко-
сти. Итак, если оратор признал, что характеристика из-
вестного лица нужна для дела, он должен обработать ее
самым тщательным образом; необходимо, чтобы у при-
сяжных составилось и укрепилось именно такое пред-
ставление о человеке, которое нужно оратору. Его про-
тивник, конечно, представит того же человека в ином ви-
де. Но это не значит, что второе изображение заслонит
первое, или наоборот. В этом, напротив, благоприятное
условие для обоих ораторов. Они могут быть оба правы,
если только будут оба правдивы и осторожны. Само со-
бой разумеется, что вслед за подробным, неторопливым
разбором характера действующих лиц надо найти для
каждого образное или сильное выражение, которое
объединяло бы в себе сказанное. Так, Громницкий назы-
вает Александра Тальма бешеным, Спасович Авдееву -
существом, едва походящим на недоразвитого человека;
про Ольгу Палем Карабчевский говорит: безалаберный
комок нервов.

ЖИТЕЙСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Обратимся ко второй задаче психологического исследо-
вания на суде.

В хвалебных рассуждениях о писаниях романистов
до сих пор еще принято говорить о психологическом
анализе, о чудесном проникновении в душевные изгибы
и тайники. Ничего подобного не нужно для судебной ре-
чи. Просмотрите сборники лучших русских, француз-
ских и английских судебных ораторов; ни удивительных
тонкостей, ни бесконечной глубины в их психологии вы
не найдете. Она изумительна только своей простотой,
своей наглядной правдивостью. Когда мы слушаем этих
настоящих ораторов, мы в каждом слове узнаем самих
себя, людей обыкновенных. В большинстве уголовных
дел и нет психологических тонкостей. О чем приходится
нам говорить? О любви, ревности и ненависти, о ли-
цемерии и правдивости, о жестокости и доброте, о силе
страстей человека и слабой воле его. Что же из всего
этого может быть чуждо нам, чего не знаем мы по соб-
ственным наблюдениям над собою и над окружающи-
ми? Разве каждый из нас не различает чистоты серд-
ца от расчетливых добродетелей, легкомыслия от нрав-
ственной распущенности, случайной ошибки от пороч-
ных привычек? Кто не знает, как лжет неверная же-
на, как страдает опозоренный муж, как презирает богат-
ство нищету, как жадно ищут чужих денег глаза коры-
сти? Кто не видит, как близко невежество к престу-
плению, как часто служат ему ум и знание?

Во всей этой психологии нет ничего, что было бы вы-
ше понимания или недоступно наблюдению каждого из
нас. Представьте себе, что драма произошла не между
чуждыми вам людьми, а среди ваших близких знакомых;
что вот Иван Иванович, который пять или десять лет
живет на одной лестнице с вами и не мог, конечно, не
знать о шалостях своей супруги, застрелил ее из той са-
мой двустволки, которой вы так восхищались на тяге
прошлой весной. В тот же вечер у себя за обедом вы
рассуждаете об убийстве с вашей женою и приятелями.
Каждый из собеседников высказывает свои соображе-
ния и догадки по поводу неожиданной развязки долгого
романа. Выясняется, знал ли муж и почему мог не знать,
как мог быть слепым или снисходительным; стало' ли
убийство неизбежным вследствие ревности мужа, или
случайность толкнула жену под выстрел и т. п. Опытный
оратор запомнит все такие мимоходом брошенные заме-
чания, как драгоценнейшие указания для его обвини-
тельной или защитительной речи. Все это простые мыс-
ли простых людей - те самые, которые нужны присяж-
ным для уверенного и правильного решения дела.

Итак, человека и его преступление нетрудно понять.
Но, все-таки, как решить эту немудреную задачу?

Мне хотелось уяснить себе, о чем надо говорить при-
сяжным по делу Золотова. Я рассказал его двум стару-
хам. Одна, прислуга, сказала: все-таки, у самого у него
не хватило духу убить: другая, образованная женщина:
сам не решился, а сколько народу погубил. Потом я
спросил одного чиновника, как найти житейскую оценку
преступления; он ответил вопросом: а что бы ты сам на
его месте сделал? Таким образом, три вопроса дали
мне три различных темы для нравственной оценки убий-
ства. Насколько были они пригодны, об этом можно су-
дить по тому, что каждая из них была затронута и обви-
нителем, и защитой на суде.

Мы часто говорим, что развязка такой-то повести
или драмы неверна; это самый тяжкий и часто справед-
ливый упрек писателю. Но судебный оратор, как я гово-
рил, не рискует встретить такое обвинение: перед ним
всегда готовая развязка. Ему вместе с тем заранее даны
и многие из предыдущих сцен и глав романа, часто запи-
санные с мельчайшими подробностями.

Почти во всяком опте ра^оппеУ^ можно, не бу-
дучи ни судьею, ни обвинителем, ни защитником, ска-
зать, кто заслуживает больше сочувствия: преступник
или жертва. В делах об истязаниях, о посягательствах
на женскую честь, о злостном банкротстве правосудие
общественное, конечно, вполне совпадает с правосудием
судейским. Но в делах об убийствах, о покушениях на
убийство случается нередко, что общественное сознание
требует оправдания, нимало не справляясь о том, есть ли
законные причины невменения. Заканчивая речь в защи-
ту одного убийцы, С. А. Андреевский сказал: <По правде
говоря, я не сомневаюсь, что вы со мною согласитесь>.
На первых шагах прокурорской службы мне пришлось
обвинять одну глубоко несчастную женщину. После две-
надцати лет зверских истязаний, перенесенных ею и ее
детьми на глазах безучастиого крестьянского мира, она
задушила изверга-мужа. Мне до сих пор тяжело вспом-
нить свое участие в этом деле, несмотря на оправдатель-
ный приговор. Если присяжные обвинили бы эту изму-
ченную женщину, она была бы присуждена к каторге.
Спросим себя по человечеству, было ли бы это справед-
ливо, и поищем ответа у других людей, отличающихся от
нас языком, историей и нравами.

В 1874 году на сессии в Честере разбиралось дело о
женщине, убившей деспота-мужа. Он пришел домой
пьяный и стал бить ее; она бросила в него отточенным
ножом, и он тут же умер от раны. Присяжные признали
ее виновной. Судья Брет, впоследствии лорд Эшер, ска-
зал. что ему редко приходилось слыхать о таком звер-
ском поведении, каким отличался убитый. <Справедли-
вость на вашей стороне, - продолжал он, обращаясь к
подсудимой, - муж был виноват во многом перед вами.
Не дай бог, чтобы я стал наказывать вас; ничего подоб-
ного я не сделаю; я не хочу даже, чтобы о вас был по-
становлен приговор; я не допущу, чтобы кто-либо мог
сказать, что суд признал вас виновною в тяжком престу-
плении. Приговор может быть признан состоявшимся
только по его оглашении; я не стану оглашать его. Я
требую только, чтобы вы обязались явиться к выслу-
шанию приговора, если бы суд вызвал вас. С божьей по-
мощью никто вызывать вас не будет>*.

Недавно петербургские присяжные оправдали деву-
ку-работницу, которая зарезала также без умысла Пья-
ницу и расточительницу мать. Все знали заранее, и обви-
нитель лучше всех, что обвинения быть не могло.

Но бывают и такие преступления по страсти или под
предлогом страсти, когда оправдание - издевательства
над убитым и над правосудием. Это - убийство невесты
за отказ выйти замуж, убийство тунеядцем-мужем тру-
женицы-жены, ушедшей работать в люди, убийство мужа
развратницей женой, тяготящейся его надзоре>
и т. п. В этих крайних случаях, по моему убеждению, хо-
рошую речь может сказать только тот из противников
на стороне которого предопределенная победа. Мне ка-
жется, что это подтверждается сравнением речей обвви-
нения и защиты по делу об убийстве статского советни-
ка Чихачова и по делу Емельянова. Но между этим
крайностями встречаются и такие дела, где много вино-
ваты оба: и преступник, и жертва и вместе с тем оба до-
стойны сочувствия; всякий скажет про убийцу: я на его
месте сделал бы то же самое - и прибавит: но, убив -
ждал бы от суда справедливого возмездия. В таких де-
лах у обоих ораторов благодарная задача, и таких дел
бывает немало.

О МОТИВЕ

Каждое преступление, как и всякое сложное явление
жизни общества, есть уравнение со многими неизвестные
ми: оно допускает несколько верных решений; эти реше-
ния не исключают друг друга, хотя и несогласны между
собою: каждое отвечает по-своему.

Прочтите речи талантливого обвинителя и талантли-
вого защитника по делу, не предрешенному заранее
своем исходе. Вы часто будете в недоумении, кто прав,
кто ошибается. И чем внимательнее вы будете читать,
тем яснее будет, что оба правы, каждый по-своему. Ху-
дожник, который изобразил бы свою картину вверх но-
гами, создал бы нечто нелепое; но, бродя в горах, он мог
бы рисовать одну и ту же цепь вершин с разных сторон,
и хотя ни один рисунок не был бы похож на другой,
каждый из них был бы вполне верен природе. Не сходя с
места, он мог бы писать один и тот же пейзаж в разное
время дня, и утренние туманы на его картине были бы
так же прекрасны и правдивы, как сияние полдня или
румянец вечерней зари на снежных высотах. Так, в уго-
ловном процессе обвинитель и защитник могут быть оба
правы, потому что и преступник, и окружавшие его люди
подчинялись в своих поступках не одному и не двум, а
множеству разнообразных побуждений, и никто, и сами
они не знают, с которым дольше боролся человек; еще и
потому, что один говорит о зле преступления, дру-
гой - о несчастий преступника. <Я не могу допу-
стить, - говорил Спасович по делу об убийстве Чихачо-
ва, - чтобы в одном человеке совмещались одновремен-
но три намерения: намерение вызвать на дуэль, побить и,
наконец, убить>. Но, зная жизнь, мы не только допуска-
ем возможность противоречивых движений в душе чело-
века, но и уверенно говорим о них, предсказываем, стро-
им на них свои расчеты, предполагая и то, и другое. А
он? Он, может быть, меньше нашего понимает себя;
еще менее знает, что сделает.

По каким побуждениям убил свою жену Поздны-
шев? Что сделало его убийцей: ревность, ненависть,
оскорбленное самолюбие? То, или другое, или тре-
тье? Едва ли; и то, и другое, и третье. Понял он себя
только после суда.

Каждый день мы слышим от наших обвинителей: мо-
тив есть душа, так сказать, апшшв преступления; через
день слышим от защитников: не было мотива - нет пре-
ступника. Пусть так; но я все-таки скажу: не распро-
страняйтесь о мотивах. Если вы дали присяжным вер-
ную характеристику подсудимого, простое сопоставле-
ние ее с обстоятельствами дела обнаружит и основной
мотив: месть, нужду, половую страсть и второстепенные
побуждения, увлекавшие человека в том же направле-
нии. Пусть это <главная пружина и центр всего де-
ла> - не теряйте на них лишнего времени. Нельзя, ко-
нечно, ограничиться только одним словом. Надо указать,
из чего создался мотив, ибо во внешних причинах этих
простых чувств бывает не менее разнообразия, чем в по-
следующих преступных действиях человека. Прочтите
несколько хороших речей и обратите внимание на то, в
какой формуле предложен судьям или присяжным ...
тив преступления. Здесь волей-неволей приходится огра-
ничиться общим указанием, ибо в каждом отдельном
случае в эту формулу входят особенности данного дела
и, чтобы исчерпать предмет в пределах прошлого опыта
я был бы вынужден привести соответствующие места
каждой речи каждого сборника. Это дело читателя. Во
избежание неясности я укажу только один пример, кото-
рый мне кажется превосходным; беру его в одной из за-
щитительных речей по известному делу об убийстве Пет-
ра Коновалова'^. В этом убийстве обвинялись: жена
покойного Анна, подруга последней Павлова, жившая за
ее счет, мать ее и их родственник Телегин. Надо было
развязаться с мужем, который не хотел выдать жене от-
дельного паспорта. Была сделана последняя попытка:
его щедро напоили, он обещал, и жена повела его в уча-
сток. Защитник Телегина говорил:

<В то время, когда Коновалов с женой отправлялся в
участок, Павлова переживала тяжелые и тревожные ми-
нуты: не в ее интересах было, чтобы он дал отдельный
вид   своей   жене.   Она   знала   Ольгу   (Анну)
Коновалову); - о, это капризное и неблагодарное суще-
ство! Павлова вспоминает те благодеяния, которые она
ей оказала: не она ли ей указала на ее настоящее приз-
вание, не она ли первая вывела ее на улицу? А между
тем - о, эта Ольга! - получи она отдельный вид, ей ни
кого уже больше не нужно, не нужно даже Павловой!..
ведь счастье было так близко! Своим практическим умом,
Павлова понимала, что, убей она Коновалова, она убива-
ет двух зайцев: во-первых, она устраняет человека, кото-
рый всегда мог встать между нею и Коноваловой и меж-
ду Коноваловой и улицей, а с другой стороны, убивая
Коновалова с согласия Коноваловой, она этим самым
связывает с собой эту женщину навсегда, на всю жизнь
по самый гроб, вечной неразрывной тайной, тайной
страшного преступления>.

Мотив, который оратор приписывает Павловой, назы-
вается обыкновенным словом - корысть, но опытный
оратор не ограничился этим словом, а точно выразит
присяжным, что именно заключало в себе это чувство
Павловой.
Бывают дела, в которых никакие старания не могуче
нааружить мотива преступления. В таких случаях надо
уяснить себе два вопроса: а) или мотива вовсе не было; в
таком случае подсудимый и не совершал преступления
иди совершил его в невменяемом состоянии; б) или он
есть, но те, кто знает его, не хотят выдать тайны. В этом
последнем случае длинные рассуждения могут быть
только пустословием. Двое рабочих поссорились из-за
какого-то пустяка; немного спустя один сказал другому:
пойдем-ка сюда на расправу! - и всадил ему нож в
сердце. Встретившись со мною через несколько дней по
окончании сессии, один из присяжных жестоко упрекал
и следователя, и судей. <Спрашивают, какая была рана,
какой нож, мог ли раненый дойти до сарая; спрашивают
о том, что для всех очевидно, а о том, что важно, что не-
обходимо, никто и не думает: как мог человек ни с того
ни с сего зарезать человека? И прокурор нам ничего
не сказал о мотиве. Мы ужасно возмущались>. Присяж-
ные были по-своему правы,
их собственные вопросы были так же безуспешны, как
и незаметные для них попытки следователя разъяснить
дело. В таких случаях прокурор может только сказать,
что, скрывая настоящую причину преступления, винов-
ный берет на себя всю ответственность за то, что сделал.
Что касается двух первых случаев - предположение о
невменяемости и сомнение в личности, то там спор идет
уже не о мотиве преступления, а о фактах; длина или
краткость рассуждений зависит не от оратора, а от об-
стоятельств дела.

От первой преступной мысли, мелькнувшей в голове,
до рокового поступка проходят иногда долгие дни, неде-
ли, месяцы. Как проследить за помыслами и чувствами
человека, скрывающего их, не договаривающего, часто
неспособного даже вспомнить их, тем менее - верно
рассказать о них следователю или защитнику? Все
тем же путем. Его расчеты, надежды, страдания сквозят
в его словах и поступках; кроме того, мы изучили его ха-
рактер и знаем, чем он кончил; мы можем читать в его
душе. Между первой мыслью и последним актом мы зна-
ем ряд отдельных значительных событий или мелких
происшествий; нам нетрудно отличить те, которые долж-
ны были отразиться на его душевной борьбе. Злой намек
искусителя, неосторожное слово соперника, мелькнув-
шая возможность достигнуть цели помимо преступле-
ния. заманчивый случай мнимой безопасности его - все
эти эпизоды оратор отметит себе и, как неразлучный
двойник, передумает, перечувствует их с обреченным
на преступление человеком. Обращение подсудимого
совету друга, мысль о самоубийстве, несколько слов в
письме откроют ищущему новый уголок в его сердце,
опять оратор без труда проследит за усиленным биени-
ем этого сердца. С. А. Андреевский как-то сказал,
дар чтения в чужой душе принадлежит немногим, да и
те немногие ошибаются. Последнее не подлежит со-
нению, но с первым я не могу согласиться и отвечает
тонкому знатоку дела его же словами: <Роман дворни
ка и кухарки ничем не отличается от всех романов!
мире>.

Судебное следствие укажет вам, какие из ранее отме
ченных переживаний в душе подсудимого заслуживая
более подробного разбора перед присяжными и предста-
вляются удобными для этого. Остановитесь на двух-трех
таких моментах и расскажите присяжным в немногих
словах то, что пережил бы каждый из нас в такую минуту.

Защищая Веру Засулич'^, Александров сказал:
<Что был для нее Боголюбов? Он не был для  нее
ни родственником, ни другом, он не был ее знакомым
она никогда не видала и не знала его. Но разве для того
чтобы возмутиться видом нравственно раздавленного че-
ловека, чтобы прийти в негодование от позорного глум-
ления над беззащитным, нужно быть сестрою, женою
любовницею? Для Веры Засулич Боголюбов был по
литический арестант, и в этом слове было для нее все.
Политический арестант не был для подсудимой отвле-
ченное представление, вычитываемое из книг, знаком
по слухам, по судебным процессам представление, воз-
буждающее в честной душе чувство сожаления, состра-
дания, сердечной симпатии. Политический аре-
стант был для Веры Засулич - она сама,
ее горькое прошлое, ее собственная
история,  история  безвозвратно  по-
губленных лет, лучших и дорогих  лет
жизни каждого человека, которого не постига
тяжкая доля, перенесенная подсудимой. Политический
арестант был для нее горькое воспоминание ее собствен-
ных страданий, ее тяжкого нервного возбуждения, по-
стоянной тревоги, утомительной неизвестности, вечной
думы над вопросами: что я сделала? что будет со
мной? когда же наступит конец? Политический
арестант был ее собственное сердце, и всякое
прикосновение к этому сердцу болезненно отзывалось в
ее возбужденной натуре>.

Может быть, среди присяжных, судивших Веру Засу-
дич не было ни одного скрытого крамольника; может
бытъ, все они были безмятежные отцы семейств, чуждые
политики; но нет сомнений в том, что, слушая оратора,
каждый из них узнавал себя в его словах, сознавал, что,
будь он на месте подсудимой, он испытал бы те же чув-
ства и не краснел бы их, а мог бы гордиться ими. А са-
мые чувства? Были они необыкновенны, исключи-
тельны, особенно сложны и тонки? Трудно было до-
гадаться о них внимательному человеку? Нет, загля-
нув себе в душу, всякий из нас нашел бы их в себе и без
чужой помощи, как сумел их найти Александров.

Если вы серьезно и беспристрастно продумали ду-
шевную борьбу подсудимого, вы не ошибетесь. Но это
надо сделать в немногих словах; не забывайте, что там,
где истинный художник может дать волю своей фанта-
зии, нам с вами нельзя ни на минуту выпускать ее из
своей власти. Обвинитель, который, не обладая большим
талантом, попытался бы воспроизвести перед присяжны-
ми рассуждения и колебания Раскольникова или Позд-
нышева перед убийством, мог бы только утомить при-
сяжных, ничего не сделав для их убеждения; защитник,
который стал бы толковать им процесс их душевного об-
новления, был бы еще менее интересен и, пожалуй, ока-
зался бы смешным. .Я помню речь одного товарища про-
курора, обвинявшего девушку в крайне жестоком детоу-
бийстве; это был холостяк, не поэт и не романист; судя
по возрасту, и житейского опыта большого у него быть
не могло. Однако он говорил о том, что чувствовала и
думала, чего не почувствовала и о чем не вспомнила под-
судимая; говорил и требовательно, и верно, 1ряе пиЫ
и1его 80551850 уЫе1иг, сказал один кандидат дру-
гому.

Мужу и жене были нужны деньги; они знали, что их
знакомый имел несколько сот рублей; муж зазвал его в
гости, выслал жену из квартиры и зарезал приятеля.
Когда жена вернулась домой, на полу была лужа крови,
а на постели - труп. Кто из нас не понимает, что баба
стала мыть пол так же неизбежно, как если бы была
пролита миска щей; а затем, кому трудно представить
себе и просто, без чрезвычайных тонкостей передать
Другим, что испытывала она в течение двух-трех по-
следующих   суток   как   укрывательница - закон-
ная - убийцы-мужа и - преступная - вещей уби-
того. Не потому ли нам так трудно понять Гамлета, что
мы слишком выделяем его из числа обыкновенных лю-
дей? Если бы мы приблизили его к себе, мы, может
быть, убедились бы, что сходства больше, чем принято
думать. Нет сомнения, что по уму и сердцу Гамлет
исключительная натурален, но по характеру он - обык-
кновенный человек; его нерешительность есть нереши-
тельность всякого нравственно развитого человека перед
преступлением. Мы забываем, что убийство короля Гам-
летом есть такое же убийство, как те, которые нам при-
ходится судить. Гамлету так же трудно убить, как и вся-
кому из нас, то есть чрезвычайно трудно, несмотря на
гнусное  преступление  Клавдия.  Мне  кажется
это - естественное объяснение его колебаний.

В судебном споре нравственная оценка сводится к
одному вопросу: шел ли подсудимый навстречу преступ-
плению или оно гналось за ним, хотел или не хотел
своего злого дела. Если защитнику удастся доказать, что
он боялся крови, его манившей, боролся с искушение
искал иного пути, что ряд несчастных совпадений тол-
кнул его, что он не раз отказывался от рокового поступ-
ка, прежде чем совершил его, этим будет достигнуто
многое. Несмотря на свои злодеяния, Гамлет остается
для нас <нежным принцем с благородным сердцем>; это
не только потому, что мы знаем его возвышенную нату-
ру, но и потому, что видим, как влекли его к крови низо-
сти и преступления окружающих.

Выше было сказано, что в характеристике краткое
не есть достоинство; наоборот, в объяснении мотив
преступления и в изображении роста умысла следу
остерегаться подробностей и длинных рассуждений.
раздо лучше недоговорить, чем сказать лишнее. Здесь
особенности применимо и другое правило искусств
сказать немногое так, чтобы присяжные от себя добави-
ли недоговоренное; оставить простор их воображению
догадливости, чтобы не вызвать их недоверия и не
разойтись с ними в толковании дела.Глава V

ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ
ОБРАБОТКА РЕЧИ

Юридическая оценка деяния.

Нравственная оценка преступления. О творчестве.
Художественная обработка. Идея. О^ро^Ио

ЮРИДИЧЕСКАЯ ОЦЕНКА ДЕЯНИЯ

В содержание всякой судебной речи входит двоякая
оценка деяния, вменяемого в вину подсудимому: юриди-
ческая и нравственная.

Прежде всего судебный оратор обязан установить
перед судьями, есть ли преступление в том, что было
совершено, и какое именно. Это - уголовная задача,
решение которой всякий без труда найдет в уложении о
наказаниях. Ясно, что эта оценка, то есть законное оп-
ределение преступления, составляет чисто рассудочную
деятельность, подчиненную исключительно формальным
требованиям логики. Уголовная задача должна быть ре-
шена прежде этической. Хотя бы человек совершил ве-
личайшее нравственное злодеяние, он должен быть ос-
вобожден от суда, если не нарушен закон. Это безу-
словное требование, обязательно одинаковое для пред-
ставителей обеих сторон в процессе. Но эта задача от-
носится не к искусству речи, а к обязанностям обвине-
ния и защиты. Поэтому мне не приходится говорить о
знании и толковании закона. Это отнюдь не значит, что
красноречие важнее юридического разбора- дела. Напро-
тив того. Сравните самые слова: риторика, красноре-
чие - это  как-то  расплывчато,  недокончено;  за-
кон - это звучит твердо, неумолимо. В этом случайном
оттенке созвучий есть правда. Бывают случаи, когда ре-
шение задачи по статьям закона устраняет судебные
прения. Установите, что в деянии нет одного из закон-
ных признаков преступления, что миновал срок давно-
сти, что совершивший неосторожное преступление не
достиг совершеннолетия и т.п.,-и кто бы вы ни были,
обвинитель или защитник, - <речи> не нужно. Первая,
главная аксиома уголовного оратора: в основании,
обвинения и защиты лежит юридиче-
екая оценка события. Кто не сумел доказать
факта или убедить судей, тот может быть достоин жа-
лости, но не заслужил осуждения; тот, кто не сумел
найти нужный закон, тот не исполнил долга, тот вино-
вен. Незнание   закона-преступление.^

Правда, в наши обычаи вкралось лукавое правило:
признайте факт; остальное дело судебной палаты и се-
ната. Но с этим никогда не примирятся истинные су-
дебные деятели.

Итак, читатель, мы предполагаем, что здесь пропу-
щена длинная глава, заключающая в себе уложение о
наказаниях и устав уголовного судопроизводства от
первой до последней статьи, и вы не станете читать эту
книгу, если не знаете тех наизусть.

Надо знать не только законы; надо знать сенатские
решения и изучать их по подлинному тексту, а не по
тезисам стереотипного сборника. В 1837 году в Англии
некто Стоксдаль возбудил против Гансарда уголовное
преследование за помещение в парламентских отчетах
сведений, оскорбительных для доброго имени обвините-
ля. Гансард был комиссионером палаты общин по изда-
нию ее официальных отчетов, и спор о составе престу-
пления затрагивал права самого парламента. Поэтому
защитником подсудимого, хотя и в частном порядке,
выступил не кто иной, как генерал-атторней, знамени-
тый сэр Джон Кемпбель. В своей автобиографии он пи-
шет по этому поводу следующее: <Я готовился к этому
делу в течение многих недель. Главная трудность за-
ключалась в том, чтобы справиться с материалом и вве-
сти мои объяснения перед судом в разумные границы.
Я перечитал все, что могло иметь малейшее отношение
к спорному вопросу, от древнейших ежегодников до по-
следнего памфлета, не ограничиваясь специальными ис-
следованиями, но тщательно просматривая сочинения
по истории и по общим вопросам права, английские и
иностранные. Джозеф Юм сказал в палате общин, что
мое вознаграждение в триста гиней было чрезмерно ве-
лико; но если бы эта плата была определена по потра-
ченному мною времени и труду, я получил бы по край-

ней мере три тысячи. Я перечел каждое из тех дел, на
которые ссылался в своей речи, и собственноручно сде-
лал из них нужные выборки. Я написал и переписал
все, что должен был сказать. Но на суде все, за исклю-
чением цитат из книг, я говорил по памяти. Моя речь
продолжалась ровно шестнадцать часов*.

Вот что значит быть во всеоружии закона.
И вы должны знать, читатель, что пошехонец Иван
Сидоров имеет право на такую же защиту в русском
медвежьем углу, как британский подданный перед Су-
дом королевской скамьи в Лондоне.

Нужно ли пояснять, как важно знание всех тонко-
стей закона в делах, решаемых всякого рода коронными
и смешанными судами, например, у нас в делах полити-
ческих?

НРАВСТВЕННАЯ ОЦЕНКА
ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Нравственная оценка не заносится в писаные кодексы;
благодаря бесконечным оттенкам действительной жизни
она в большинстве случаев только приближается в
большей или меньшей степени к законной, а часто и
прямо противоречит ей. Она, так сказать, носится в воз-
духе; оратор должен уловить ее и выразить ее перед су-
дьями.

<Когда   расследуется   преступление, - говорит
Э. Ферри**, - вызвавшее особое внимание общества
по искусному ли выполнению его или по чрезвычайной
жестокости, то в общественном мнении сразу устана-
вливаются два течения: одно из них создается обще-
ством в широком смысле слова; оно стремится вы-
яснить, как, почему, по каким побуждениям совершил
этот человек такое преступление. Об этом спрашивают
себя все не причастные к судебной стороне дела. Те же,
кто служит уголовному правосудию, образуют другое
течение; они стремятся изучить самое <деяние>; дея-
тельность общественного сознания происходит здесь

только в области юридической оценки. Прокурор, судьи,
полицейские чиновники рассуждают о том, как назвать
преступление, совершенное известным человеком при
данных обстоятельствах: есть ли это убийство, отцеу-
бийство, оконченное или неоконченное покушение на
убийство, составляет ли оно кражу, мошенничество или
присвоение. Служители правосудия совсем забывают о
главном вопросе, с самого начала поставленном в обще-
ственной совести: как? отчего? и погружаются
всецело в технические подробности, представляющий
как бы юридическую анатомию деяния виновного. Эти
два течения представляют собою классическую и пози-
тивную школу уголовного права>.
!!123

В этих словах указан основной недостаток наших,
обвинительных речей. Мы все остаемся классиками, не
замечая, как сильно отстаем от жизни. Если бы, по
крайней мере, мы были настоящими классиками, если
бы мы читали Аристотеля, Цицерона, Квинтилиана! Мы
многому научились бы у них. Судебный оратор должен
быть бытописателем, психологом и художником, гово-
рит нам опытный защитник. Мы постоянно забываем об
этом. Наши прокуроры излагают обстоятельства дела,
<представляют улики> и, разъяснив присяжным, что
<судебным следствием установлены все признаки закон-
ного состава преступления в деянии подсудимого>, опу-
скаются в кресло с сознанием исполненного долга. Это
иногда бывает правильно в коронном суде, но это сов-
сем не то, что нужно в суде с присяжными. Некоторые
защитники знают это и ведут защиту, разбирая быто-
вые стороны дела. В этой области они естественным об-
разом несравненно чаще соприкасаются с настроением
и чувствами присяжных, чем их противники в своих
рассуждениях и выводах. Поэтому они имеют и больше
влияния на них, чем те.

Молодой крестьянин еще ребенком был отдан отцом
в ученье к сапожнику в уездный город. Отец рвдовел и,
имея для простого крестьянина хорошие средства, о сы-
не не заботился. Сын сошелся в городе с молодой ме-
щанкой, и она забеременела от него. Любя ее, он решил
жениться и просил у отца денег на свадьбу. Отец не дал
денег и стал требовать, чтобы сын отказался .от брака,
угрожая, что иначе сам женится на соседней бобылке и
лишит сына наследства. Между тем срок беременности
девушки подходил к концу. Сын распорядился свадь-
бой, позвал гостей на воскресенье и за неделю до свадь-

бы, в субботу, пробрался в хату к отцу и зубилом от бо-
роны забил его насмерть. На крики умирающего сбежа-
лись крестьяне и задержали отцеубийцу. Он во всем
сознался. Обвинитель будет доказывать присяжным, что
<в настоящем деле не может быть сомнения в налично-
сти обдуманного заранее намерения в деянии подсуди-
мого, что никак нельзя говорить о запальчивости и
раздражении, ниже о простом умысле>, и напомнит
присяжным о нарушении всех законов божеских и че-
ловеческих. Защитник не станет тратить времени на
спор с прокурором: он со всем согласится, признается,
что преступление ужасает его еще больше, чем самого
обвинителя, но поговорит о семейных отношениях, ска-
жет и докажет, что отец был развратник и жестокий
самодур, а сын находился в безвыходном положении и
совершил убийство не из корысти или иного низменно-
го чувства, а из благородного побуждения, с безрассуд-
ной мыслью спасти от позора девушку, которую сделал
матерью. И за это приходится карать его самым стро-
гим бессрочным наказанием, установленным в нашем
законе после смертной казни!.. Кто будет виноват, если
присяжные оправдают?

Те, кому приходилось беседовать с присяжными,
знают, что они спорят не о том, какое преступление со-
вершил подсудимый, а о том, какой он человек. Инте-
ресно сопоставить эту точку зрения с рассуждениями
чисто философского характера. Шопенгауэр говорит,
что, несмотря на безусловную необходимость наших по-
ступков по закону причинности, всякий человек считает
себя нравственно ответственным за свои дурные поступ-
ки и считает так потому, что сознает, что мог бы не де-
лать их, если бы был иным человеком; таким образом,
основанием нравственной ответственности служат не
отдельные преходящие поступки человека, а его харак-
тер; он сознает, что должен нести ответственность
именно за свой характер. Так же относятся к этому и
другие люди: они оставляют в стороне самое деяние и
стараются только выяснить личные свойства виновника:
"он дрянной человек, он злодей>, или <он мошенник>,
или <это мелкая, лживая, подлая натура>; таковы их
суждения, и упреки их обращаются на его характер.
Едва ли можно сомневаться, что присяжные, оправдав-
шие Позднышева, руководились именно соображениями
этого рода.
В своей статье о Шекспире'^ Толстой говорит, что
содержанием искусства служит определенное мировоз-
зрение, соответствующее высшему в данное время рели
гиозному пониманию общества; это мировоззрение бес-
сознательно для оратора проникает все его произве-
дение. Религиозное понимание в том смысле, как о нем
говорит Толстой, есть не что иное, как нравственное
сознание общества, и определение, выраженное им по
отношению к драме, вполне подходит и к ораторскому
искусству. Судебная речь должна заключать в себе
нравственную оценку преступления, соответствующую
высшему мировоззрению современного общества; в этой
оценке, несомненно, есть доля бессознательного, хотя,
конечно, значительно меньшая, чем в чисто поэтиче-
ском произведении.

Ни одно явление в жизни общества не бывает впол-
не независимо от современной ему действительности;
напротив, оно обыкновенно находится в самой тесной
связи с нею. Мы живем солнечным светом и теплом,
кислородом воздуха, телесной пищей и духовным воз-
действием на нас окружающих и наших книг; в свою
очередь мы сами оказываем физическое и нравственное
влияние на людей и события, с коими соприкасаемся. И
каждое преступление, как определенное общественное
явление, бывает связано тысячью нитей со всей совре-
менной ему обстановкой. Оратор, призванный наряду с
законной оценкой этого преступления дать и нравствен-
ную, должен считаться с этим. Как же сделать это?
Введите ваше дело в современные условия обществен-
ной жизни; пусть станет оно для вас центром, в кото-
ром, как отдельные нити и круги в паутине, сосредото-
чится все научное и нравственное сознание, все практи-
ческие и высшие стремления того общества, среди кото-
рого жил и совершил свое преступление подсудимый, а
затем пусть все это отразится в вашей речи и найдет в
ней свою равнодействующую по отношению к этому
делу.

Чтобы не быть превратно понятым, я должен огово-
риться: я намечаю перед вами практическое правило в
идеальной, недостижимой в действительности формуле;
но всякий оратор, по моему убеждению, должен, на-
сколько может, приближаться к ней. При этом, когда я
говорю: пусть все отразится в вашей речи, я отнюдь не
хочу сказать: пусть будет и все высказано; и здесь не-
обходима та разборчивость, о которой я уже говорил:
не пытайтесь сплетать перед вашими слушателями все-

го узора этих кругов и нитей жизненной паутины, умей-
те выбрать две, три из них, но так, чтобы они воспроиз-
водили всю сеть перед умственными взорами судей.

Но это не все. Нравственные воззрения общества не
так устойчивы и консервативны, как писаные законы; в
нравственном сознании людей всегда происходит то
медленная, постепенная, то иногда резкая, неожидан-
ная переоценка ценностей; глубоко вкоренившиеся, ка-
залось бы, взгляды иногда со дня на день изменяются и
часто сталкиваются между собой. Требование нрав-
ственности всякий понимает и толкует по-своему, и
всякий вполне свободен в своих суждениях при этом
толковании. Поэтому в рассматриваемой мною части
своей речи оратор имеете выбор между двумя ролями.
Он может быть послушным и верным, уверенным выра-
зителем господствующих воззрений; такая уверенность
часто высказывается в прокурорских речах. Но бывает
и другое: оратор вовсе не обязан всегда быть глашатаем
господствующего или подчиненного большинства. Он
может выступить перед судьями в качестве изобличите-
ля распространенных заблуждений, предрассудков, ко-
сности или слепоты общества, идти против течения, от-
стаивать свои собственные, новые, неслыханные взгля-
ды и убеждения.

О ТВОРЧЕСТВЕ

Главный нерв речи есть нечто, факт или вывод, заклю-
чающееся в деле или вытекающее из него; главный
спорный вопрос, следовательно, и главное положение
оратора - также. То и другое надо искать в деле. Но
иногда обдумывание речи не ограничивается этим. Про-
чтите любую речь истинного оратора, и вы убедитесь,
что, будучи обвинением или защитой, она есть вместе с
тем художественное произведение. Это объясняется
тем, что творчество в судебной речи по существу своему
соответствует творчеству человека в области искусства
вообще. Многие люди, особенно судьи-практики, дер-
жатся другого взгляда; иные решительно отрицают
творчество на суде в прямом смысле слова. Остановим-
ся на этой точке зрения.

В окружном суде предстоит разбор дела о совершен-
ном преступлении; назначаются обвинитель и защитник.
Тот и другой обязаны основательно изучить дело, вы-

яснить все установленные факты и все сомнительные
обстоятельства, взвесить и проверить значение каждо










из них в отдельности и затем изложить их в логическо>
порядке, указав их относительную важность с точщ
зрения своего положения в процессе; другими словами
оратор должен взять из дела все, что в нем есть, и пе^
редать это судьям или присяжным заседателям, 0бви1
нитель должен указать им все,- что изобличает подсул
мого, защитник - все, что доказывает его неприкос1-
венность к делу или извиняет его преступление. Дл
этого, конечно, сырой материал дела должен подает
гнуться известной обработке со стороны оратора; необ
ходимо также, чтобы судьи без труда могли следить э
его мыслями, усвоить их и запомнить, чтобы затем об
думать их в совещательной комнате; содержание оба>
нения или защиты должно быть передано изящными
сильными словами, а самая речь должна быть произне1
сена с внешней выразительностью и красотой; этиц
приспособлением и целесообразным изложением дан^
ных дела и ограничивается обязанность оратора, и та^
кая речь, хотя бы сказанная по незначительному пово-;
ду, будет образцом судебного красноречия.

Такое представление об ораторском искусстве на су-
де представляется мне глубоким заблуждением. Работа
этого рода, несомненно, требует уменья и имеет боль-
шую ценность; она необходима, и я готов признаться, 1
что это есть в некоторой мере и созидательная работа, '
но это не есть творчество. Глядя на рабочего, который 1
копает длинный ряд ям, укрепляет в них высокие стол-
бы на определенных расстояниях, соединяет их не- ^
сколькими пучками проволоки, я не могу отрицать це-
лесообразности и пользы его труда; я, однако, не назову
это творчеством. Но по этой проволоке пробегает элек-
трическая искра; она с мгновенной быстротой соединя-
ет людей, живущих на разных концах земного шара, в
их чувствах и помышлениях, радостях и гррести; эти
столбы и проволока представляются мне как узлы и во-
локна колоссальной нервной системы, объединяющей в
одно целое все живущее человечество; воображение ри-
сует мне образ ученого, склонившегося над рабочим
столом и силой мысли своей создавшего эти чудеса, и я
не могу не сказать, что если труд того рабочего был до-
стойный и полезный, то труд этого ученого есть нечто
несравненно более высокое и ценное, есть действитель-
но творчество, настоящее, могучее, чудодейственное.

Что такое уголовное дело, которое прокурор или адво-
кат получает из рук секретаря суда? Это несколько
десятков часто очень неопрятных, а иногда и чересчур
чистых протоколов, постановлений, полицейских спра-
вок, нанизанных на толстый шнур со скрепою и печа-
тью; это - та же цепь бездействующего телеграфа; ког-
да через этот шнур, как электрический ток, пробежала
искра вашей живой мысли и горячего чувства, одухо-
творяющая и оживляющая эти серые листы, тогда на-
чинается творчество ваше как судебного оратора.

Можно возразить, что это - задача, уже решенная:
всякое уголовное дело, как отрывок человеческой жиз-
ни, имеет известное законченное идейное содержание,
воплощает в себе известную мысль, которая сразу вид-
на всякому; и эта основная идея, выражение непосред-
ственного смысла совершенного преступления, бывает в
большинстве случаев слишком проста, ограничена в сво-
ем значении и потому бесплодна. Действительно, значи-
тельное большинство наших уголовных дел имеет имен-
но такое упрощенное до грубости содержание. Однако
настоящие мастера и художники слова умеют, когда хо-
тят, создавать образцы искусства из этих незначитель-
ных дел. Это несомненное наблюдение всякого, часто
бывающего в суде, и это есть убедительное подтвержде-
ние близкого сродства ораторского и поэтического
искусства. Но вы скажете: что же можно найти возвы-
шенного и прекрасного в наших заурядных уголовных
делах? Они представляют собой самые мелочные,
будничные побуждения и поступки людские. Ведь это
все те же кражи со взломом, кражи без взлома, те же
грабежи с насилием и грабежи без насилия. Я отвечу
вам: та же детская люлька, та же азбука, те же вен-
чальные кольца и та же гробовая доска. А какое беско-
нечно разнообразное, бесконечно богатое содержание
влагает жизнь в эти бессменные рамки!

Работайте над небольшими сюжетами, говорил Гете;
пишите обо всем, что представится вам темой для сти-
хотворения, пишите смело, не откладывая, и вы будете
производить нечто хорошее, и каждый день будет при-
носить вам радость. Свет велик и богат, жизнь столь
многообразна, что в поводах к стихам недостатка не бу-
дет. Не следует думать, что действительность не пред-
ставляет поэтического интереса: поэт именно тем и мо-
жет доказать свое дарование, что умеет открыть инте-
ресную сторону в самом обыкновенном сюжете. Надо

129








только обладать глазами, знанием людей и пронш...
тельностью, чтобы в малом видеть великое. Вы найдет
эти замечания в книжке Эккермана*.              "'

Все, что высказывал Гете о поэзии, вполне справед
ливо и по отношению к ораторскому искусству. Чтоб^
сделаться судебным оратором, надо учиться творчестт!
у самой жизни. И надо быть тароватым и щедрым, ка1
жизнь. Не только взять все из дела должен оратор-х^
дожник, но и все вложить в него, все то, что в насто^
щую минуту хранится в его уме и сердце. И это должи)
делаться не так, как бывает в гражданских сделках: (^
и1 Дек, - нет, за все, что берет, оратор должен платит
вдесятеро.                                        !

Молодая помещица дала пощечину слишком смели
му поклоннику. Для нас, сухих законников, это 142 си
тья устава о наказаниях - преследование в частном пс
рядке, три месяца ареста; мысль быстро пробежала п
привычному пути юридической оценки и остановилас)
А Пушкин пишет <Графа Нулина>, и мы полвека спуст
читаем эту 142 статью и не можем ею начитаться. Не
чью на улице ограбили прохожего, сорвали с него п
бу... Для нас опять все просто, грубо: грабеж с наси7
ем, 1642'^ ст. уложения - арестантские отделения
или каторга до шести лет; а Гоголь пишет <Шинель> -
высокохудожественную и бесконечно драматическу1
поэму.

В литературе нет плохих сюжетов, в суде нет таки:
дел, по которым человек образованный и впечатлитель
ный не мог бы найти основы для художественной речи
Что может быть грубее и, так сказать, менее поэтично
чем  преступление,  предусмотренное  2-й  часть>
1484'^ ст. уложения о наказаниях, то есть нанесеииэд
смертельных ран или повреждений в запальчивости ил
раздражении? А вот происшествие, разбиравшееся
нас в суде в конце прошлого года: молодой рабочий
пьяном виде забил насмерть поленом старуху, с кото-1
рой жил в одной квартире; это 2 ч. 1484 статьи; но ста-1
руха была его родной бабкой, они искренно любило
друг друга, и он кормил ее своим заработком; такая те-1
ма - находка для оратора-художника.

Кузьма Коротков, пьяница и вор, женился на пу-
бличной женщине; у него оказался скромный талант: он

* Разговоры Гете, перевод Д. В. Аверкиева, СПб., 1905.
130

хорошо играл на гармонике; они стали ходить по трак-
тирам; он играл, она плясала с бубном; воровать он пе-
рестал. Свидетели, простые люди, просто говорили, что
они любили друг друга. Оба жили в непрерывном дур-
мане: вечером - от водки, утром - с похмелья. Кто-то
из пьяных покровителей Короткова снялся с проститут-
кой в фотографии; на эту карточку попал и Коротков;
сожительница приревновала его. В пьяном споре он
убеждал ее, что его нечего ревновать; она отвечала:
люблю и буду ревновать. Он достал револьвер и сказал:
молись, сейчас с тобой покончу. Она ответила: сначала
себя. потом меня! Он выстрелил и убил ее наповал.
Такая находка - клад.

Исходная точка искусства заключается в умении
уловить частное, особенное, характерное, то, что выде-
ляет известный предмет или явление из ряда других
ему подобных. Пока нет обособления, нет художествен-
ной обработки. Мещанин Иванов украл пару сапог.
Сколько ни думать, из этого ничего иного нельзя выду-
мать, кроме того, что Иванова надо посадить в тюрьму.
Отметьте одну характерную черту, скажите: старик
Иванов украл пару сапог, мальчишка, пьяница, вор Ива-
нов украл пару сапог, и вам уже дана канва для быто-
вого очерка, вы уже на пути к художественному творче-
ству, уже готовы от себя вложить в дело нечто, вам
лично присущее. Для внимательного и чуткого человека
в каждом незначительном деле найдется несколько та-
ких характерных черт; в них всегда есть готовый мате-
риал для литературной обработки. А судебная речь есть
литература на лету.

Надо старательно отличать общее от единичного,
своеобразного. Для общего у каждого оратора может
оказаться давно обработанный материал; если нет, он
найдется в изобилии в сборниках. Единичное же,
исключительное, то, что впервые встречается в данном
деле. есть источник вполне самостоятельной, творческой
разработки всей темы или отдельных эпизодов. Приме-
рами таких характерных черт изобилуют сборники:
спаивание опасного сообщника Карганова в деле Мя-
сниковых'^*, бракосочетание ради развода и объ-
яснение за утренним чаем в деле Андреева** и т. п.

*См.: А. Ф. К он и. Судебные речи, СПб., 1905, с. 217 и ел.
**См. ниже ее. 137-138.








Каждую из этих особенностей дела надо обсудить вни-
мательно, как тему для интересной картины.         ^

А. Ф. Кони говорит, что Спасович в своих речах яв-1
лялся не только защитником, но и мыслителем; частный
случай служил для него поводом затронуть общие во-
просы и осветить их с точки зрения политика, морали-
ста и публициста. Не надо думать, что это возможно
только в больших процессах. По самому ничтожному
делу можно затронуть выдающееся современное собы-
тие или общий вопрос из области религии, нравственно-
сти, политики. У московской заставы поздно вечеров
стоит городовой; с одной стороны к нему приближается
пьяный мастеровой, с другой - навстречу пьяному иду1
три местных хулигана; городовой знает их давно, пото^
му что местные обыватели каждый день жалуются на
их нападения: заведут человека в глухой двор, разденут;
и идут пропивать награбленное; до сих пор ни разу не^
попадались. В это время проходил вагон конки; городо-
вой стал на площадку и поехал вслед за своими нена-
дежными знакомцами; они поравнялись с пьяным, по-
толкались с ним и пошли дальше; городовой подошел к
нему и спросил, все ли у него цело; мастеровой хватил-
ся за карман и сказал, что пропал портсигар; городовой
погнался за грабителями и задержал одного из них с:
поличным в руках. Портсигар был жестяной и стоил
двенадцать копеек. За этот грабеж согласно 3 разд.
1643'^ ст. уложения установлено заключение в аре-
стантские отделения на срок от четырех до пяти лет с
лишением всех особых прав. Само собой разумеется,
это дело попало на суд по недоразумению; на судебном
следствии выяснилось, что ограбленный просил не со-
ставлять протокола о грабеже и отпустить и его, и ви-,
новника с миром; но в судебной палате состоялось оп-
ределение о предании суду. Нетрудно представить себе
незавидное положение прокурора между этими двенад-
цатью копейками и лишением всех особенных прав; но
раз уж это неловкое дело попало ему в руки, что меша-
ло ему затронуть очень интересную современную тему:
городовой сделал свое дело?

Мне пришлось прослушать речь одног^ из лучших
ораторов нашей столичной прокуратуры по делу, очень
благодарному для обвинителя. Парень, еще не достиг-
ший совершеннолетия, сошелся с молоденькой певицей
ресторанного хора; через несколько месяцев он надоел
ей, и она отказалась от любовных встреч с ним; он улу-

чил минуту и одним ударом ножа заколол ее. Я с уве-
ренностью приготовился выслушать сильную и краси-
вую речь и был жестоко разочарован. Обвинитель гово-
рил о преступности, ножевой расправе, о неприкосно-
венности человеческой жизни, о необходимости наказа-
ния, чтобы образумить или устрашить других. Какие
безнадежно общие места! Он ни разу не встревожил во
мне ни рассудка, ни сердца. Когда он кончил, я спросил
себя: почему? и сейчас же нашел ответ: эту самую
речь от слова до слова можно было бы сказать по пово-
ду всякого другого убийства, совершенного не по коры-
стным побуждениям. Оратор, вероятно, не успевший оз-
накомиться с делом, не отметил ни одной черты харак-
тера убийцы и погибшей девушки, ни одной особенно-
сти в несложной цепи событий, приведших к трагиче-
скому исходу: вместо яркой картины получился геоме-
трический чертеж, без света, тени и красок. Скажу с
уверенностью, что эта речь не оказала никакого влия-
ния на строгий ответ, вынесенный присяжными. Неуже-
ли не нашлось в этой драме ни одной характерной чер-
ты? Я просмотрел дело и в показании обвиняемого
нашел признание, что девушка была невинна, когда он
сблизился с нею. Это была драгоценная подробность.
Этот бездельник начал с того, что соблазнил девушку, а
кончил тем, что зарезал ее. Припомните слова Мефи-
стофеля о Гретхен^°:
<Она не первая...>

И страстные, негодующие возгласы Фауста:
<Собака! Отвратительное чудовище!.. Не пер-
вая! - Ужас! Ужас! Человеческая душа не в силах по-
стигнуть, что в пучину этих терзаний повергнуто более
одного-единственного существа! Что первая своими
смертельными страданиями не искупила вину всех про-
чих перед взором вечно прощающего! Я содрогаюсь до
мозга костей при мысли о гибели этой одной; ты равно-
душно усмехаешься над судьбою тысячей!>

Какую речь сказал бы обвинитель, если бы захотел
вспомнить этот отрывок!

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ОБРАБОТКА

Нет, скажут те, кто всегда все знает лучше других; су-
дебная речь - трезвое логическое рассуждение, а не
эстетика и никогда не будет эстетикой.

Посмотрим.

Биржевой маклер убил жену, которая требовала "
него развода. Убийца - самый обыкновенный челове:
прожив тринадцать лет с первой женой, он влюбился.
другую женщину и вступил с нею в связь; потом бр<
сил семью и поселился с любовницей. Прошло четы}
надцать лет; она познакомилась с богатым человеке)
который слепо полюбил ее, забросал золотом и брилл>
антами. Уверенный, что она замужем, он просил с
развестись и сделаться его женой. Чтобы сохранит
уважение будущего мужа, ей нельзя было открыть е>
глаза: надо было обвенчаться и потом требовать раз>
да от мужа. Со своей стороны ее давний друг хот
брака, чтобы узаконить их дочь, а может быть, и д
того, чтобы прочнее привязать к себе любовницу. Бр.
состоялся, но спустя некоторое время жена сообщю
мужу о своей связи и потребовала свободы. Последо1
ряд тяжелых семейных сцен, которые кончились уб>
ством'^.

Это - хорошая тема для фельетонного романа; ..
спросим себя, есть ли в этом что-либо интересное в х^
дожественном смысле, можно ли внести что-нибуд
возвышенное в этот пошлый роман?

Человек бросил жену и живет с любовницей. Очен
обыкновенная история. Но художник много думает на
ней, вглядывается в нее с разных сторон, ищет и, накс
нец, останавливается на определенной точке зрения: 01
избирает ту, которая выдвигает вперед все светлые чер^
ты этого безнравственного и непрочного союза и оста-1
вляет в тени все другие; он дорожит найденной карти^
ной, ласкает ее в своем воображении; эта напряженна>
работа и эта заботливость не остаются без награды: ^
него является необычайная мысль, до дерзости смелая
внебрачное сожительство может быть воплощение>,
идеала брака. Он выражает ее так: <Андреев имел пол"
ное право считать себя счастливым мужем. Спросят*
<Как мужем? Да ведь Левина почти 14 лет была ^
него на содержании...> Стоит ли против этого возра-
жать? В общежитии, из лицемерия, люди придумало
множество фальшиво-возвышенных и фалыпиво-през-^
рительных слов. Если мужчина повенчан с женщиной^
о ней говорят: <супруга, жена>. А если нет, ее называ-
ют: <наложница, содержанка>. Но разве законная жена
не знает, что такое <ложе>? Разве муж почти всегда
не <содержит> свою жену? Истинным браком я на-

134

зываю такой любовный союз между мужчиной и жен-
щиной, когда ни ей, ни ему никого другого не нуж-
но, - когда он для нее заменяет всех мужчин, а она
для него всех женщин. И в этом смысле для Андреева
избранная им подруга была его истинною женою>.

Идеал супружества - во внебрачном сожительстве.
Если бы другой оратор, выступая обвинителем или за-
щитником в уголовном процессе, решился бы под влия-
нием минуты высказать присяжным столь рискованное
положение, он, конечно, произвел бы самое невыгодное
впечатление; председатель на основании 611'^ ст.
устава уголовного судопроизводства немедленно оста-
новил бы его за неуважение к религии и закону. Но ху-
дожник, выносивший и претворивший в себе этот дерз-
кий протест против требований формальной нравствен-
ности, подходит к нему постепенно, незаметно подго-
товляя слушателей, говорит спокойно, с искренностью в
тоне, легко и изящно играет словами... и слушатели по-
корно глотают приятную отраву.

Я думаю, что эта мысль не сразу пришла в голову
оратору; я уверен, что он много раз менял свои выра-
жения, пока не нашел этих изящно простых слов. А
чтобы оценить эту мысль по достоинству, заметьте, как
легко разрешает она указанную мною задачу: внести
возвышенное в обыкновенную безнравственную исто-
рию. Духовный идеал художника так высок, что обря-
довая сторона брака действительно теряет значение; он
требует, чтобы этот идеал осуществлялся людьми неза-
висимо от церковного венчания, требует такой чистоты
любовных отношений не только от законного супруга,
но и от всякого, связавшего с собою судьбу женщины.
Заметьте еще, что если бы все это не было обработано
самым тщательным образом, малейшая оплошность, не-
осторожное слово и возвышенная мысль обратилась бы
в апологию разврата.

За блестящим парадоксом следует блестящая кар-
тина. В деле было одно совсем необыкновенное и пото-
му не сразу вполне понятное обстоятельство: чтобы
выйти замуж за генерала Пистолькорса, Сарре (хри-
стианское имя Зинаида) Левиной надо было сначала
выйти за Андреева. Пистолькорс считал ее замужней
женщиной; узнав о ее действительных отношениях с
Андреевым, он мог бы отказаться от женитьбы. Таким
образом, Левина обвенчалась с Андреевым не для того,
чтобы стать его женою, а чтобы начать с ним процесс
о разводе. Высказав это соображение, можно было пс
вторить его в виде метафоры: брак с Андреевым и раа-
вод с ним были первые ступени; на третьей она уже ви-
дела себя перед аналоем не с Андреевым, а с Пистоль-
корсом. То же самое можно было выразить в виде ан~
титезы и притом двояким образом. Можно было ска-
зать: не всякий решится жениться на чужой любовни-
це, но браки с разведенными женщинами - самое,
обычное явление в нашем обществе, или: Левина пони-1
мала, что Пистолькорс готов жениться на порядочной
женщине, но, может быть, отвернется от содержанкщ
Утонченный художник, защитник Андреева пренебрег
этими грубыми приемами. Он выразил приведенные вы-
ше соображения таким образом:

<Религиозный, счастливый жених, Андреев с нове-
хоньким обручальным кольцом обводит вокруг аналоя^
свою избранницу. Он настроен торжественно. Он благо-
дарит бога, что, наконец, узаконяет перед людьми свою
любовь. Новобрачные в присутствии приглашенных це-
луются... А в ту же самую минуту блаженный Пистоль-
корс, ничего не подозревающий об этом событии, дума-
ет: <Конечно, самое трудное будет добиться развода.
Но мы с ней этого добьемся! Она непременно развя-
жется с мужем для меня>... Неправда ли, как жалки
эти оба любовника Сарры Левиной?>

Откуда явилось это поразительное, изящное, злое, а
главное, беспощадно верное сопоставление двух одура-1
ченных людей? Поверьте, что и оно не даром далось 1
художнику. Долго носил он в себе эти три фигуры, ^
вглядывался в них, приближал их к себе и отходил от^
них, бичевал и идеализировал, пока не претворил в себе ^
их драмы, пока они вдруг встали перед ним в этой уди- ^
вительной, неотразимой картине. Накануне судебного
заседания мы встретились с С. А. Андреевским в кори-
доре суда; я спросил его о деле. <Вы не можете себе
представить, как оно меня увлекает; я "люблю их
всех>, - сказал он. В этих словах вполне выразилось
то отношение оратора к своим героям, которые пред-
ставляются мне надежнейшим залогом успеха. Он, дей-
ствительно, сроднился с ними.

После картинки брачного обряда следует характери-
стика жены в дополнение к уже сделанной в самом на-
чале характеристике и биографии мужа. Он был изо-
бражен как обыкновенный, <скромный и добрый чело-
век>, она - как существо чрезвычайно легкомысленное,

бессознательная эгоистка, совершенно не способная к
бескорыстному чувству. В этом портрете нет ни одного
резкого слова. Но какой сейчас будет беспощадный
удар фактом'. Подождите минутку. Она живет то на да-
че, то за границей, дружески переписывается с мужем,
ни словом не намекая ему на свой новый роман, и, на-
конец, возвращается в Петербург, чтобы скорее сде-
латься генеральшей. На другой же день после самого
нежного свидания жена без всяких вступлений и оби-
няков заявила мужу, что они должны расстаться. Тра-
гический смысл этого факта выражен одним словом:
<На следующий же день, за утренним чаем, развязно
посмеиваясь, она вдруг брякнула мужу: А знаешь, я
выхожу замуж за Пистолькорса...>

Оратор продолжает: <Все, что я до сих пор говорил,
походило на спокойный рассказ. Уголовной драмы как
будто даже издалека не было видно>.

<Однако же, если вы сообразите все предыдущее, то
для вас станет ясно, какая страшная громада навали-
лась на душу Андреева. С этой минуты, собственно, и
начинается защита>.

Здесь необходимо одно замечание. Оратор говорит
это сит  гапо ваЦк'^, ибо на самом деле защита
почти закончена; все сочувствие присяжных на стороне
подсудимого, во всем виноватой кажется жертва; оста-
ется сказать уже немногое. То, что оратор называет
началом защиты, представляет разбор душевного со-
стояния подсудимого после признания жены. Оратор
спрашивает себя, что должен был пережить, о чем ду-
мал Андреев в течение следующих двенадцати дней
после неожиданного заявления его жены, и читает от-
вет в сердце подсудимого а Нуге оиуеП'^ с уверен-
ностью и неотразимой убедительностью.

<Весь обычный порядок жизни исчез! Муж теряет
жену. Он не спит, не ест от неожиданной беды. Он все
еще за что-то цепляется, хотя и твердит своей дочери:
<Я этого не перенесу>... Пока ему все еще кажется, что
жена просто дурит. Соперник всего на один год моло-
же его. Средств у самого Андреева достаточно. А глав-
ное, Зинаида Николаевна даже не говорит о любви.
Она, как сорока, трещит только о миллионах, о высо-
ком положении, о возможности попасть ко двору.
Оставалась невольная надежда ее образумить>.

<Между тем раздраженная Зинаида Николаевна на-
чинает бить дочь за потворство отцу. Андреев трево-
жится за дочь, запирает ее от матери и все думает, ду-
мает... О чем он думает? Он думает, как ужасно для
него отречься от женщины, которой он жертвовал всем;
как беспросветна будет его одинокая старость, а глав-
ное, он не понимает, ради чего все это делается...>
Андреев начинает чувствовать гибель. Он покупает
финский нож, чтобы покончить с собой... Ему казалось,
что если он будет иметь при себе смерть в кармане, то:
он сможет еще держаться на ногах, ему легче будет
урезонивать жену, упра^иивать, сохранить ее за собой... ,

Остается еще один момент - последнее столкнове- -
ние между супругами. Грубая сцена убийства не нужна
художнику и не выгодна для защитника: ее и нет в ре-
чи. Но случайное совпадение дало здесь оратору воз-
можность сильного эффекта, и уж, конечно, он не упу-
стил ее. Задолго до убийства, еще в первые годы сожи-
тельства Андреева с его будущей жертвой, его первая
жена выхлопотала распоряжение градоначальника об
административной высылке своей соперницы. Подсуди-
мый добился того, что это распоряжение было отмене-
но, и спас свою сожительницу от высылки. В минуту
последней ссоры несчастная женщина, опьяненная
представлением о положении и связях своего нового
друга, крикнула му^у: <Я сделаю так, что тебя вышлют
из Петербурга! <Эта женщина, - говорил защит-
ник, - спасенная подсудимым от ссылки, поднятая им
из грязи, взлелеянная, хранимая им, как сокровище, в
течение шестнадцати лет, - эта женщина хочет истре-
бить его без следа, хочет раздавить его своей ногой!..>

Нужно ли пояснять вывод? Он уже сложился
сам собой у присяжных, так же как задолго ранее сам
собой сложился у оратора: убийство, совершенное под
влиянием сильнейшего раздражения, доходящего до
полной потери самообладания, было роковым исходом
всего предыдущего.

- Что здесь было? - спрашивает оратор, > и отве-
чает, - если хотите, здесь были ужас и отчаяние перед
внезапно открывшимися Андрееву жестокостью и без-
душием женщины, которой он безвозвратно отдал и
сердце, и жизнь... В нем до бешенства заговорило чув-
ство непостижимой неправды. Здесь уже орудовала си-
ла жизни, которая ломает все непригодное без проку-
рора и без суда... Уйти от этого неизбежного кризиса
было некуда ни Андрееву, ни его жене...
<Не обинуясь, я назову душевное состояние Андрее-

!!138

ва <умоисступлением> - не тем умоисступлением, о ко-
тором говорит формальный закон (потому что там тре-
буется непременно душевная болезнь), но умоисступле-
нием в общежитейском смысле слова. Человек <высту-
пил из ума>, был <вне себя>... Его ноги и руки работа-
ли без его участия, потому что душа отсутствовала...>

<Какая глубокая правда звучит в показании Андрее-
ва, когда он говорит: <Крик жены привел меня в се-
бя!..> Значит, до этого крика он был в полном умопом-
рачении...>

Итак, два портрета, две бытовые картины и две
страницы психологии. Оратор ни в чем не уклонился от
действительности, ничего не прибавил к фактам дела.
Но все, что в нем было, он так переработал, что как бы
заново создал все от начала до конца. Он понял дело
по-своему и свое понимание усвоил в совершенстве.
Оно, может быть, не вполне справедливо, может быть,
далеко не верно. Но его толкование так просто, так по-
нятно и так согласовано с фактами; притом, отчетливо
сложившись в его представлении, оно с такой ясностью
выразилось в его устной передаче, что и присяжные, и
обвинитель, и беспристрастный председатель бессильны
перед оратором. Они не могут заменить его толкование
преступления другим объяснением такого же достоин-
ства, и они волей-неволей подчиняются ему.

Допустим то, чего не могло быть в этом процессе;
предположим, что состоялся обвинительный вердикт. Я
думаю, что каждый из присяжных сказал бы одно и то
же: мы обвинили подсудимого потому, что не можем
оправдывать убийства; но речь защитника верна от на-
чала до конца.

Мне могут возразить, что присяжный, сказавший:
да, виновен, не может назвать верной речь защитника,
требовавшего оправдания: это явная нелепость. Я этого
не думаю. Абсолютная истина для нас недостижима.
Речь Андреевского безукоризненно верна своей худо-
жественной правдой независимо от судебного приго-
вора.

Говоря, что присяжным нечем заменить толкование
защитника, я не хочу сказать, что иного объяснения
преступления и не может быть. Они только что слыша-
ли речь обвинителя. Что такое Андреев? Человек
как все, не добрый и не злой. Он был добр к своим до-
черям и к своей второй жене, в которую был влюблен,
но был жесток с первой женой, которую разлюбил.

Некоторым из свидетелей под влиянием чувства жа-
лости к человеку, которому грозит каторга, он могч
казаться жертвой. Они вполне искренно говорили, что
он всем своим счастьем пожертвовал для своей лю-<
бовницы и второй жены. Но это было явное само-,
обольщение свидетелей. Андреев не думал жертвовать
своим счастьем; он не остановился перед правами',
своей законной семьи в угоду своему благополучию.'
Он разбил жизнь своей жены и дочери от первого
брака, пожертвовал их счастьем, чтобы наслаждаться
жизнью с женщиной, которая составляла его счастье.
А когда пришло время доказать, что он действительно
добрый человек, способный к самопожертвованию,
когда он должен был вспомнить о великодушии своей
первой жены и возвратить свободу второй, он не по-
жертвовал собой, а убил. Обвинитель не упустил из
виду этих простых и убедительных соображений.
Однако речь его не произвела впечатления. Я думаю,
это произошло от того, что он не успел достаточно
поработать над делом, а потому и не нашел ни ори-
гинальных слов для своей мысли, ни эффектных об-
разов, чтобы закрепить ее. А защитник, отдавший де-
лу больше досуга и труда, не только не отошел от
этих опасных ему доводов, а еще сумел воспользо-
ваться ими в пользу подсудимого. Он потребовал от
убитой - от жены того, чего не хотел сделать
убийца-муж.

<Если бы г-жа Андреева имела хоть чуточку жен-
ской души, если бы она в самом деле любила Пистоль-
корса и если бы она сколько-нибудь понимала и ценила
сердце своего мужа, она бы весьма легко распутала
свое положение... Она бы могла искренно и с полным
правом сказать ему: Миша, со мной случилось горе. Я
полюбила другого. Не вини меня. Ведь и ты пережил
то же самое. Жена тебя простила. Прости же меня и
ты. Я тебе отдала все свои лучшие годы. Не принуждай
меня быть такою же любящею, какою ты меня знал до
сих пор. Это уже не в моей власти. Счастья у нас не
будет. Отпусти меня, Миша. Ты видишь, я сама не
своя. Что же я могу сделать?>

<Неужели не очевидно для каждого, что такие слова
обезоружили бы Андреева окончательно? Все было
бы ясно до безнадежности. Он бы отстранился и, веро-
ятно, покончил с собой>.
<Но г-жа Андреева ничего подобного не могла ска-


ь именно потому, что вовсе не любила Пистоль-
корса>.

<И ты пережил то же самое. Жена тебя простила...
Отпусти меня...> Это все вполне справедливо. И именно
потому, что он <пережил то же самое>, Андреев дол-
жен был вспомнить прошлое. Он тогда потребовал, что-
бы жена отреклась от своих прав в угоду его новому
счастью; теперь он должен был уступить свое место но-
вому жениху своей другой жены. Нетрудно вложить
ему в уста такой же простой, сердечный монолог, такие
же простые рассуждения, как приведенные выше, и
прибавить: он ничего подобного сказать не мог, потому
что любил Зинаиду Николаевну не возвышенным чув-
ством любви, а низменным чувством страсти.

Разве это софизмы? Отнюдь нет. И тут и там
правда. Но. на стороне защитника, кроме правды, было
еще искусство.

Я полагаю, нет нужды в других доказательствах
права оратора быть художником.












ИДЕЯ

Какую основную мысль вы изберете: общественное воз-
мездие во имя справедливости, идею бессознательного
правосудия жизни, слепую жестокую и несправедливую
власть случая над судьбой человека - это в значительной
степени зависит от основного вашего миросозерцания,
а также от временного, иногда минутного настроения.
Остановившись на общей идее, заключающейся в от-
дельном событии, художник передает это событие не
как нечто самодовлеющее, а именно как выражение
этой идеи. Для зрителя, читателя, слушателя должно
сделаться ясным, как велика, как могущественна идея,
каким ничтожным, мимолетным, но вместе с тем и
сколь ярким может быть ее отражение в житейских
случайностях. Классическим образцом этого служит
<Медный всадник>.

Нетрудно заметить, какие выгоды представляет та-
кая обработка судебному оратору, в особенности за-
щитнику, если, например, ему удастся найти идею, не
только объясняющую факт, но и оправдывающую пре-
ступление. В наших судебных сборниках есть блиста-
тельное  этому  доказательство - одна  из  речей
Н. П. Карабчевского. Основную мысль можно высказать
так: судьба связала двух человек и с неумолимой бы-
стротою стремит их к гибели; обоих спасти невоз-
можно; лучше вырвать у судьбы одного, чем отдать
обоих ее бессмысленной жестокости; - два брата бо-
рются на краю обрыва; ослепленный ненавистью, один
обнял другого, чтобы увлечь его за собою; ужели не
вправе тот сдавить горло врагу и столкнуть -его в
бездну?

Николай Кашин, сын петербургского купца, женил-
ся восемнадцати лет на Валентине Чесноковой, девуш-
ке не безупречного поведения; он имел от нее двух де-
тей; первый ребенок родился еще до брака. Уже на
втором году после женитьбы жена сошлась с дворни-
ком. Кашин поссорился с нею и, уехав из дому, посе-
лился в провинции у своих родных. Спустя два года он
свиделся с женою, примирился с нею и возобновил су-
пружескую жизнь. Но не надолго. Жена пьянствовала,
посещала прежнего любовника. Пьянствовал и он и
кончил тем, что убил ее. Кажется, трудно придумать'
более прозаическое происшествие.
Вот начало защитительной речи.
<Господа присяжные заседатели. Кашин убил жену
и, убив ее, среди ночи, кинулся к близким. Пришел 1
прежде всего к тетке Чебровой, которую в почтении ве- ]
личал <бабушкой>, на Белозерскую улицу. Ей он, плача, ;
крикнул: <Прощай, бабушка!> - и прибавил, - <я, ба- 1
бушка, жену зарезал; не стерпел больше!> Оттуда мет- ,
нулся на Широкую улицу - к матери своей Анне
Кашиной, напугал ее своим видом до обморока, так что
она тут же лишилась чувств, и успел ей только кри- -
кнуть: <Я Валечку зарезал!> - и побежал дальше. За-
тем он отправился в участок, отозвал в сторону дежур-
ного околоточного Куксинского и <по секрету> расска-
зал ему, что в эту ночь случилось. По его рассказу вы-
ходило так, что он ран двадцать или даже тридцать на-
нес своей жене и резал до тех пор, пока ^ож не сло-
мал, и все-таки жену зарезал (у покойной было на са-
мом деле четыре раны). Околоточный уже не заметил в
нем ни особого волнения, ни особой растерянности.
По-видимому, сознание, что хотя и сломанным, почти
негодным для целей убийства ножом, а дело сделано,
его отрезвило и успокоило. Когда его привели обратно
в квартиру, где на полу в задравшейся кверху сорочке
лежала убитая, он, по показанию всех свидетелей, сто-
ял уже <бесчувственно>, не проронив ни одного слова,

!!142

и только руки, которые только что окровянил при
убийстве, он почему-то прятал в карманы>.

Небрежный слог оратора в этом коротком, правди-
вом и неприкрашенном рассказе как будто намеренно
подчеркивает неприглядную прозу жизни. Но художник
видит в ней нечто значительное и, сразу меняя тон, об-
ращает слушателей к более широкому ее пониманию.

<Дело было сделано. Дело кровавое. Дело, требовав-
шее не только физической силы, но и огромного подъ-
ема душевного. Он сам стоял перед ним, бессильный и
жалкий, точно перед созданием чьего-то могучего духа,
чуждого ему самому. По отзыву всех знавших его,
он - натура пассивная, мягкая, дряблая, почти без-
вольная. Он всегда и всем уступал. Жена била его по
щекам, когда хотела>.

- Как же это случилось? - спрашивает оратор и
в немногих простых словах рассказывает печальную
историю супружества; она заканчивается безотрадным
описанием. По удостоверению свидетелей, покойная
Кашина уже так втянулась в свою пьяную и разврат-
ную жизнь, что не в силах была изменить ее.

<С утра он напивался; дети остаются весь день на
руках случайной няньки, она же шатается по квартире
без дела, шумит, ругается, иногда бегает куда-то. При-
слуга подозревает, что в дворницкую. Подчас она еще
дразнит мужа: <А я к Ваське пойду!> Он отвечает ей:
<Вот дура>, за что с ее же стороны следуют пощечины
и ругательства. Она увлекает его пьянствовать вместе, и
он начинает попивать>.

Оратор напоминает, что супружеская жизнь требует
взаимных уступок, и признает это естественным и не-
избежным.

<Все можно стерпеть и все можно вынести во имя
любви, во имя семейного мира и благополучия: и не-
сносный характер, и воинственные наклонности, и вся-
кие немощи и недостатки. Но инстинктивно не может
вынести человек одного: нравственного принижения
своей духовной личности и бесповоротного ее падения.
Ведь к этому свелась супружеская жизнь Кашиных.
Мягкость, уступчивость мужа не помогали. Наоборот,
они все ближе и ближе придвигали его к нравственной
пропасти. Он уже стал попивать вместе с женою, дети
были в забросе. Еще немного, и он, пожалуй, делился
бы охотно женою с первым встречным, не только с
Василием Ладугиным... Он бы стал все выносить. Мрач-
ная, неприглядная клоака, получавшаяся из семейно^
жизни благодаря порокам жены, уже готова был
окончательно засосать и поглотить его>.

!!143

<Но тут случилось внешнее событие, давшее ему но
вый душевный толчок. Умер любимый отец, предосте
регавший его от этого супружества. Кашин почувство
вал себя еще более одиноким и жалким, еще боле<
пришибленным и раздавленным. В вечер накануа
убийства он плакал, а жена пьяная плясала. Ночы)
случилось столкновение с женой, новая пьяная ее бра
вада: <Я к Ваське пойду!> -и он не выдержал, <и
стерпел больше: он зарезал ее>.

<Господин товарищ прокурора отрицает здесь на
личность <умоисступления>, подлежащего оценке пси^
хиатров-экспертов; я готов с ним согласиться. Тут бы^
ло не исступление ума, не логическое заблуждение
больного мозга, тут было нечто большее. Гораздо боль
шее! Тут было исступление самой основы души - чело
веческой души, нравственно беспощадно приниженно>
растоптанной, истерзанной! Она должна была или по
гибнуть, или воспрянуть хотя бы ценою преступления;
она отсекла в лице убитой от самой себя все, что мра-
чило, топтало в грязь, ежеминутно и ежесекундно влек-
ло к нравственной погибели. И совершил этот подвиг
ничтожный, слабовольный, бесхарактерный Кашин...^

Художественная сила этой речи не требует поясне-
ния; технический расчет заключается в том, что защита
проведена в высоте, настолько приподнятой над обви-
нением, что прокурору не дотянуться до защитника, а
присяжные, увлеченные в <пространство холодное>, где
захватывает дух и сжимается сердце, не захотят отрез-
виться, не захотят действительности. Логически возра-,
зить на эту защиту очень легко: убийство - неподвиг,
а преступление. Как поэт, как художник, оратор волен
говорить, что жена тянула мужа в бездну. Но ведь тя-
нула не рукой, не веревкой, не цепью; ведь< и бездны
никакой не было; это - устарелые общие места; Каши- 1
ну стоило уйти или прогнать жену, и он освободился '
бы от ее растлевающего влияния, очистился бы истин-
ным подвигом души, а не чужой кровью. Обвинитель
мог сказать все это; но присяжные не стали бы слу-
шать его и во всяком случае не пошли бы за ним.

Охотник спускает сокола с цепи; сокол летит под
облака, вьется над полем, гонясь за испуганной дичью,
и после стремительного удара послушно возвращается

на плечо хозяина. Оратор ведет свою мысль по страни-
цам дела, вчитываясь в каждую строку, пригибаясь к
сумеркам жизни, где идет работа в поте лица своего и
<ползет окровавленное злодейство>, но временами он
поднимает голову, и смелая мысль его в свободном по-
лете несется ввысь, к самому солнцу. Но она не уйдет
от человека; он опустил голову, и она опять в его вла-
сти, он господин ее.

Года три тому назад мне пришлось прослушать в
нашем окружном суде одно дело об угрозе полицейско-
му чиновнику при исполнении им служебных обязанно-
стей. Где-то на Кирочной улице, на заднем дворе, в
подвале, была иноверческая молельня; дворник сооб-
щил об этом в участок; закон о свободе вероисповеда-
ний еще не существовал; помощник пристава отправил-
ся на место, чтобы составить протокол. Когда он по-
стучался в квартиру, хозяин, мелкий ремесленник, по-
казался на пороге с топором в руке и грубо крикнул,
что никого не впустит к себе и зарубит всякого, кто
попытается войти. Полицейские ушли и в участке со-
ставили акт по поводу этой угрозы. Происшествие, как
видите, самое заурядное; наказание за проступок по
286^ ст. уложения о наказаниях - тюрьма до четы-
рех месяцев или штраф не более ста рублей. Товарищ
прокурора сказал: поддерживаю обвинительный акт.
Заговорил защитник, и через несколько мгновений вся
зала превратилась в очарованный, встревоженный слух.
Защитник говорил нам, что люди, оказавшиеся в этой
подвальной молельне, собрались туда не для обычного
богослужения, что это был особо торжественный, един-
ственный день в году, когда они очищались от грехов
своих и находили примирение со всевышним, что в
этот день они отрешались от земного, возносясь к бо-
жественному; погруженные в святая святых души сво-
ей, они были неприкосновенны для мирской власти, бы-
ли свободны даже от законных ее запретов. И все вре-
мя защитник держал нас на пороге этого низкого под-
вального хода, где надо было в темноте спуститься по
двум ступенькам, где толкались дворники и где за две-
рью в низкой убогой комнате сердца молившихся уно-
сились к богу... Я не могу передать здесь этой речи и
впечатления, ею произведенного, но скажу, что не пе-
реживал более возвышенного настроения. Заседание
происходило вечером, в небольшой тускло освещенной
зале, но над нами расступились своды, и мы со своих
кресел смотрели прямо в звездное небо. из времени
вечность.

Вы назовете меня софистом, вы скажете, что этот
пример никуда не годится: полицейский протокол сов
падал с исключительным религиозным торжеством. 5
отвечу, что ремесленник не заметил бы этого совпаде
ния или, заметив, ничего не сумел бы извлечь из него
а оратор-художник вложил в него одну из высшие
идей, доступных уму человека. Хотите другой при-
мер? Вспомните, что кардинальный вопрос о грани-
цах законной власти присяжных заседателей, вопрос
возможности оправдания сознающегося подсудимог
при отсутствии законных оснований невменения, бьь
недавно разрешен не по делу о каком-нибудь страшно>
убийстве, не в важном политическом процессе, а по де
лу мещанина Семенова, обвинявшегося в краже.

Каждое уголовное дело может быть для оратор>'
желанным случаем проявить всю присущую ему творче-.
скую силу, дав в нем отражение своей личности, нало-
жив на него свой отпечаток. Но чтобы речь его была-
истинно художественным произведением, необходимо
еще одно условие: оратор должен обладать живой фан-
тазией. Это драгоценное свойство в детстве есть у каж-
дого из нас; с годами мы, к сожалению, часто теряем
его. Но без этого дара, хотя бы в малой доле, мы не

можем создать ничего в области искусства. В книжке
сказок Андерсена есть рассказ о маленьком домовом,
который жил в мелочной лавке '^. Он видел однажды,
как студент, покупавший колбасу, выпросил у лавочни-
ка старую рваную книжку, служившую для обертки то-
вара, и бережно унес ее к себе на чердак. Ночью, когда
все в доме улеглись спать, домовой пробрался наверх к
двери студента и заглянул в щелку. Студент сидел за
столом и читал книгу, взятую у лавочника. Обыкновен-
но у него в комнате бывало очень темно; но на этот
раз - о чудо! - из книги огненным стволом выросло
роскошное дерево с золотыми ветками; они поднима-
лись до самого потолка и протянулись над головою
юноши; на них сверкали цветы невиданной красоты и
качались райские птицы, распевая неслыханные песни;
вся убогая каморка была залита светом, благоуханиями
и дивной музыкой...

Вы любите людей, вы чувствуете поэзию жизни, вы
хотите быть оратором-художником. Возьмите у секре-
таря ваше дело в истрепанной синей обложке, положи-

!!146

те его у себя на столе и вечером, в тиши своего каби-
нета, прочитайте его не спеша; прочитайте раз, другой,
третий. На каждой странице, где-нибудь в уголке, вы
заметите несколько букв: это называется скрепою сле-
дователя. Читайте дело, и пусть на каждой странице
его явится ваша скрепа, загорится и засветится ваша
мысль и ваше чувство; и если перелистывая его измя-
тые страницы, вы на минуту станете поэтом, если ра-
скинутся над вами пламенные ветки волшебного дерева,
распахнутся крылья божественной фантазии, не бой-
тесь этой минуты! - придя на суд, вы скажете вашим
слушателям настоящую речь.

Б18Р081Т10'"

В учебниках риторики придается большое значение по-
рядку изложения оратора. Квинтилиан указывает, что
речь должна быть составлена с тщательным расчетом.
Надо обдумать, нужно вступление или нет, следует ли
излагать обстоятельства дела в непрерывной связи или
отрывками; начать ли с начала или с середины, как Го-
мер, или с конца; не лучше ли совсем обойтись без пе-
ресказа фактов; выдвигать ли вперед свои соображения
или предварительно разобрать доводы противника; ког-
да бывает выгоднее сразу показать свои лучшие дово-
ды, когда лучше приберечь их к концу; к чему заранее
расположены судьи и что может быть внушено им
лишь с осторожной постепенностью; опровергать ли
улики в их совокупности или каждую отдельно; следует
ли избегать пафоса прежде заключения или вести всю
речь в повышенном тоне; предпослать ли юридическую
оценку нравственной или наоборот; о чем говорить
раньше: о прошлом подсудимого или о том, что теперь
вменяется ему в вину. Все это, несомненно, имеет зна-
чение, но мне представляется, что трудность в распре-
делении материала не так велика. Я ограничусь поэто-
му здесь немногими краткими замечаниями.

В общем плане речи необходимо соблюдать логиче-
скую последовательность, в изложении каждого разде-
ла - последовательность времени. Это не требует по-
яснений.

Составные части речи должны быть отграничены
резко друг от друга; здесь изящество уступает целесо-
образности. Незаметный переход от одного предмета к
другому бывает часто достоинством в письменном излс.
жении; в речи это большая ошибка, если только это не
риторический прием для того, чтобы обойти предрассу-
док или смягчить нерасположение слушателей. В вида
общего правила можно посоветовать оратору перед
каждым новым отделом речи указывать в немногих
словах его содержание, ибо надо сделать все, чтобы)
слушателям было легко следить за мыслью говорящего^
Это можно сделать и по отношению ко всей речи в ви-1
де вступления и затем напоминать указанное заранее
при переходе от одного раздела к другому. Приступая
к защите Варвары Диттель, Лохвицкий сказал: <Когда
мать обвиняется в убийстве единственного сына, то
чтобы понять такое страшное преступление, нужны не-
пременно три вещи: во-первых, чтобы эта женщина бы-
ла чудовище; во-вторых, чтобы интересы, которые руко^
водили ею, были такой чрезвычайной важности, что без
удовлетворения их ей нельзя было существовать, она;
сама погибла бы, и, наконец, в-третьих, чтобы обвинить
в таком преступлении, нужны доказательства самые
твердые, самые точные>*.

Читатель, желающий изучить подразделения речи
по правилам классической риторики, найдет их у Цице-
рона и Квинтилиана. Я сказал бы: не ищите плана; он
найдется сам, пока вы будете думать о деле. Это будет
плод бессознательной, а потому и безыскусственной ра-;
боты; следовательно, будет естественный план; когда;
же он найдется, попробуйте переставить его части..
Возможно, что этим путем вы создадите более интерес- !
ную схему изложения. Чем меньше составных частей в 

речи, тем лучше. Речь должна быть краткой; краткость
же заключается не в том, чтобы она была непродолжи-
тельна, а в том, чтобы в ней не было ничего лишнего.
Оратор, который решится предупредить слушателей,
что речь его разделяется на двенадцать частей, погубит
себя, хотя бы речь в целом и не была длинной. Его
противник скажет: дело должно быть для вас понятно,
господа присяжные заседатели, я коснусь только
двух-трех обстоятельств, которые остались не вполне
разъясненными на судебном следствии. У слушателей,
естественно, сложится представление, во-первых, что
оратор убежден в своей правоте, во-вторых, что то, о

чем он будет говорить, имеет особенное значение для
дела и, в-третьих, что он не скажет ничего лишнего.
Этим самоограничением и уважением ко вниманию слу-
шателей оратор выговаривает себе право разобрать по-
ставленные им вопросы так подробно, как найдет нуж-
ным, и обязывает присяжных относиться внимательно
к каждому его слову. Может быть, первая речь скажет-
ся гораздо короче; они все-таки охотнее прослушают
вторую.

Надо иметь в виду две задачи: во-первых, составить
речь как можно короче и, во-вторых, вести судебное
следствие так, чтобы еще более сократить ее.

Если после судебного следствия самое лучшее из
всего продуманного вами окажется лишним, будь то
половина вашего труда, вы должны выбросить ее из ре-
чи со всеми роскошными мелочами. Когда можно ку-
пить землю за тысячу червонцев, к чему платить
две? Если надо доказать, что дважды два - четыре,
нужно ли прибавлять, что трижды три - девять?
Да, жаль! Там были такие остроумные мысли, такие
блестящие картины! - Может быть. Но суд не выстав-
ка роскоши, а суровое дело.

* Судебный вестник, 1876 г.
!!148

Глава 6

СУДЕБНОЕ СЛЕДСТВИЕ

О допросе свидетелей.

О достоверности свидетельских показаний.
О разборе свидетельских показаний. Об экспертизы

О ДОПРОСЕ СВИДЕТЕЛЕЙ

Участие сторон в судебном следствии не входит в нек
средственное содержание этой книги. Но всякому (
дебному оратору необходимо иметь в виду одно осно<
ное соображение: судебная речь есть дополнение суде{
ного следствия, а не наоборот; поэтому, как я сейч1
говорил, все, что возможно, должно быт
сделано до прений.

Это правило должно бы стоять во главе заповед<
судебного  красноречия.  Идеальная  обвинительна
речь - это поддерживаю обвинение; идеальная речь за
щитника - требую оправдания. Что означала бы така
речь? Что дело решено фактами, а не словами, ч^
устранено влияние случайности - превосходства ора
торского таланта на решение судей или присяжных

В нашей судебной среде признается бесспорно, чтч
успех оратора в уголовном процессе зависит не столью
от его речи, сколько от умения <вести> судебное след
ствие, то есть выяснять перед судьями и присяжным)
обстоятельства дела, доказывающие и подтверждающие
справедливость того или иного решения. И старейши^
люди, и совсем юные обвинители, и защитники охотно
повторяют это указание; в устах молодежи оно даж<)
звучит некоторым притязанием на быстро усвоенную
опытность и знание судебного дела. Мне кажется, труд-1
но привести более твердо установленное положение и,1
говорю с уверенностью, еще труднее найти правило, ко-1

!!150

торое с такой бессознательной, но настойчивой после-
довательностью забывается нашими прокурорами и за-
щитниками на практике.

До судебного следствия каждый свидетель предста-
вляет из себя сомнительную величину. Он может под-
твердить сказанное у следователя, усилить свое показа-
ние или отречься от него, может быть изобличен во
лжи или вынужден подтвердить факты, которые хотел
скрыть. В недавнем процессе было сказано, что пере-
крестный допрос есть то искусство, посредством кото-
рого можно заставить человека отречься от всего, что
он знает, и назвать себя не своим именем. Это справед-
ливо: но для людей честных и умелых это средство рас-
крыть то, что без него осталось бы недоступным для су-
да; притом это средство положено в основание уголов-
ного судопроизводства, установленного у нас законом, и
до сих пор лучшего не найдено. Обвинитель и защитник
должны обладать как искусством красноречия, так и
искусством вести судебное следствие, и надо помнить,
что второе важнее первого. Если на судебном следствии
стороной установлены факты, изобличающие или оправ-
дывающие подсудимого, и представитель этой стороны
не сумеет сказать речи, судьи или присяжные могут са-
ми сделать логические выводы из фактов. Напротив то-
го, речь, не основанная на фактах, то есть на данных
судебного следствия, никого убедить не может. Но
искусство вести судебное следствие до сих пор находит-
ся у нас в самом жалком положении, и нам надо учить-
ся ему у англичан, давно достигших в нем поразитель-
ного умения. Я должен повторить здесь то, что говорил
выше об уложении о наказаниях и уставе уголовного
судопроизводства: прежде чем изучать искусство речи,
надо изучить книжку, заключающую в себе правила
искусства допроса свидетелей. Эти правила заключают-
ся в названном выше сочинении Г. Гарриса <Нт{5 оп
Ас1уосасу>>*. Там вы найдете указания к тому, что-
бы научиться извлечь из судебного следствия все, что
может служить к раскрытию истины; но это уменье
столь тесно связано с задачами судебной речи, что я
должен сказать о нем здесь несколько слов.

* Насколько мне известно, русский перевод этой книги должен
в текущем году быть напечатан в приложении к <Журналу Министер-
ства Юстиции>,

!!151
Живая основа процесса заключается в показания
свидетелей и экспертов; в их словах загадка и разгад>
дела. Поэтому наиглавнейшая, почти единственная 31
слуга сторон в ведении судебного следствия состоит,
умении вести допрос. Повторяю, в нашем суде его не^
и никто не заботится о его развитии. Можно сказав
во-первых,  что  большая  половина  воц
росов, задаваемых у нас в уголовно
суде   с   присяжными   заседателям)
суть вопросы праздные; можно сказат
во-вторых, что из другой, меньшей половин
большая часть состоит из вопросов, вв
з ы вающих неблагоприятные ответы дл
спрашивающих; и я утверждаю, в-третьих, 41
в большинстве этих последних слу-
чаев неблагоприятный ответ б ы в ае '
заранее предрешен неудачным вопр о
с о м.

Все искусство наших обвинителей и защитников 01
раничивается выпиской показаний, данных свидетеля1
на предварительном следствии, скучными вопросами )
этой указке и задорным требованием оглашения прот
кола ввиду <явного противоречия> при малейшей неточ
ности или ошибке свидетеля или следователя.

Может быть, это преувеличение? Начнем с первс
го положения и будем терпеливы.

Мы в суде. Подсудимый обвиняется в краже верхне
го платья из передней. Допрашивается кухарка потер
певшего. Защитник спрашивает:
- У вас квартира постоянно отперта бывает?
- Нет, заперта бывает.

- Кто же мог отворить подсудимому дверь?
- Не знаю.                                  "
- Когда входят в квартиру, то первая комната при^
хожая?

- Прихожая и кухня.
- Ваше пальто висело?
- Висело.
- На вешалке?
-Да.

- Какое пальто?
- Зимнее, ватное.

- Когда он вошел в квартиру, вас в передней не1
было?                                             ^
- Нет, я была в кухне; хозяин был в передней.

!!152

Хозяин увидал вошедшего из кухни или из дру-
гой комнаты?
- Не знаю.
- А вы были в кухне?

- Да, я была в кухне. Я вышла и увидала, что он
стоит, хозяин его держит, а пальто на полу лежит.
- На ваших глазах он брал пальто?
- Его держали, а пальто лежало на полу; хозяин
видел, как он бросил пальто.
Пальто это осталось в ваших руках?
Да.
Оно и теперь у вас?
Да.

Так что он не воспользовался им?
Нет.

Он оправдывался? Он отрицал свою винов-
ность?
- Нет.

Чтобы оценить все значение последнего вопроса, на-
до иметь в виду, что подсудимый на суде признал себя
виновным.

- Так что он еще на месте сразу говорил, что не
брал пальто?
- Да, он это говорил.
Другой пример.

Дворник обокрал хозяйский магазин. Происшествие
было 22 ноября 1908 г.; дело слушается 23 июля 1909 г.
Допрашивается хозяин; защитник спрашивает:
- В каком месяце поступил к вам на службу Ка-
блуков?

- В конце октября или начале ноября.
- Какого года?
- Того же года.

- Тысяча девятьсот восьмого или тысяча девятьсот
девятого?
Тысяча девятьсот восьмого.
А какого числа совершена кража?
Не помню точно; около двадцатого.
А когда его взяли в сыскное отделение?
Не помню точно; кажется, через день, около
двадцатого.

- Значит, сколько времени он жил у вас?
- Около месяца.
- За какую плату?
Двадцать пять рублей.

!!153

- А сколько вы ему заплатили?
- Не помню.

- Вы сказали на вопрос председателя: не 8 рублей
а несколько более; все 25 рублей или нет?
- Не помню,
- Вы сам хозяин; вы должны знать, сколько платит
те своим людям.

- Я не помню; я могу соврать; иногда даю деньги
я, иногда старший дворник.

- Сколько дали вы, сколько старший дворник?
- Не помню; я этого не записывал; я могу соврать
Защитник просит огласить показание свидетеля вви-
ду запамятования. Председатель заявляет, что в прото-
коле допроса те обстоятельства, о которых спрашивал
защитник, не упоминаются.
Третий случай.

Потерпевший шел по лестнице большого Петербург-
ского дома. К нему подошел незнакомый человек, сор-
вал с него часы и вбежал в квартиру пятого этажа, где
ютится по комнатам рабочая беднота. Прислуга видела
что кто-то вбежал в комнату, где спали, несколько чело-
век. Ограбленный пошел к старшему дворнику. Тот про-
вел его наверх; они осмотрели спавших в первой комна-
те при свете лампы или спичек; ограбленный не узнал
похитителя; дворник повел его в другие комнаты, и там
виновного не нашли. По догадкам прислуги один из
спавших в первой комнате был предан суду.

Допрашивается старший дворник. Можно думать,
что он не проявил достаточного усердия при осмотре
жильцов первой комнаты, по крайней мере таково мне-
ние товарища прокурора. Он расспрашивает свидетеля
о том, как показывали спавших ограбленному, как при-
поднимали их с постели, как поворачивали к нему их
лица и т. п.; на все эти ответы свидетель, несмотря на
видимое желание, ответить не может. Это не удовле-
творяет обвинителя. Он уже с раздражением спраши-
вает:

- Почему ограбленный не мог узнать граби-
теля?

Так как на этот вопрос уже совсем невозможно от-
ветить, то свидетель в недоумении молчит. Недовольно-
му обвинителю это молчание кажется злонамеренным
упорством. Он повторяет вопрос, повышая голос. Свиде-
тель, наконец, произносит несколько неопределенных
слов. Обвинитель с негодованием спрашивает:

- Для чего вы водили задержанного по другим но-
мерам, зря будить людей?

Человека ограбили, он пожаловался дворнику, тот
предъявляет ему всех жильцов квартиры, в которой
скрылся похититель, и прокурор заявляет, что это дела-
ется зря. Что должны думать присяжные?

Если читатель сомневается в арифметической верно-
сти моего первого положения и не жалеет времени,
пусть высчитает, сколько из приведенных выше вопро-
сов могут быть названы не пустословием. А если при-
нять во внимание, что примеры взяты из числа тех пре-
ступлений, которые составляют подавляющее большин-
ство наших уголовных дел, и признать то, что знает
всякий, а именно что это примеры типичные, а отнюдь
не исключительные, то вывод будет очень неутеши-
тельный.

Обратимся ко второму положению: если вопрос не
ведет к ответу бессодержательному, то в большинстве
случаев вызывает ответ, невыгодный для спрашивающе-
го. Ограничиваюсь пока одним примером; ниже найдут-
ся другие.

Происшествие было не совсем обыкновенное. Днем
на Волковом поле, на расстоянии несколько десятков
шагов от обитаемых домов, две женщины, мать и дочь,
собирали щавель. К ним подошел мальчишка 17 лет,
расстегнутый, и, не говоря ни слова, схватил девушку за
грудь, опрокинул ее на землю и бросился на нее с дви-
жениями, не оставлявшими сомнения в его намерении.
Мать ухватилась за него и отбросила его в сторону;
между ними началась борьба. Он запустил себе два
пальца в рот и свистнул; из-за ближнего забора выбе-
жали трое-четверо парней; женщины с криком побежа-
ли в сторону жилья; подсудимый и его товарищи с уг-
розами пустились за ними в погоню, но догнать не мо-
гли, и те спаслись. Через два часа мальчишка, по проз-
вищу Судьба, был задержан; в участке женщины опоз-
нали его; он признался в покушении на изнасилование
дочери, прибавив: я бы сам не пошел, меня послали.

В суде на вопрос председателя подсудимый сказал:
виновен - и расплакался, по-видимому, искренно, но на
предложение рассказать подробности ответил, что его
напоили товарищи и он был настолько пьян, что не мо-
жет вспомнить ничего.

- Кто же были эти товарищи? Как их зо-
вут? - спросил председатель.

- Не знаю.

Свидетели подтвердили факты, установленные пред,
варительным следствием. Девушка говорила робко и вя1
ло; мать, напротив, дала необыкновенно яркую картину
нападения и произвела сильное впечатление. Почувства
валось, что нападение, сначала нелепое, с появление^
товарищей подсудимого сделалось страшным; кроме т
го, она решительно заявила, что подсудимый совсем ;
был пьян, а его товарищи грозили ножами. Подсудимь
сказал, что его избили в полиции.
Защитник спросил свидетельницу:
- Почему у подсудимого уши оказались
крови?                                           д

- Да он там, в деревне, после этого (после нападет
ния) задрался с кем-то.

- То есть как это задрался? Вы знаете, что э1
было на самом деле, или нет?

- Да говорили, что он человека какого-то
ножом три раза.                                   ,

Следующий свидетель, местный житель, давал пока^
зание очень неохотно и нерешительно, но на вопрой,
прокурора сказал, что подсудимый был дурного поведе-1
ния. Защитник спросил:

- Почему вы думаете, что он был дурного пове-
дения?

Свидетель
^ает:

отвечает уклончиво. Защитник настаи-

Вам известны какие-нибудь его предосудитель-1
ные поступки?                                      ,

- Нет, поступки неизвестны, а только его тогда на
улице с ножом видели; он то в стену его воткнет, то на
людей замахнется.

Остается подтвердить третье положение. Справедли- ^
во ли, что в большинстве случаев невыгодный ответ бы-1
вает предрешен самим вопросом? Отвечаю опять
примерами.                              '

Допрашивается дворник, поймавший подсудимого у д
взломанной двери с узлом украденных вещей. Защитник ]
спрашивает:

- Не произвел ли он
человека?
Свидетель отвечает:
- Да; он испугался и хотел бежать.
Через пять минут оглашаются справки о судимости,
и присяжные узнают, что робкий человек был осужден

на вас впечатление робкого

за убийство в драке и судился за нанесение своей бабке
тяжких побоев, повлекших смерть.

Перед присяжными двое подсудимых. Один из них
два раза был осужден за кражи и раз за грабеж. До-
прашивается сыщик; защитник спрашивает:
- Скажите, вы раньше знали Романова?
Свидетель делает короткую паузу и веско произ-
носит:

- Да, знал. Он известный вор.

Какого другого ответа мог ожидать защитник?
Допрос переходит к его товарищу. Несмотря на полу-
ченное предостережение, он повторяет тот же вопрос:
- Скажите, пожалуйста, а Матвеева вы знаете?
Агент отвечает:

- И его, и всех его братьев знаю. Известные воры;
только, к сожалению, они до сих пор не попадались.

Матвеев ранее не судился; если бы не защитник, его
прошлое было бы безупречно в глазах присяжных.

Подсудимый обвиняется по 2 ч. 1484 ст. уложения о
наказаниях в ножевой расправе. Защитник спрашивает
ночного сторожа:

- Вам приходилось когда-нибудь отправлять в уча-
сток Степанова?

- Как помнится, много раз.
НаЬе^.

Что все эти ответы были неизбежны или в высшей
степени вероятны, понятно всякому. Но здесь невольно
приходит в голову мысль: вопросы защитников клони-
лись к выяснению истины; следовательно, защитники
служили правосудию. Так. И выходило, что у подсуди-
мых по два изобличителя и ни одного защитника. Если
бы приведенные вопросы раздавались с прокурорской
кафедры, это было бы правильно; но когда они разда-
ются со стороны защиты, состязательный процесс пре-
вращается в нечто совершенно недопустимое. Нельзя
признать нормальным такой порядок вещей, при кото-
ром наряду с обвинителем, назначенным государством,
суд назначал бы подсудимому еще казенного потопите-
ля под видом защитника. Между тем, если спросить
опытных судей и товарищей прокурора, они скажут, что
в большинстве случаев для подсудимого было бы лучше,
если бы у него не было казенного защитника. По сле-
дующему примеру можно видеть, что эти медвежьи ус-
луги подсудимым не ограничиваются неловкими вопро-
сами свидетелям.

!!156
Крестьянин Васильев ударом ножа нанес жене стар-1
шего дворника Андреевой тяжкую рану в живот. На су-1
де он признал себя виновным и рассказал, что ударил^
женщину сгоряча, в ответ на полученную от нее поще-1
чину, ножом, случайно подвернувшимся ему под руку ц
квартире дворника. Прокурор отказывается от допроса1
свидетелей; защитник требует допроса.

Прошу читателя остановиться на минуту и спросить
себя, правильно или нет это требование с точки зрения
интересов подсудимого. Свидетели: раненая женщина,
ее муж и ее племянник. Могло ли быть у защитника ра-
зумное основание рассчитывать, что их показания будут?
выгодны для подсудимого?                         :

На вопросы защитника женщина объясняет, чти
лечилась три месяца и до сих пор страдает от ра-
ны, принуждена носить бандаж; о поводе преступле-
ния она не упоминает. Ее муж показывает, что в
день происшествия Васильев был отправлен им, как
старшим дворником, в участок за буйство, а будучи
выпущен оттуда, зашел в железную лавку и купиЯ
там нож; поведение его было настолько подозри-
тельно, что свидетель предупредил своих подручных,
чтобы они остерегались его, а лавочнику сказал, что
нож куплен со злым умыслом. Заметим, что все эти1
факты были удостоверены свидетелем и на предва-
рительном следствии: защитник не мог о них не
знать.

После этих показаний для присяжных оставались
невыясненными два обстоятельства: что вызвало напа-Ч
дение подсудимого на Андрееву и куда девался нож.1
Товарищ прокурора заявил, что не нуждается в показа-^
нии неявившихся свидетелей; защитник просил огласить^
показание свидетеля Платонова, подручного дворника.^
Присяжные услыхали следующие отрывки: <Мы отвели^
Васильева в участок по распоряжению старшего двор-1
ника; мы его пальцем не тронули, да он нам и>не сопро-1
тивлялся, а спокойно шел, только по пути твердил, что^
<попомнит старшему>... Я готов удостоверить под при-1
сягой, что перед тем, как Васильев ударил ножом^
Андрееву, она его по лицу не била... Когда мы везли его^
на извозчике через Обводный канал, он просил меня ос-
вободить ему руку, чтобы высморкаться; я освободил^
ему немного руку, он сунул ее в карман пиджака или ^
брюк и сейчас же выдернул ее, не вынув платка. Впопы-
хах мне это было ни к чему, но потом, когда в участке

!!158

при обыске у Васильева не нашли ножа, я подумал, что
он в эту минуту выкинул бывший у него нож>.

Можно ли здесь сказать, что защитник только помог
подсудимому попасть в яму? Если выражаться пря-
мо, надо сказать, что он своими руками затянул на нем
петлю. Так что же? Подсудимый заслуживал катор-
ги, и мы опять должны признать, что грубая ошибка,
нравственно преступный промах защитника послужили
справедливости, открыли глаза правосудию. Но разве
ошибся только защитник, сделавший то, что в его обя-
занности не входило? Разве не было грубого прома-
ха со стороны прокурора, долг которого заключался в
полном изобличении преступника? Или обвинитель
не читал дела, или отнесся к своим обязанностям с не-
простительной небрежностью. А последствие? Спра-
ведливый уголовный приговор, основанный на двух гру-
бых ошибках. Это не слишком успокоительно.

В другом процессе, окончившемся столь же неудач-
но для подсудимого, судебный пристав спросил защит-
ника, зачем он требовал допроса свидетелей. Защитник
ответил: на всякий случай; я думал, что-нибудь вы-
яснится.

Мне кажется, я мог бы от имени многих будущих
сидельцев на скамье подсудимых принести глубокую
благодарность сказавшему эти слова. Тгие УУОГЙХ аге
1Ь1п@5, говорит Байрон*, а я никогда не нашел бы
столь верных слов, чтобы высказать будущим защитни-
кам мое предостережение. На всякий случай, то есть и
на случай, если кому из свидетелей удастся потопить
подсудимого. Орел или решка. Надеюсь, читатель, что,
если вы не достигли еще совершенства в искусстве, вы
запомните эти три словечка и не будете играть в орлян-
ку на шкуре подсудимого.

Привожу некоторые выдержки из книги Гарриса.
Сопоставление их с наблюдениями в русском суде пред-
ставляется мне в высшей степени назидательным.
<Надо быть очень искусным адвокатом, чтобы в длин-
ном перекрестном допросе ни разу не натолкнуть свиде-
телей на ответы, невыгодные для спрашивающего, не
обнаружить фактов, подкрепляющих обвинение. Мне
приходилось видеть людей, осужденных только вследст-
вие ошибок их защитников, и несомненных преступни-

* <Верные слова суть вещи>, Маппо РаНего'".

!!159

ков, уходивших на свободу только вследствие неумело
сти обвинителей. Бывают вопросы неудачные, бывают 1
неправильные. Нужна величайшая осмотрительность
чтобы решить, следует ли предложить известный вопро
или нет. Правительству нет нужды заботиться о гос}
дарственных обвинителях, пока существуют начинай
щие защитники, ибо эти юные господа могут задават
свидетелям вопросы по таким обстоятельствам, о коте
рых обвинители спрашивать не имеют права; мало этс
го, они имеют еще и возможность опросить обвиняемо
го наедине, а потом под видом вопросов свидетеля)
рассказать во всеуслышание все, что узнали от него
глазу на глаз. Я не могу отказаться от грустной мысл1
что немало невинных людей погибло от послед
ствий таких перекрестных допросов>.

Я привел этот отрывок потому, что это говорит 4
прокурор, не судья, а адвокат, бывавший и обвинителен
и защитником, и говорит о защите в Англии, где устна
судопроизводство существует не пятьдесят лет, как
нас, а шестьсот*. Может быть, некоторые самона^
янные люди задумаются над этими словами.

Мне кажется, из сказанного выше уже можно вы1
сти несколько практических указаний, которые при вс
своей очевидности должны быть признаны полезными
существенными, ибо до сих пор не усвоены нашими су1
дебными деятелями:

1. Не следует спрашивать свидетелей об обстоятель
ствах самоочевидных или бесспорно установленных
Это потеря времени.

2. Не следует спрашивать об обстоятельствах без
различных. Это тоже потеря времени.

3. Каждый вопрос должен быть основан на разум-
ном расчете.

Из этого правила вытекают следующие три:
4. Не следует задавать вопросов, когда шансы благе
приятного ответа незначительны. Неразумно ,защитнику^
спрашивать добросовестного свидетеля о занятиях про-1
фессионального вора; разумно спросить обокраденного^
человека, не преувеличена ли оценка похищенного, ког-
да украденные вещи оценены в 320 рублей; неразумно,^
когда он оценил их в 500 рублей; если здравый смысл

допускает спор о действительной стоимости предмета
кражи, то соображения защитника будут казаться бо-
лее убедительными, если оценка, сделанная на дознании
или предварительном следствии, не подтверждена жи-
вым присяжным показанием свидетеля.

5. Следует быть осторожным, спрашивая об обстоя-
тельствах неизвестных или сомнительных.

Пока есть сомнение, обе стороны могут толковать
его в свою пользу; устранив его, вы можете выиграть,
но можете и проиграть. А если принять во внимание,
что в суде, особенно в суде с присяжными, самое незна-
чительное по виду обстоятельство может иногда решить
дело*, то логический вывод как для обвинителя, так
и для защитника: 1п с1иЬю аЬвйпе'^.

Товарищ председателя одного столичного суда, хо-
рошо знающий условия судебного состязания и по
прежней прокурорской службе, высказал мне однажды
такой афоризм: строго говоря, вопрос следует задавать,
только зная заранее ответ. Конечно, это такое правило,
которого нельзя не нарушать, но я советовал бы каж-
дому начинающему товарищу и никогда его не забы-
вать.

Обвинение по 1612 ст. уложения о наказаниях; до-
прашивается сельский староста деревни, в которой был
пожар; он дает решительное показание против подсуди-
мого. Защитник спрашивает:

- Свидетель! Вы говорили, что у вас в деревне
ждали пожара. Это вы ждали или кто другой?
- Да и я, и все местное население ждало.
Свидетель показывает, что видел, как подсудимые
брали вещи из его повозки, но побоялся остановить их.
Защите надо быть тише воды, ниже травы. Увы! защит-
ник спрашивает:
- Почему же вы боялись?

- А потому, думаю: лучше пусть вещи возьмут, чем
ножа получу.

Следующее правило звучит, может быть, несколько
странно, но я не могу умолчать о нем.
6. Не следует предлагать... детских вопросов.
Свидетельница показывает: Александр ухаживал за
Антоновой; гражданский истец спрашивает:

* 51г С. 5 1 ер Ь е п, Ну51огу оГ 1Ье Сптша1 ^а^V о?
е1апа, 1883,1, 261.

!1160

* См. А. М. Б о брищев -П у ш к и н. Эмпирические законы
деятельности русского суда присяжных.

6 Заказ 454

!!161

- Скажите, пожалуйста, что вы разумеете под еле
вом: ухаживал?

Остается недоумение: понимаем ли мы русские еле
ва или нет.

Свидетель заявляет, что, когда подсудимого вели
участок, он извинялся перед потерпевшим. Защитнщ
спрашивает: скажите, свидетель, в чем извинялся под
судимый? - Я полагаю, что в совершенном грабе
же. - Вы так полагаете. Что же, он так и говорил от
рабленному: простите, что я вас ограбил? - Нет, о)
этого не говорил. - Что же он говорил: простите, что :
вас обокрал? - Нет. - Что же, собственно, он гово
рил? Припомните его точные выражения. - Да О]
извинялся. - Я   вас   спрашиваю,   в   чем? - Н
знаю. - Вы не знаете; вы знаете только, что он изв>
нялся; может быть, он извинялся в том, что нечаянн
толкнул потерпевшего? - Может быть. - Защитив
чувствует себя победителем, но присяжные отлично п(
нимают, что извинение подсудимого было признание>

Свидетельница удостоверяет, что узнала некоторь
важные обстоятельства в разговоре с мужчиной, ко1
рого не называет. Защитник спрашивает:
- А кто был этот человек?
- Не знаю.
- Ну, как его имя, фамилия?
- Не знаю.

- Как же вы, свидетельница, сейчас удостоверил
под присягой, что более получаса говорили с этим челе
веком, а теперь оказывается, вы даже не знаете ег_
имени. Как это объяснить? Мне это представляете}
непонятным.                                       '

- Что же тут непонятного? Вот я с вами целы<
час говорю, да не знаю, как вас зовут.

Короткое молчание, во время которого все присутЧ
ствовавшие, за исключением одного, испытывают легко
нравственное удовлетворение. Защитник заявляет, чт
более вопросов не имеет.

Другое дело. Разгром квартиры во время отлучки
хозяев. Допрашивается дворник; его спрашивают:

- Отчего вы так заботились об этой квартире в от-
сутствие хозяев?

- Да как же не заботиться? Если дворник не
будет заботиться, кто же будет смотреть?

Непродолжительное молчание, причем все присут-
ствующие, за исключением одного, испытывают некото-1

рое удовольствие. Защитник заявляет, что более вопро-
сов не имеет.

Дело о разбое. Нападавших было пять человек: до-
прашивается потерпевший; он упоминает, что один чз
виновников имел маленькие усики и что дверь запира-
лась на крючок. Защита спрашивает:

- Отчего у вас дверь запиралась на крючок.?
Что вы называете маленькими усиками?
Свидетель <глупо молчит>.

- Отчего вы толкнули злоумышленника, когда от-
крылась дверь?

- Оттого, что увидал, что их трое.
- Но ведь это могли быть гости или люди, пришед-
шие по делу; почему же вы подумали, что это злоумы-
шленники?

Свидетель продолжает <глупо молчать>, но защит-
ник и без ответов успел повредить себе.
Дело об убийстве.

Оглашен протокол вскрытия задушенной женщины;
там сказано: <в полости матки вполне доношенный
плод>, и затем следует описание этого плода. К допросу
приглашается эксперт, врач, производивший вскрытие;
товарищ прокурора спрашивает его:

- Скажите, пожалуйста, покойная была бере-
менна?

Другое убийство. Обвинитель спрашивает:
- Отчего вы подняли труп? Что, живой еще был
человек?
Никак нет.
Мертвый?
Мертвый.
Совсем мертвый?
Совсем мертвый.

Подобные вопросы сторон заражают и других участ-
ников судебного заседания. В недавнем громком про-
цессе нам пришлось наблюдать крайне тяжелую сцену
этого рода.

Тринадцатилетняя девочка показывала, что подсуди-
мый подвергал ее циническим ласкам. Допрос ее про-
должался около трех часов. Девочка говорила правдиво,
но нерешительно, стыдилась, робела, несколько раз
принималась плакать; словом, видимо страдала. Ее до-
прашивали, каждый в свою очередь, председатель, про-
курор, гражданский истец, пятеро защитников; после
этого она поступает в распоряжение эксперта. Профес-

!!163

сор академии обратился к ней со следующими вопро-1
сами:                                             .1
- Сколько времени занимался он вами?          !
- Не было ли у него в это время красное лицо?^
А глаза блестели? Было ли вам страшно? Об-й-1
ясните точнее, насколько вам было больно.           1

На все это девочка сквозь слезы шепчет: не знаю, не1
знаю, не знаю. Но эксперт как будто ничего не слышите
или не понимает этих слов. Считаю долгом удостове-
рить, что благоприятная для подсудимого экспертиз
этого ученого была разорвана в клочья блестящей ре
чью обвинителя.

Все сказанное выше представляет элементарные тр
бования, необходимые, чтобы удовлетворить основно>
правилу Цицерона: рпта ун-Тих 051 уШо сагеге''
Но мало воздерживаться от ошибок; чтобы быть 1.
только безвредным, но и полезным, надо выработать
себе и некоторую долю уменья. Р. Гаррис приводит
другой своей книге <ШийгаТюпк т Айуосасу> некс
торые остроумные указания в этом отношении.

Предположим такой случай, говорит он. Подсуди-
мый обвиняется в том, что несколько лет тому назад на
деревенской ярмарке купил лошадь и заплатил за нее1
подложным чеком. Защита отрицает тождество подсу-1
димого с настоящим виновником. Обвинитель, считаясь1
с крайней шаткостью обвинения, был очень осторожен^
в своей вступительной речи, и показания выставленных^
им свидетелей заключают в себе ровно столько улик,?
сколько требуется для обвинительного вердикта, если^
защитник не опровергнет их. Но в действительности он^
сделал больше этого: он любезно предоставил вам на"
выбор спасти или погубить подсудимого. Волей-неволей-
вам приходится приступить к перекрестному допросу, 1
иначе подсудимый будет осужден. Предлагаю вам семь
вопросов, изложенных в известном порядке; эти семь.
вопросов должны решить судьбу человека.

- Первый вопрос: Были вы раньше знакомы с тем
человеком, который купил у вас лошадь?
Ответ: Нет.

2. Долго ли вы были с ним в день покупки?
- Несколько часов.

3. При этом были и другие люди?
- Да, было много народу.

4. Когда вам после того пришлось в первый раз уви-
деть этого человека?

Когда он был задержан; я видел его в полицей-
ском участке.

5. Вы сразу узнали его среди всех арестованных при
участке или нет?
- Я сейчас же признал его.

6. Как вы узнали его?
- По лицу, по росту, по сложению...

7. И вы готовы здесь, на суде, утверждать под при-
сягой, что это был подсудимый?
- Без всякого сомнения.
Не узнаете ли вы, читатель, те самые вопросы, кото-
рые ежедневно повторяются у нас по всей России в
уездных и мировых съездах, перед единоличными су-
дьями, перед особым присутствием судебной палаты, в
окружных судах с присяжными и без присяжных?

По таким вопросам, продолжает Гаррис, подсуди-
мый неизбежно должен быть осужден и вот почему.

Первый вопрос был правильный. Вы знали по дозна-
нию, какой будет ответ, но надо было, чтобы это узнали
присяжные. Это важный пункт для защиты.

Второй вопрос был неправильный: во-первых, пото-
му, что вы не могли знать, что ответит свидетель, а
во-вторых, потому, что вы не могли не знать, что потер-
певший постарается показать, что имел возможность
хорошо приглядеться к покупателю лошади, и отлично
поймет цель вашего вопроса. Потому он и сказал: не-
сколько часов, то есть так долго, что можно потом
опознать не только каждого рядового в целом эскадро-
не, но и каждую лошадь. Я не хочу сказать, что потер-
певший должен был непременно солгать; но вы должны
исходить из предположения, что перед вами может ока-
заться не только вполне добросовестный, но и совсем
ненадежный свидетель.

Но подумайте на минуту о том, как нетрудно было
при некоторой находчивости достигнуть цели вопроса,
избежав вместе с тем самого вопроса. Пять-шесть нез-
начащих и по виду не относящихся к существу дела во-
просов могли бы посредством ряда отдельных подроб-
ностей выяснить, что продавец и покупатель провели
вместе не несколько часов, а всего несколько минут.
Это обстоятельство имело для защиты огромное значе-
ние; оно было сметено из дела одним неловким вопро-
сом. Ошибка заключалась в самой форме его. Вы хоте-
ли получить ответ благоприятный для подсудимого, а
на самом деле подвели его под убийственный удар.

И третий вопрос был неправилен по форме: он сразу 1
давал свидетелю ключ к своему скрытому смыслу и тем1
самым лишал вас права рассчитывать на благоприятный1
ответ. Цель вопроса заключалась в том, чтобы показать^
что потерпевший не мог узнать человека, которого ви-1
дел среди множества других людей. Вы могли бы дока-1
зать это, если бы действовали инаЧе. Свидетель сказал1
то, что сказал, для того, чтобы дать прямой и реши-1
тельный ответ и вместе с тем показать, что у него ника-1
ких сомнений в личности виновного Нет, сколько бы на-1
роду на ярмарке ни было.

Четвертый вопрос был правильный, ибо не допуска
иного ответа, кроме данного свидетелем, а равно и пс
тому, что им устанавливалось, что между встречами 1191
ярмарке и в участке прошел большой промежуток вре-1
мени.

Пятый вопрос был неправильный во многих отноше-
ниях, но главным образом потому, что в той форме,
которой он был предложен, он совсем не допускал отв<
та, благоприятного подсудимому. Ответ, конечно, бы
против него; при этом свидетель ответил так, как будч
бы сказал: <Я не сразу указал на него, а я внимательно
присмотрелся к нему и тогда признал его безоши-
бочно>.

Еще хуже был вопрос: как вы узнали его? Непра-1
вильность этого вопроса заключается в том, что всякий^
ответ на него должен был оказаться неблагоприятным^
для защиты; этот вопрос давал потерпевшему желанный^
случай представить основания его уверенности в тожде-1
стве подсудимого с виновником и придать этой уверен-1
ности вид не личного суждения, а факта. Ни один сви-1
детель не укажет на соображение, подрывающее досто-1
верность его собственного показания.                1

Седьмой вопрос был также неправильный по всяче-1
ским основаниям. Это уже был не перекрестный допрос, ]
а торжественное подтверждение всех губительных для^
подсудимого показаний потерпевшего; в сущности, за-1
щитник спрашивал свидетеля, готов ли он сделать то, \
что уже сделал.

Попытайтесь действовать с расчетом.
Первый вопрос останется без изменения.
Вместо второго вопроса спросите свидетеля, где ви-
делся он с подсудимым. Это может избавить нас от не-
обходимости задавать третий вопрос. Свидетель скажет,
что встреча произошла на ярмарке, вернее всего, в

трактире, где толкается куча народу, оарышнкки и вся-
кий подозрительный сброд.

Вслед за тем вы можете предложить вполне безопа-
сный вопрос: <В котором часу?> Свидетель не может
угадать вашей мысли и говорит: <Около двенадцати>.
Допустим, что это так и было.

Следующий, то есть четвертый, вопрос ваш разведет
их через несколько минут после встречи, вместо того
чтобы оставить их вместе на несколько часов (чего
быть не могло): продавец лошади сел за обеденный
стол в трактире в половине первого, а подсудимый рас-
стался с ним до обеда.

Пятый вопрос установит, что с той минуты, когда он
вручил чек потерпевшему, они не видались ни разу до
того дня, когда последний признал его в полицейском
участке.

Два-три вопроса об одежде покупателя, о цвете его
глаз, о том, был ли у него платок на шее, был ли под-
нят или опущен воротник, поставят свидетеля в тупик,
и, если только он не одарен терпением Иова' ^, он нач-
нет терять хладнокровие и кончит воплем отчаяния:
<Мыслимо ли помнить все это через несколько лет?>

Еще один-два вопроса о бороде незнакомца, о том,
были ли у него выбриты щеки или нет, и изобличитель
подсудимого убедится, что гулять на ярмарке гораздо
приятнее, чем стоять за свидетельской решеткой.
И присяжные могут только сказать: нет, не виновен.
Мы можем вывести из этого отрывка английского
юриста общее положительное правило:
7. Каждый вопрос должен иметь определенную цель.
Следующее правило является дополнением предыду-
щего:

8. Следует остановиться вовремя.
Парикмахер Шульц облил жену серной кислотой;
она ослепла на оба глаза. В числе свидетелей защиты
был маленький человечек, заявивший, что он вызван по
собственному желанию показать то, что он по совести
считает себя обязанным удостоверить в пользу подсуди-
мого. За этим последовал рассказ о дурном поведении
жены и жестоком разочаровании подсудимого, мечтав-
шего о семейном счастье. Прокурор предложил один
вопрос:
Все это известно вам со слов Шульца?

Да.
Я не имею более вопросов.

Гражданский истец спросил:
- Он вам не рассказывал, что бил ее?
- Нет.

- Не рассказывал, что выгонял ее по ночам на
улицу?
- Нет.

Вопросы гражданского истца были уже ошибкой по-
тому, что ответы на них были логическим выводом из.
ответа на вопросы прокурора. Но они были и рискован-^
ной ошибкой, ибо свидетель мог сказать: да, рассказы-.
вал; и я сам сделал бы то же самое, если бы моя жена-
изменяла мне и издевалась надо мной.

Свидетель видел двух убийц, выходивших из кварти-
ры убитой женщины; он признает первого из подсуди-,
мых; защитник второго подсудимого спрашивает:     


- Вы помните другого человека, который был с ры-
жими усами?                                      ]
- Помню,                                     а
Защитник указал на второго подсудимого и спросил:,
- Это был не этот?                            ^
- Не этот.                                    1
Довольно. Это все, что требуется для защиты. Но1
защитник спрашивает:                              4
- Вы ясно и решительно утверждаете: не этот?,
Преступная неосторожность? Свидетель может от-;
ветить или да, или нет. Ответив <да>, он нимало не.
усилит своего показания; защитник и без последнего
вопроса имел полное право сказать, что свидетель го--,
ворил ясно и решительно. Если свидетель ответит: 1
нет, решительно утверждать не могу, - показание,
спасавшее подсудимого от каторги, сведено к просто-
му предположению: стальная броня превращена в
тряпку.

Рецидивист, самовольно вернувшийся в столицу пос-
ле высылки, обвиняется в краже. Свидетель-дворник по-
казывает:

- Заглянули под мост; там лежит вот этот'человек,
вроде как спросонок; он прикинулся пьяным.
Коротко, картинно, определенно.
Товарищ прокурора спрашивает:

- Вы говорите, он притворился пьяным. Значит, он
был трезв?

- Не могу знать, вроде как пьяный.
- А потерпевший был выпивши?
- Так точно; тоже был выпивши.

Вот образец быстрого, решительного, самого иску-
сного опровержения факта, установленного ясным сви-
детельским показанием: трезвый человек оказался пья-
ным. Защитник мог бы позавидовать своему против-
нику.

Свидетель может быть фанатиком правды; может
быть циничным лжецом; возможно, что он просто пло-
хонький человек: соврет - недорого возьмет. Вы не
знаете его; не вводите его в соблазн.
9. Не задавайте вопросов, толкающих на ложь.
Подсудимый обвиняется в грабеже. Он утверждает,
что признался в участке, потому что был сильно избит.
Улики слабы; заявление может иметь значение. Спроси-
те сторожа, дворника, городового, задержавших подсу-
димого:

- Правда, что его сильно били?
Ответ можно подсказать заранее:
- Никак нет.
Спросите:

- Кто-нибудь поблагодарил его?
Свидетель не расслышит вопроса.
- Поучили его немножко?

Если задержанного действительно били, свидетель в
большинстве случаев ответит без лукавства:

Маленько поучили.
Самую малость?
Да, так, немного.
А может быть, кто-нибудь и покрепче толкнул

Если побои были сильные, свидетель в большинст-
ве случаев опять скажет правду. После утвердительно-
го ответа уже нечего спрашивать его, что он называ-
ет: толкнуть. Присяжные, <как судьи совести, как лю-
ди жизни>, сами разберутся в этом. У нас в суде во-
прос обыкновенно задается зловещим, угрожающим
тоном и в самой неудачной, почти противозаконной
(722^ ст. устава уголовного судопроизвод-

А скажите, свидетель, вы не били его, когда вели
и участок?

Если свидетель скажет: толкнул, его пять раз из де-
сяти спрашивают:

- Скажите, свидетель, что вы называете: тол-
кнуть?
Помните, что вам нужно не только получить благо-

!!169
приятный ответ, но и получить его в наиболее благо-
приятной форме.

Когда свидетелю предъявляются вещественные до-
казательства, прокурор неизменно спрашивает его: это
та самая фуражка? тот самый нож? Естествен-
ный ответ разумного свидетеля отрицательный: не знаю.
Спросите: похож ли этот нож, эта фуражка на отобран-
ные у подсудимого? - получите утвердительный от-
вет: очень похожи, точь-в-точь такие; в большинстве
Случаев на осторожный вопрос свидетель отвечает ре-
шительно: те самые и есть.

Спросите свидетеля: вы пьянствуете? - он едва
ли ответит так, как бы вы хотели. Спросите его добро-
душным тоном:

- А, что, свидетель, вы иногда около монопольки не
ходите?
Он ответит:
- Сколько угодно!

Я это слышал и жалею, что вы не слыхали радост-
ной убежденности ответа.
Существует и другой прием.

Чтобы вызвать эффектный ответ свидетеля, надо
предложить ему вопрос так, чтобы ему казалось, что от
него ждут не только ответа, который он должен и хочет
дать.

10. Следует остерегаться опрометчивого заключения
о недобросовестности свидетеля.

Лжесвидетельство на суде всегда было и, вероятно,
всегда останется не слишком редким явлением. Но в
значительном большинстве случаев свидетели добросо-
вестно хотят исполнить свою обязанность. Если они ча-
сто не умеют этого сделать, то это обязывает суд и сто-
роны помочь им, а не запугивать их. Между тем у нас
обыкновенно и судьи, и стороны болезненно склонны
подозревать каждого чем-либо небезупречного человека
в злонамеренном искажении истины. Стоит свидетелю
прибавить к своему показанию у следователи новую
подробность, неблагоприятную для обвинения или за-
щиты, как в голосе спрашивающего уже слышится
раздражение, а иногда и угроза. Это тем менее допусти-
мо, что следственные акты у нас далеко не отличаются
точностью; следователь в большинстве случаев записы-
вает показания телеграфным стилем, свидетель же го-
ворит простым разговорным языком; следователь опу-
скает <ненужные подробности>, а свидетель простодуш-

!!170

но повторяет их, не подозревая, что они могут быть
неугодны той или другой стороне. <Скажите, свидетель,
отчего вы не говорили этого у следователя?> - спра-
шивает недовольный обвинитель или защитник, разумея
такую подробность. -<Я и у следователя то же гово-
рил>, - отвечает свидетель, разумея существо своего
показания.

- На основании 627 '^ ст. устава уголовного судо-
производства прошу огласить показание свидетеля вви-
ду его явного противоречия!

Показание читается. - Вот, оказывается, вы ни сло-
ва не сказали следователю о том, что у подсудимого
был красный платок (или что подсудимый плохо слы-
шит, или что он накануне был пьян). Свидетель тщетно
пытается объяснить, что его не спрашивали об этих об-
стоятельствах или что следователь не записал всего, что
он говорил. Его спрашивают, было ли показание огла-
шено следователем, предъявляют его собственноручную
подпись под протоколом и окончательно сбивают его с
толку. Если даже в конце этого истязания он и отречет-
ся от сказанного или подтвердит то, чего раньше не го-
ворил, в обоих случаях показание его теряет достоинст-
во непосредственности и противнику торжествующего
вопрошателя ничего не стоит вторично сбить его с тол-
ку. В результате суд теряет правдивое и, может быть,
важное показание.

Если бы судьи и стороны помнили, что здесь проис-
ходит простое недоразумение, а отнюдь нет лжесвиде-
тельства, то, несомненно, в каждом отдельном случае
было бы нетрудно привести свидетеля к прямым и вер-
ным ответам. При спокойном внимании нетрудно заме-
тить, что свидетель застенчив, озлоблен, плохо слышит,
заикается, бессознательно пристрастен, отвечает, не вы-
слушав вопроса, и т.д.; и столь же легко устранить все
эти затруднения ровным и простым обращением с ним.
Раз это достигнуто, его показание может целиком вой-
ти в речь и противнику придется искать средства опоро-
чить или ослабить его, и искать по большей части на-
прасно. Напротив того, показание, хотя и самое благо-
приятное, добытое стремительным натиском, грозою от-
ветственности и очными ставками, теряет почти всю
свою ценность: это уже не свидетельское показание, а
внушение или насилие стороны.

Свидетель окончил свое показание; вы сравниваете
его слова с протоколом следователя: он забыл одно, пе-
репутал другое. Не торопитесь уличать его во лжи; пом-
ните, что и следователи часто ошибаются; не возвра-
щайтесь назад, а ведите его дальше; предложите не-
сколько вопросов в сторону от главного вопроса, потом
коснитесь его с другой стороны; путем нескольких та-
ких вопросов вы уясните себе причину противоречия и
подойдете к истине настолько, насколько знает ее до-
прашиваемый. Это, повторяю, легко, но запугать, сбить
с толку свидетеля еще легче. Выбирайте.

Бывают и такие случаи, когда лицо, обязанное при-
сягою свидетельствовать правду, хотя и не лжет, тем не
менее явно уклоняется от своего общественного долга и
от обязательного беспристрастия. Всякий согласится,
что в этой малопривлекательной роли чаще всего высту-
пают перед судом так называемые <сведущие люди>. И
если обвинитель или защитник видит перед собор"; тако-
го упрямца, который по самообольщению или тщесла-
вию искажает истину, он имеет право быть безжалост-
ным. Мнимая ученость и опытность бывают часто столь
же надежным щитом, как и действительные знания, и в
этом случае - может быть, только в этом случае - на
суде допустимо то, что называется 1е псНси1е"^.
Гаррис рассказывает такой случай*. '
Эксперт-графолог утверждал под присягой, что под-
ложный документ был написан рукой подсудимого.

- Что бы вы сказали, - спросил адвокат, - если
бы тот, кто на самом деле писал этот документ, удосто-
верил бы это под присягой здесь, на суде?
- Я бы не поверил ему, - отчеканил эксперт.
- Что бы вы сказали, если бы пришел еще свиде-
тель и подтвердил, что был очевидцем того, как тот пи-
сал документ?

- Я сказал бы то же самое, что говорю теперь, хо-
тя бы здесь было сто свидетелей, - ответил графолог,
трясясь от негодования. - Особенности почерка на-
столько
может.

- А щитник.

- Что бы я сказал?
что бы я сказал?..

характерны, сэр, что тут ошибки б^лть не
что бы вы сказали, сэр... - опять начал за-
Да какое вам дело, до того,

* Этот пример также взят из книги <111и5(га1!опх т А^УО-

- ...если бы видели, как он писал? - ввернул

защитник.

- Я бы не поверил...
- Своим собственным глазам! - засмеялся адвокат.

Но это только одна сторона дела. Свидетели далеко
не всегда говорят правду и еще реже говорят всю прав-
ду. В делах о мелких кражах и грабежах, когда судятся
Васька Бывалый или Сашка Стрелец, свидетелями явля-
ются преимущественно потерпевшие, их прислуга и слу-
чайные прохожие, то есть люди, склонные выяснять, а
не затемнять дело. Возьмите более важные преступле-
ния: умышленные и предумышленные убийства, поджо-
ги, посягательства против женской чести, вытравление
плода, ложный донос и лжесвидетельство, всякие мо-
шенничества. По таким делам в столицах, в губернских
городах и по уездам часто среди свидетелей бывают и
подкупленные лжецы, и бессознательно пристрастные
люди. Защитники, избираемые и назначаемые с
большим разбором, реже помогают своим противникам;
обвинителям приходится собственными силами бороть-
ся со лживыми и заблуждающимися свидетелями. И в
этих случаях слишком часто приходится убеждаться,
что ложь и ошибка свидетелей приводит к безнаказан-
ности вопиющих преступлений. Обычный случай - али-
би. И судьи, и присяжные чувствуют, что свидетели
лгут, но чувствовать мало; надо доказать, надо изобли-
чить лжесвидетелей, а они оказываются сильнее проку-
рора, они неуязвимы. Присяжные идут совещаться; су-
дьи рассуждают между собою. - Будь я присяжный, я
бы обвинил. - Да, а в коронном суде? - Как же об-
винить? Чувствуется, что лгут, но ведь ни один ни
разу не проврался. Может быть, и правда. - Разве при-
сяжные свободны от этой возможности? Они реши-
тельнее в уезде, чем в больших городах, но в таких слу-
чаях для обвинения нужна уже не решительность, нуж-
но легкомыслие. - Нет, не виновен - и поджигатель,
убийца, изнасилователь идет на все четыре стороны.
Уменье изобличить лжесвидетеля его собственными
словами составляет для большинства наших обвините-
лей неведомое искусство. Иной раз нельзя не удивлять-
ся их беспомощности перед самой незатейливой ложью,
и по странной случайности кажется, что председатели и
присяжные искуснее, чем прокуроры, в уменье допроса.
Разбиралось дело, помнится, о разбое. Один из сви-

детелей утверждал, что в июне !908 года заехал в мяс-
ную лавку уездного города н слышал там разговор, не-
сомненно доказывавший алиби подсудимого. Он, види-
мо, лгал, но надо было доказать, что он лжет. После
нескольких безуспешных вопросов со стороны обвини-
теля товарищ председателя спросил:
- Для чего вы заехали в лавку?
- За товаром.
- Каким?

- За солью и прочим разным товаром.
- Каким прочим?

- Да разным. За алебастром для клевера; мы кле-
вер алебастром удобряем.
- Когда сеете клевер?
- Весной.

- Зачем же вы покупали алебастр в июне, после
посева?
Молчание.

- Может быть, это не в июне было, а в марте?
- А кто знает? Может быть, в марте; выпивши
были.

Подсудимый обвинялся в краже венка и иконы с
могилы. Он признал себя виновным, сказал, что пришел
на кладбище в годовщину смерти отца посетить родную
могилу и соблазнился на кражу с голоду. После не-
скольких вопросов председателя и сторон старшина
присяжных спросил, есть ли родня у подсудимого. Тот
ответил: родни нет, отец умер. Старшина спросил: в ка-
кой день? Подсудимый после минутного колебания
ответил: в декабре. Вопрос требовал точного ответа;
подсудимый заметил это и, вероятно, подозревая опа-
сность, постарался уклониться от нее, ответив не слиш-
ком точно. Это удалось ему, но отвлекло его внимание
от западни: кража была совершена в мае.

Мать обвинялась в истязании ребенка. Отец-кре-
стьянин, мягкий человек, давал уклончивое показание;
мальчик, явно запуганный, лгал, всячески расхваливая
мать, утверждая, что отец иногда больно бил его в пья-
ном виде, безо всякой причины, мать - никогда не би-
ла, всегда <жалела>. Как ни старался обвинитель, он не
мог добиться правды от ребенка. Старшина присяжных
спросил:

- Кого больше любишь, тятьку или мамку?
- Тятьку!
- Да, виновна.

Старайтесь задать несколько таких вопросов, чтобы
вместо обвинительной или защитительной речи вы мог-
ли сказать присяжным: решайте.

В книге <Нт15 оп А^уосасу> приведен такой рас-
сказ.

Подсудимый обвинялся в краже лошади. Он был за-
держан полицейским в ту минуту, когда верхом на чу-
жой лошади въезжал в провинциальный городок, где
происходила ярмарка. Это было на расстоянии трех или
четырех миль от того места, где паслась лошадь. На су-
де было установлено, что в изгороди, окружавшей вы-
гон, был пролом, выходивший на большую дорогу. Ло-
шадь шла крупной рысью, когда полицейский остановил
ее. Свидетель говорил, что подсудимый ехал <страшно
скоро>. На шее лошади был недоуздок, за который дер-
жался похититель. Он не остановился, когда его окли-
кнул полицейский.
- Не остановилась ли лошадь?
- Нет, .сэр.

- А лошадь, кажется, знала город? Хозяину
приходилось оставлять ее там на постоялом дворе для
корма?
- Не могу знать, сэр.

- Не можете знать; вы никогда об этом не слы-
хали?

- Слыхать слыхал, а наверное не знаю.
- Вы сказали, что подсудимый не объяснил вам,
каким образом при нем оказалась лошадь?
- Никак нет.

- А не говорил ли он, что с утра долго шел
пешком?
- Это говорил.

- Не говорил ли он, что ходил с утра искать рабо-
ты в городе Г.?

Свидетель улыбается и, поглаживая подбородок, от-
вечает:

- Этого, кажется, не говорил.

- Кажется, не говорил; вы уверены, что не го-
ворил?

- Наверное сказать не могу, сэр. Он как будто упо-
минал, что ходил искать работу.
- Так; и что работы не было?
- Так точно.
- И что идет обратно в В.?

- И это сказал, сэр.
- А куда он ходил за работой?

Полицейский колеблется и опять берется за подбо-
родок, на этот раз с большим успехом.

- Помнится, он, действительно, сказал, что ходил в
Г., сэр.

Присяжные улыбаются и покачивают головами.    '
- Как велико расстояние между городом Г. и горо-
дом В.?                                           ,
- Около четырнадцати миль, сэр.

- Не говорил ли он, что шел все время пешком? ^
- Так точно.
- И что устал?

- Может быть, и это говорил.
- Говорил или нет?
- Кажется, говорил.
- И что лошадь паслась на дороге?
- Да, кажется, сказал.

- Кажется; а вы не помните, что сказал?
- Ну, сказал.

- И что у лошади был недоуздок на шее?
- Кажется, что-то в этом роде говорил; наверное
только я этого не могу сказать.

- Почему же нет? Попытайтесь-ка. Надо правду
говорить.
- Ну, сказал.

- И что сел верхом, чтобы немного проехать?
Свидетель видит, к чему клонится допрос, и улыба-
ется; за ним улыбаются присяжные, улыбается и судья.

Судья:

- Сказал он это или нет, свидетель?
- Пожалуй что и сказал, милорд.
- А конь его и увез?

Общий хохот; блюститель порядка качает головой.
- Ведь он ускакал, вы сами сказали?
- Ускакал, это верно.

- Кто ускакал?                        '
Свидетель погружается в размышления и долго по-
глаживает подбородок.
Хохот продолжается.
- Должно быть, конь.

- А не сказал ли вам подсудимый, что он не мог
остановить лошадь, потому что недоуздок был у нее на
шее, а не на морде?
- Кажется, говорил, только не наверное.

- Отчего же не наверное? ведь сказал?
Свидетель (с сими): Ну, сказал, коли вам нужно.
Волей-неволей присяжные признали, что лошадь ук-
рала всадника.

Из этого примера видно, что несколько простых во-
просов могут разогнать грозную, низко нависшую тучу.
Но бывает и другое. Сэр Генри Гокинс, лорд Бремптон,
рассказывает в своих воспоминаниях* такой случай.
Некий стряпчий обвинялся в подлоге завещания одной
женщины, в силу коего он являлся одним из крупных
ее наследников. Можно было догадаться, что завещание
было написано подсудимым после смерти покойной и
подписано ее именем и что вслед за тем он вложил су-
хое перо ей в руку и водил им по подложной подписи в
присутствии другой женщины, которая и удостоверила
на суде под присягой, что покойная собственноручно
сделала подпись у нее на глазах. Повторяю, можно бы-
ло догадаться, что в этом показании была ложь, но как
было доказать это?

Обвинителем был адвокат Чарльз Мэтьюс. Он
спросил:

- Где было подписано завещание?
- В постели.

- Был кто-нибудь около покойной?
- Был, подсудимый.
- Близко?
- Совсем близко.

- Так, что мог подать ей чернила?
- Да.
- И перо?

- Да.
- Подал он ей перо?

-Да.

- И чернила?
- Да.

- Кроме его и вас, никого при этом не было?
- Никого.
- Он вложил ей перо в руку?

-Да.
- И помогал ей, пока она писала?

-Да.
- Как он ей помогал?

* Кет1п1<>сепсе5 оГ 511" Непгу На\у1чпя, 1^опс1оп, 1904.
!!177

- Он приподнял ее на постели и поддерживал ее^
- Не водил ли он ее за руку?
- Нет.

- А не тронул ли он ее за руку?
- Кажется, тронул.

- Когда он тронул ее за руку, она была мертва^
Свидетельница побледнела, зашаталась и, потеряв

сознание, грохнулась на пол...                       1
После такого допроса разве нужна обвинительна^

речь?

О ДОСТОВЕРНОСТИ СВИДЕТЕЛЬСКИХ
ПОКАЗАНИЙ

Правила для оценки свидетельских показаний, как
всяких человеческих поступков, могут быть разнообраз
ны до бесконечности. Я привожу некоторые из-них не
виде законченной системы, а в виде примеров, взяты?
из наблюдений в судебной зале, своих и чужих.

1. Свидетель говорит правду, когд,
передает то, чего не мог выдумать

По отношению к содержанию свидетельских показав
ний, говорит У^этли, следует иметь в виду, с одной сто^
роны, вероятность или невероятность сообщаемых фак^
тов, с другой - вероятность сознательного или бессоз-1
нательного измышления их теми, кто их удостоверяет^
Чем менее вероятно известное обстоятельство само по
себе, тем менее вероятна и возможность того, что он>
было сознательно вымышлено или ненамеренно сложи-
лось в чьем-либо представлении. Случается, что свиде^
тель передает такие факты, которые для него непонят-:
ны и которым он поэтому затрудняется верить, между;
тем как для других они представляются и правдоподоб-^
ными, и вероятными. Он приводит следующий пример.]
<Один древний историк сообщает, что некоторые путе-
шественники добрались до отдаленной странь?, где сол-
нечная тень ложится в направлении противоположном
тому, в котором они привыкли видеть ее: историк счита-
ет этот рассказ неправдоподобным, потому что он не в
состоянии объяснить себе то, о чем пишет; мы, однако,
узнавая явление, свойственное южному полушарию, и
сознавая, что он не мог выдумать того, о чем пишет, от-
носимся к передаваемому им факту с тем большим до-
верием. Это можно сравнить с тем случаем, когда чело-

век переписывает рукопись на незнакомом ему языке>.
в уголовной психопатологии известны случаи престу-
плений. совершенных в состоянии скрытой эпилепсии
(так называемый психологический эквивалент); болез-
ненное душевное напряжение преступника нередко раз-
решается сном, наступающим почти мгновенно после
преступления. Один врач описывает случай, когда убий-
ца был найден другими людьми заснувшим рядом с уби-
той женщиной*. Медик сразу признает в этом болез-
ненный сон эпилептика; для человека, не сведущего в
психиатрии, это явление не только необъяснимое, но и
вполне невероятное; ясно, что свидетели, удостоверяв-
шие этот факт, говорили правду: они не могли выдумать
того. что говорили.

2. Незначительные подробности в
рассказе свидетеля могут подкреп-
лять, его показание о важных обстоя-
тельствах.

В деле об убийстве генеральши Болдыревой была
свидетельница Борисова, удостоверявшая крайне важное
для защиты обстоятельство, а именно что перед самым
убийством по переулку, соседнему с усадьбой Болдыре-
вой, пробежал мужчина. Обстоятельство это противоре-
чило выводам обвинения, но М. Ф. Громицкий прямо
заявил присяжным, что не может не верить этому пока-
занию: <Оно взято из жизни; Борисова рассказывает,
как собачка волновалась, как встревоженные женщины
устроили совет среди ночи, и т. п.>.

3. Если свидетель удостоверяет факт,
сам по себе безразличный, не подоз-
ревая о его значении для дела, пока-
зание заслуживает доверия.

Когда Митя Карамазов сказал, что, ударив старого
Григория' ^ пестом по голове, он наклонился к упавше-
му, чтобы убедиться, жив ли он, ни прокурор, ни защит-
ник не усомнились в действительности факта, хотя каж-
дый и дал ему свое толкование.

Чем незначительнее удостоверяемое свидетелем об-
стоятельство как факт, чем менее оно заметно само по
себе, тем оно надежнее как улика, ибо тем менее веро-
ятно, чтобы оно было вымышлено.
Бывает, что свидетель, передавая слышанный им

* Д-р Ч и ж. Вестник судебной медицины 1889 г., июнь.
!!179

разговор, скажет такую фразу, которая сама по се?
служит ручательством правдивости его показания; фра^
за эта, во-первых, так своеобразна, во-вторых, так под-
ходит к обстоятельствам, что сомневаться нельзя; слу->)
шатели сразу чувствуют, что иначе нельзя было сказать^
что именно это, этими именно словами и сказал гово^
ривший. <Смотри, Егор, - заметил сосед крестьянину
высказавшему угрозу против своего отца, - отвага 1^
пьет, она же и кандалы трет>. - <Не мешок с деньга
ми - не пропадешь>, - сказала баба мужику, которьн
просил ее успокоить при свидании его жену (в расскаэ
потерпевшей о разговоре со свидетелем, который отри
цал свою встречу с нею).

Крестьянин Сгибнев обвинялся в зверском истяза'
нии жены, умершей от побоев. Свидетельница-сосед^
передавала слова двух малолетних детей подсудимого
<Они говорили: сами видели; он матку бил сначала па'
лочкой, потом веревочкой, потом полешкой>. Председа^
тель перебил свидетельницу: <Да что вы все так нежн^
говорите? Разве полено у него в руках меньше ста^
ло?>. - <Да я, батюшка, так говорю, как дети говори1
ли>, - ответила баба.

Мелочи вообще часто дают возможность с уверенно
стью судить об искренности свидетелей.

Допрашивается старичок-крестьянин, относящийся
суду с большим почтением; обращаясь к присутствии
он начинает словами: <В^ще превосходительство и го
спода мировые судьи> - и повторяет этот возглас мног
раз с видимым удовольствием и со степенной расстанов-
кой. Но председатель вынужден остановить его: <Поз-'
вольте, свидетель, как же могли вы видеть драку, когдаЧ
вы лежали на печке?> Мужичок сразу переменил тоЩ
и заговорил скороговоркой: <Да вишь ты, братец тьЧ
мой, с печи-то прямо в окно за угол видно; так мне, бра'.
тец ты мой, и видно...> - Так не лгут.               ]

4.  Неопределенность фактов,  пере-^
даваемых   свидетелем,   не   е с ть*дока -]
зательство неточности его показания.

Свидетель говорит: подсудимый подбивал меня на
этот поджог. Стороны накидываются на него с вопроса-.
ми: что же сказал подсудимый? что именно ска-1
зал? точно ли вы помните его выражение? Повто--
рите его подлинные слова, это крайне важно для суда, 

и т. д. Прокурор во что бы то ни стало хочет заставить
его сказать: подсудимый говорил: пойди, подожги; за-

щитник готов признать все другое, только бы свидетель
удостоверил, что подсудимый не сказал: пойди, подож-
ги. Как будто не знают они, что так не бывает, что, сго-
вариваясь на убийство, люди не называют этого слова,
потому что слишком хорошо его понимают, слишком
знают, что оно постоянно у каждого в голове и всякий
намек будет для каждого прежде всего намеком на
убийство. Сегодня, что ли? - Сегодня нельзя: жиль-
цы будут дома. - Топор-то взял? - Зачем топор?
Веревка есть. - Хоть стара, а сильная, и т. п. Грубые,
прямые выражения употребляются тогда, когда еще о
преступлении говорится полушутя, как о предположе-
нии. более или менее отдаленном; когда надо завлечь
новичка, привычные люди говорят: дело и понимают
друг друга.

5. Косвенное указание на факт может
быть более убедительно, чем прямое его
удостоверение; оно может даже быть доказатель-
ством не только справедливости сообщаемого факта, но
и его общеизвестности. Геродот описывает прорытие
Ксерксом канала через перешеек у горы Атоса, и Юве-
нал смеется над этим; Фукидид упоминает мимоходом о
местности, <где еще можно видеть некоторые остатки
канала>, и этими словами выражает больше, чем сделал
бы, сказав, что вполне верит рассказу Геродота
(Уэтли).

Товарищ прокурора спросил:

- Не предостерегали ли вы хозяина от Дани-
лова?
Свидетель ответил:

- Никак нет. Я только сказал: приопаситесь, хо-
зяин.

Этот ответ убедительнее всякого другого.
Двое деревенских парней, Максимов и Матвеев, уби-
ли и ограбили старика-эстонца; первый сознался в убий-
стве, второй отрицал свое соучастие. На судебном след-
ствии было установлено, что при первом опросе Макси-
мова урядником, как только обнаружилось убийство, он
также отрицал свою виновность; урядник оставил его на
свободе; в ту же ночь Максимов со своим братом пошел
в соседнюю деревню, где жил Матвеев, и виделся с ним.
На суде брат Максимова показал, что они ходили к Ма-
твееву совет держать - сознаваться или нет. Этот сви-
детель не назвал Матвеева убийцей и не говорил о его
виновности, но факт, им удостоверенный, вполне изо-

!!181

бличил виновного: если бы Матвеев не участвовал
убийстве, совещание Максимова с ним не имело 61
смысла. Это - неопровержимое соображение. Если я6
но высказать такой довод, на него нечего возразит
Наши судебные прения не доказывают, чтобы мы уме;.
извлекать из подобных фактов все, что в них заключ)
ется.

К указанному правилу близко подходит следующе
6.   Ненамеренное   не   может  б ы т1
лживым. Поэтому надо ловить те случаи, когда ев
детель сказал больше того, что хотел сказать, и эт1
выдал то, о чем сам не догадался или что хотел скрьп
Следует при этом различать два случая: 1 ) когда, прог
ворившись, свидетель выдал свою оценку факта
2) когда он выдал факт; в первом случае его слова поД
крепляют однородные соображения оратора, во вт^
ром - они могут служить основанием к самостоятел^
ным и иногда очень важным выводам. Ложь не мож^
быть бессознательной; кто лжет, тот знает, что говору
неправду. Поэтому то, что свидетель высказал нечаяни^
случайно, не может быть ложью; оно может быть оши^
кой, но только добросовестной.                     1

7. Упущение несомненного, хотя бы 1
существенного обстоятельства в п о к а1
зании свидетеля не есть признак е т\
недобросовестности. Человек, удостоверя>
щий известный факт и утверждающий, что был его 01
видцем, говорит правду, или лжет, или просто за^лужд
ется, но пробел в его показании может явиться и
другой причине: он мог просто не заметить факта, быв
шего у него на глазах, а заметив, мог забыть о нем. Этч
слишком известно*.                                '

8.   Совпадение   в   показаниях   не'
скольких свидетелей, особенно есл1
между ними есть друзья и враги подсуй
д и мог о, создает полную нравственну!
достоверностьфакта.             '

Если бы даже каждый из этих свидетелей казался
высшей степени подозрительным, мы не можем догц
стить случайного совпадения их объяснений. Но ее}
два свидетеля удостоверяют факт, а двое, трое, шестец

* См. Нап5 С г о 5 5. Спт1па1рхусЬо1ов1е и разнообразн
современные исследования по судебной психофизиологии,

или, пожалуй, хоть целая сотня других повторяют то,
что слышали от первых двух, то ясно, что на самом деле
все прочие не дают никаких показаний. В деле бывшего
околоточного надзирателя Буковского, застрелившего
студента Гуданиса*, перед судом прошло не менее
двадцати человек, утверждавших, что Гуданис не раз
грозил убить Буковского, не раз нападал на него из заса-
ды и что Буковский боялся встречи с ним. Между этими
свидетелями были \аийа^оте^", были и несомненно
правдивые люди; но на вопрос, откуда это известно им,
каждый рано или поздно должен был сказать: от Буков-
ского. Многие из этих свидетелей и не подозревали, что,
давая добросовестное показание, они удостоверяют под
присягой ложные сведения. Заметим в подтверждение
одного из предыдущих правил, что в этих ошибочных
прямых показаниях в пользу подсудимого заключалась
верная косвенная улика против него: жалобы Буковского
на угрозы Гуданиса могли быть справедливы или лживы,
но они неопровержимо доказывали то, чего не выражали
прямо, а именно что подсудимый был озлоблен против
убитого; если жалобы были справедливы, озлобление
было естественно и неизбежно; если нет, одно очевидно:
клевещет только враг.
Вот пример другого порядка.
Трое свидетелей удостоверяли под присягой, что под-
судимый был одним из участников разбоя; каждый ре-
шительно заявлял, что узнает его в лицо. Защитник ска-
зал: первый свидетель смотрел на грабителя, держа пе-
ред собою свечу, не поднимал и не опускал ее; второй
держал фонарь в опущенной руке и не поднимал его;
третий видел грабителя на дворе дома в ноябрьский ве-
чер; из этого надо заключить, что ни один из трех не мог
рассмотреть лицо преступника. Если же Кузенталь дей-
ствительно участвовал в разбое, могло ли случиться, что
полиция, давно следившая за ним как за подозритель-
ным человеком, идя по верному следу, не обнаружила бы
ни одного из пяти его соучастников? Кузенталь был
оправдан, несмотря на сильные улики.

Итак, количество свидетелей имеет значение только
при равенстве прочих условий. Измените одно из них, и
вывод может оказаться иной.
В 1840 году во Франции, в имении СЬатЫах, близ
города Риу5, был убит землевладелец 1^0015 с1е Магсе1
1ап@е. Подозрения пали на его жену и тещу, живших от
дельно от убитого, в давней вражде с ним, как на под
стрекательниц и на их управляющего Бессона как на н&
посредственного убийцу. Некоторые из местных обываб
телей видели его с ружьем в руках в парке близ ферм^
где было совершено убийство, на пути туда и обратно
Он отрицал это. Благодаря связям жены и тещи и щ
влиянию в округе следствие шло крайне медленно. Бе^
сон был, однако, предан суду. Обе женщины бежали щ
Франции, но, по-видимому, издали поддерживали свое^
сообщника. На суд явилось множество новых свидет^
лей; все они решительно удостоверяли алиби подсудим^
го; определенных указаний на их недобросовестность^
деле не было. Что можно было возразить против их пс
казаний? Представитель семьи убитого молодой адвс
кат Ои Вас сказал: <Приводите сюда еще новых свидет<
лей; пусть идут они отовсюду; каждому из них я отвеч
теми же словами: отчего вы так долго молчали? Челе
века вели на плаху, и вы не подумали спасти его. Он бы)
ваш друг. По дружбе и по человечеству вы обязаны был
поднять голос за него, а вы молчали. Или вы не знал<
что его обвиняют в убийстве? Нет, во всем город
только и было разговора об этом деле... Чем больше вг
тем непонятнее ваше молчание. Как? Вся округа зн
ла о непричастности Бессона к преступлению, и его н

винность оставалась тайной для властей в течение дв^
лет. Как могло случиться, что после ареста весь город :
поднялся как один человек на его защиту, не сказа
этот человек не виновен; в то время, когда совершилос
преступление, он был между нами. Нет, нет; такие алиб^
не остаются во мраке; они выясняются сами собой, с са
мого начала...>. Смелая мысль? Чем более доказа
тельств невиновности, тем очевиднее их несостоятель
ность. Такое соображение, конечно, подойдет не ко вся
кому делу; в этом процессе оно устраняло самые главнь
сомнения.

О РАЗБОРЕ СВИДЕТЕЛЬСКИХ
ПОКАЗАНИЙ

1. Основное правило в отношении оратора к свидетель
ским показаниям заключается в том, чтобы как мож
но реже спорить против них. Если же оратор1

!!184

признает необходимым оспаривать свидетеля, его возра-
жения должны быть неотразимы. У нас, по-видимому,
думают, что, сказав кое-что по поводу показания,
можно уже поколебать доверие к нему; поэтому возра-
жения часто выделяются больше своей безвредностью,
чем остроумием. Вот несколько примеров того, что мож-
но назвать поединком на картонных мечах.

Спор идет о важном свидетельском показании. Сви-
детель отвечал на вопросы быстро и решительно. Он го-
ворил правду, - заявляет прокурор. - Нет, он думал
только о том, чтобы скорее отделаться от допро-
са, - возражает защитник. - Свидетель говорил вяло и
нерешительно. Он не уверен в своем показании и боится
ошибиться, - указывает защитник. - Совсем нет; он
понимает значение своих объяснений и взвешивает каж-
дое слово, - отвечает обвинитель. - Свидетель ничего
не говорит. Ясно, что он все позабыл... или что все пом-
нит, но хочет все скрыть. - Свидетель дает точное и
подробное показание. Очевидно, он хорошо знает и твер-
до помнит обстоятельства дела. - Да.. .или что он твердо

выучил ложное показание.

Как я уже говорил, наши обвинители и защитники
готовы по малейшему поводу изобличать свидетелей во
лжи. Чуть что-нибудь не по вкусу им в показании, они
уже раздражаются, настаивают на оглашении письмен-
ного показания и призывают внимание присяжных на
<явное противоречие>. Свою ошибку они повторяют и в
речи. Они напоминают мне Язона'^, который посеял
зубы дракона, чтобы потом сразиться с поднявшейся
жатвой - войском. Поступок Язона объясняется про-
сто: во-первых, он никогда его не совершал, во-вторых,
он иначе поступить не мог. Но я не могу понять, с какой
целью наши ораторы стремятся создавать себе затрудне-
ния, в деле не существовавшие. Притом эти мнимые
трудности, коль скоро за них взялся оратор, превраща-
ются в действительные: как изобличить во лжи человека,
который не лжет?

Сами по себе общие рассуждения о недостоверности
свидетельских показаний не имеют никакого значения
на суде. Присяжные не хуже нас знают, что женщина
более впечатлительна и более лжива, чем мужчина; но
они знают также, что бывают женщины рассудительные
и правдивые и, сколько бы вы ни распространялись о не-
достатках женской натуры вообще, одними словами вы
ничего не сделаете. Вы докажете, что женщинам нельзя
верить ни на грош, а присяжные скажут: старуха прав
говорит - и ответят на вопросы суда без колебания. Щ
если при перекрестном допросе вам удалось доказат
присяжным, что старуха лгала хоть одним словом ил
что она была готова солгать, тогда общие рассуждения 1
женской лживости, основанные на факте, будут вполн
убедительны для присяжных.

Не могу не вспомнить здесь один поучительный при^
мер в пояснение этого общего правила. На судебной
следствии об убийстве в Галерной гавани, упомянутое
на с.43 , защитник, между прочим, возбудил вопрос ^
расстоянии между двумя определенными пунктами
черте расположения большого завода и просил суд уста
новить это расстояние допросом кого-либо из рабочш
вызванных в качестве свидетеля.

<Я только прошу спросить об этом не женщину, 1
мужчину, - прибавил он, - для меня очень важен точ
ный ответ. Кого угодно, только мужчину>.

Защитнику очень важно установить точное расстоя^
ние, и он боится ошибки, если будет спрошена жен-
щина. - Как, однако, надо быть осторожным с баба^
ми-то! - думают присяжные и слушают дальше. Ест
улики, есть и доказательства в пользу подсудимых. Но
обвинительном акте, помнится, говорилось, что свиде1
ли видели их у самого места убийства; значит, поч
очевидцы есть; послушаем.
А очевидцы-то - две женщины.
- Видели?
- Видели.
- Они?
- Они.

Обе свидетельницы показывают добросовестно; это"
несомненно. Но ведь это женщины. Что как они ошиба-;
ются?                                            ^

Защитник сумел подготовить почву для соответ-'
ствующего отрывка своей речи и те соображенля, кото-
рые могли бы представляться книжными отвлеченностя-
ми, оказались непосредственно связанными с происхо-
дившим на суде.                                   3

В одном протоколе мне пришлось прочесть такое по- ^
казание свидетеля: <Показания, данные мною на предва- :
рительном следствии в июле месяце и прочитанные тог- '
да мне господином судебным следователем, мною не бы-
ли достаточно поняты; если в тех показаниях есть про-
тиворечие с настоящими показаниями, то я это объяс-

186

.няю тем, что мы с господином судебным следователем
не поняли друг друга>. Думаю, что большинство наших
судебных деятелей, знакомых с судебными заседаниями,
признают, что подобные недоразумения представляют не
исключительные, а слишком обыкновенные случаи. Это-
го, конечно, сказать присяжным нельзя. Но во многих
случаях в деле найдется возможность говорить о не-
брежности следователя не по общим соображениям, а по
фактам. Посмотрите на обложку дела. Какой это номер
по настольному реестру следователя? Может быть,
сотый, может быть, сто пятидесятый, как в том деле, из
которого взята приведенная выписка (оно началось
23 июня 1909 г.), может быть, двухсотый. Долго ли про-
должалось предварительное следствие? Сколько вре-
мени прошло между событием преступления и допросом
свидетеля? Каким слогом записаны показания допро-
шенных лиц? Посмотрите на обложку дела суда. Там,
может быть, окажется еще больший номер. В моем де-
ле - № 350. Долго ли дело лежало без движения?
Будьте внимательны во время судебного следствия. Не
обнаружилось ли какой-нибудь неточности в формаль-
ных актах или сообщениях? Не было ли ошибки в
именах, числах и т. п.? Если вам удастся уловить
две-три таких черточки, вы уже хозяин положения.

Вы скажете: у следователя свидетель говорил - уда-
рил, здесь - хотел ударить. Что верно? Он говорит,
что прежде лучше помнил дело, чем теперь, но настаива-
ет на том, что и у следователя говорил то же, что здесь,
на суде, утверждает, что ошибся не он, а следователь.
Возможно ли это? Вы знаете, что дело возникло у
следователя в июне текущего года и было записано сто
пятидесятым номером. Значит, в месяц возникает около
тридцати дел; по каждому делу приходится допросить не
одного или двух, а многих свидетелей; это нелегкая ра-
бота; дела, как вы сами видите, почти без исключения
арестантские. Как вы думаете, может ошибиться следо-
ватель, обремененный работой? Ведь мы все ошиба-
емся. Вот в обвинительном акте, написанном и утверж-
денном, конечно, без всякой поспешности, грабитель
назван именем ограбленного и наоборот. Свидетель мог
ошибиться, но возможно, что ошибся не он, а следова-
тель, неверно понявший его слова. Как бы то ни было,
здесь под присягой он утверждает: хотел ударить. Суди-
те сами, какое показание можете признать более на-
дежным.

!!187

2. При разборе свидетельских показаний не теряйт
из виду афоризм генерала М.И.Драгомирова: ро
занятий определяет склад понятий ;
характер отношений. Это общее правило може
объяснить и подтвердить многое.

Почему дворник большей частью груб, а газетчиц
всегда вежлив? - По роду занятий. Почему говорит-
ся: не обманешь, не продашь? - По роду занята^
купца и приказчика. Почему сложилось у умного и бла^
городного адвоката убеждение, что <нет более сладко^
победы, как выигрыш дела, которого не следовало вы-)
играть?> - По роду занятий. После слов: <...в каторжч
ные работы на двенадцать лет> впечатлительный защит-
ник может заболеть, а судьи идут к закуске. Казненны^
болтался под виселицей; товарищ прокурора услыхал не"
громкий голос: <Господин прокурор, вы играете в карч
ты?> - <Нет. А что?> - невольно спросил он. - <Го-
ворят, веревка счастье приносит>, - задумчиво произнес
голос.                                            ...

<Какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, со"
стояний> '^ проходит перед нами в суде! Чтобы дать,
присяжным точку опоры для оценки наблюдательности^
и правдивости этой вереницы, часто бывает достаточно
указать ту или иную особенность в личности свидетеля.^
Нечего говорить о том, как склонны бывают люди к на-<
меренной лжи и к бессознательному пристрастию под^
влиянием сословных предрассудков, корпоративной свя-з
зи и т. п. Люди, объединенные общим знаменем, иногда^
только общим названием, с крайней неохотой изоблича-
ют товарища в недостойном или противозаконном по-
ступке.

3. В словах свидетелей следует разли-
чать   удостоверение    фактов   от   их
оценки.

Когда свидетель удостоверяет действительность со-
бытия, верность его показания зависит от его добросове- -
отнести, от условий, при коих у него создаласй уверен-
ность в фактах, и от точности в их передаче; но в оценке
события необходимо принять в расчет и то, насколько
свидетель способен к правильному суждению о нем. Под
влиянием предубеждений, увлечения, повышенной впе-
чатлительности человек может искренно верить, что зна-
ет то, чего не знает, видел то, чего не видал. Вспомним
еще раз дело Ольги Штейн и г. фон-Д. Она изобличена
вполне; против него улик несравненно меньше, он с него-

дованием отрицает обвинение. Он - бывший присяжный
поверенный, и несколько свидетелей адвокатов повторя-
ют на вопросы его защитника: <Я знал подсудимого за
самого честного человека, он всегда пользовался общим
уважением в нашем сословии, и все мы в этом деле счи-
таем его жертвой Ольги Штейн>. Эти отзывы делаются
людьми несомненно правдивыми; присяжные уже про-
слушали их объяснение о фактах дела и видели, что это
добросовестные свидетели; их отзывы о подсудимом по-
лучают большое значение. Что можно сказать на это?

Надо указать общую мысль: человеку свойственно
желание помочь тому, кто нуждается в помощи; всякий
честный человек, который может на суде сказать что-ни-
будь в пользу подсудимого, исполнив вместе с тем граж-
данскую обязанность, естественно, склонен сделать это;
такое естественное влечение усиливается, если подсуди-
мый - не вполне чужой для свидетеля; усиливается еще
более, когда они принадлежат к одной корпорации: до-
бросовестно заступаясь за подсудимого, свидетель охра-
няет и собственное доброе ^мя. Итак, все эти люди ве-
рят искренности г. фон-Д.; вопрос в том, могут ли они
ошибаться? Чтобы не отдаляться от дела, посмотрим
вокруг подсудимого. Разве нет у вас убедительного при-
мера того, как ошибаются люди? А все обманутые
Ольгой Штейн, разве они не верили в ее честность, так
же как товарищи фон-Д. верят ему? Что открыло им
глаза? То, что их обманули. Если бы она не обманула
их, они добросовестно и охотно подтверждали бы здесь,
на суде, ее безукоризненную честность. Никто из това-
рищей подсудимого не был обманут им, никто и не счи-
тает его обманщиком. Сравните с этим разбор показаний
доктора Португалова в речи Плевако по делу Александ-
ры Максименко.

4. Чем х.уже нравственная роль сви-
детеля, тем меньше страстности должно
быть в разборе его показания оратором.
Возьмем крайний пример.

В числе свидетелей, присутствующих или отсут-
ствующих, - провокатор; его отношение к делу устано-
влено или почти установлено. Вот случай обрушиться на
возмутительный факт и, выдвинув вперед негодяя-свиде-
теля, показать, что подсудимый был игрушкой в его ру-
ках, выполнить гражданский долг перед обществом...
Это так соблазнительно и, главное, так легко.
Не торопитесь, защитник. Подумайте. Вы не знаете

!!189

судей. Если они относятся к происходящему перед ним>
с полным сознанием, они возмущаются не меньше, (
больше, чем вы; они чувствуют оскорбление, брошенное
им в лицо. Но если провокация представляется им ка>
право правительства, освященное необходимостью, '
слова, направленные вами на изобличение свидетеля
его руководителей, будут попадать в судей. Если бы в
стали говорить неумело, вас остановят; если будете гов<
рить так, что не дадите повода остановить вас, и выска^
жетесь до конца, подумайте, вызовете ли вы к себе рг
сположение судей, и припомните, что отношение их
защитнику отражается на подсудимом.

Но возмутительное преступление! Но мой граждан
ский долг! - Да, преступление возмутительное. Но в на^
стоящую минуту ваш долг - защита подсудимого, а н^
обвинение свидетеля или кого-либо другого. Пока шл^
судебное следствие, вы должны были следить за тем,
чтобы все указания на соучастие свидетеля и попустит
тельство должностных лиц были записаны в протоко^
по окончании процесса вы должны сообщить о них зна-
комому члену Государственной думы. Но теперь у вас
нет другого дела, кроме защиты. Помните, что все ска-
занное вами против провокатора и провокации будет от-
брошено в сторону при совещании судей о виновност>
подсудимого. И только величайшая сдержанность 1
искусство ваше могут достигнуть того, чтобы слова ваш*
были приняты ими в соображение при определении мерь
наказания.

Если ваш противник пытался подорвать доверие 1
добросовестному свидетелю с вашей стороны, не засту-1
пайтесь за него. Скажите присяжным, что факты, им1
удостоверенные, так значительны и сильны, что против-1
нику ничего другого не остается, кроме старания набро-1
сить тень на человека, исполняющего свой долг передо
судом.                                             ^

Гаррис говорит: <Два человека идут по улице; одив1
показывает на другого и кричит: вот честный человекИ
смотрите на этого честного человека! Вы подумаете, что 1
оба мошенники. Нет худшей рекомендации для челове-^
ка, как чрезмерные похвалы, и нет худшей ошибки на '
суде, как старание сделать из него воплощенное совер- ^
шенство>. Не подражайте этим ошибкам; предоставьте
присяжным справиться собственными силами с тем, что
не заслуживает серьезных возражений.
Если свидетель удостоверяет обстоятельства явно не-

сообразные или преувеличенные, не теряйте времени на
их подробное опровержение; укажите только присяж-
ным на эту очевидную нелепость как на единственное, на
что стоит обратить внимание.

5. Старайтесь сделать каждого сви-
детеля противника своим свидетелем.
Почти в каждом показании можно найти что-нибудь
пригодное для обеих сторон в процессе.

ОБ ЭКСПЕРТИЗЕ

Во многих делах экспертиза, особенно психиатриче-
ская, бывает необходима; ее отсутствие ведет к же-
стоким ошибкам, а иногда составляет и ряд судеб-
ных преступлений, как, например, в печальном деле
крестьян слободы Павловки (дело Моисея Теодоси-
енко и др). Мне лично известны случаи, когда сво-
евременное обращение судебной власти к истинно
ученому психиатру спасло от суровых наказаний ду-
шевно расстроенных людей и настоящих пара-
ноиков*.

В этом отношении на судебных следователях и на
прокуратуре лежит важнейший и, как я думаю, недоста-
точно сознаваемый долг и чрезвычайная нравственная
ответственность. Но, с другой стороны, нельзя не ска-
зать, что слишком часто содействие <сведущих людей>
служит не правосудию, а насмешке над ним. Это отно-
сится не только к нашим уголовным делам; в Западной
Европе, по крайней мере во Франции и в Англии, меди-
цинская и графологическая экспертизы вызывают не
меньше нареканий, чем в России. Отдельные уродливые
или комические эпизоды, конечно, не доказывают несо-
стоятельности экспертизы как одного из способов судеб-
ного расследования, но, к сожалению, общий голос су-
дебных деятелей приводит к отрицательному выводу: за-
ключения <сведущих людей> бывают согласны между
собой и убедительны в тех случаях, когда предложенные
им вопросы настолько просты, что судьи и присяжные
собственным разумом и здоровыми глазами могли бы
безошибочно разрешить их. В сомнительных же обстоя-
тельствах эксперты по большей части не устраняют со>
нения, а еще больше затемняют дело.
Эксперты бывают:
а) сведущие и добросовестные,
в) добросовестные и несведущие,
с) сведущие и недобросовестные, и
и) недобросовестные и несведущие.
К недобросовестным экспертам я отношу не тольк
бесчестных, которых почти де видал на суде, но и беско
рыстно пристрастных, а также легкомысленных, кот
рых видал множество; к несведущим - не только н
вежд, но и людей умеренных познаний, которых такл
встречаю на каждом шагу.

Серьезное заключение ученого имеет, конечно, право
на уважение сторон; но так как людям свойственно оши-
баться, то всякий вправе сомневаться в выводах самых
знающих специалистов и вправе передать свои сомнения
судьям и присяжным, если они имеют основания.

Сведущие люди редко бывают вполне согласна
между собою; если в суд вызван не тот эксперт, кото
рый производил первоначальное исследование, то оба
кновенно оказывается, что оно сопровождалось бесчй
еденными ошибками и упущениями; их не было б^
если бы работал тот, кто стоит перед судьями, но, 3
несчастью, его там не случилось, и теперь наука лЛ
шена возможности подтвердить первое заключен^
остаются одни сомнения. Как скоро эксперт занял эт*
позицию, никакие усилия оратора не могут разбит
его: он огражден неприкосновенностью науки. Стоя
же неуязвим бывает эксперт в каждом вообще про
цессе, где он один: если только он умный чело
век - он хозяин дела. Отсюда вытекает первое глав
ное правило:

Если в процессе есть эксперт со сто'
рон ы противника и экспертиза имееч
значение, оратор должен выставить экс-
перта не менее сведущего и решительно-
го со своей стороны. Не сделать этого - легко-
мыслие непростительное*. Пока эксперт один, он неу-

* Эта ошибка была сделана прокуратурой и гражданским ист-
цом в деле полицмейстера Ионина при апелляционном разбирательст-
ве в сенате в 1909 году; подсудимый был оправдан в убийстве благода-
ря экспертизе проф, Косоротова.

язвим, хотя бы говорил вздор. Дайте ему противника,
речения оракула превращаются в самолюбивый спор.

Второе правило заключается в том, чтобы воору-
житься необходимыми сведениями в данной отрасли
науки или техники; это необходимо и для успешного
допроса экспертов во время судебного следствия, и
для свободного изложения в речи всего относящегося
к экспертизе. Примерами этого могут быть речи Лашо
по делу ла Поммере'^, Кокбурна по делу Пальме-
ра^', Шидловского по делу Максименко. Надо только
помнить, что научная критика по специальным вопро-
сам не может отличаться привлекательностью литера-
турного произведения и потому, оставаясь строго де-
ловитым в этом разделе речи, следует особенно поза-
ботиться о его возможном сокращении; здесь особенно
важно соблюдать общее правило: выяснить все воз-
можное во время судебного следствия, оставив для
прений только то, чего нельзя было заранее устранить
из них.

Об ученой и добросовестной экспертизе я уже упо-
минал; все прочие эксперты - честные или легкомы-
сленные, невежды и сознательные лжецы, самозванцы
науки - не менее вредны для правосудия, чем подку-
пленные лжесвидетели. Как быть оратору с такими све-
дущими людьми?

Надо возможно точнее записать все сказанное эк-
спертом и в ближайший перерыв просмотреть написан-
ное, чтобы выяснить следующие вопросы:

1) удовлетворяет ли экспертиза требованиям логиче-
ского умозаключения;

2) нет ли в фактах, принимаемых экспертом в осно-
вание его выводов, взаимного противоречия или проти-
воречия с другими фактами;

3) не переходит ли эксперт за границы своей науки
или своего искусства в чужую область специальных зна-
ний или в общие психологические или иные рассуж-
дения;

4) предлагает ли эксперт суду научные или техниче-
ские выводы или высказывает свое суждение о виновно-
сти подсудимого.

При недобросовестной экспертизе в большинстве
случаев оратор, на стороне которого правда, найдет одну
из этих ошибок в вещаниях <сведущего лица>. Коль ско-
ро такая ошибка найдена, надо сосредоточить на ней
всю силу своей диалектики и изобличить ее, как это сде-
лано, например, в речи обвинителя'^ по делу об уби{
стве отставного рядового Белова*.

Обычное преимущество эксперта перед сторонам>
заключается во всегда готовой ссылке на последние ус'
пехи науки. Он вчера прочел новое имя в книжном обзо
ре своего специального журнала и с полной безопасно-
стью ссылается на там же приведенное извлечение и}
книжки, которую сам и не открывал. Конечно, ни прок^
рор, ни адвокат не знают ученого, о существовании кото
рого и сам эксперт узнал только накануне; им приходи
ся уступить эксперту: он следит за последним слов(
науки, а они все еще ссылаются на Гофмана и Краф
Эббинга. Однако при желании можно и здесь вывес
мнимого ученого на чистую воду. Надо внимательно пр
честь несколько серьезных книг по данному вопросу
не называя авторов, просить эксперта подкрепить е
выводы указанием на известных ученых, а затем потр
бовать передачи их соответствующих тезисов; дал
можно спросить, что говорят те, кого эксперт не назыв
ет, и я готов поручиться, разумея мнимых ученых, 41
эксперт или скажет: не помню - это значит: не чита
или ответит наудачу и в большинстве случаев невпопа
Откройте тогда свою книгу и укажите, что в ней сказав

Как бы то ни было, даже после самого успешного да
проса на судебном следствии оратору следует помни1
особое отношение присяжных к экспертизе и в своей р
чи бороться не только наукой, но иногда и искусство
бить не только в грудь, но и в лицо. Если перед суде
добросовестный ученый и разумное заключение, убел
дающее вас, что вы ошибались, вы должны преклониты
перед правдой. Если можно, ищите других доказав
тельств. Иное дело, когда перед вами глупый или упр1
мый человек или, как бывает, наглец. Здесь нежности н
к месту. При допросе эксперта, невзирая ни на какие ег
выходки, держитесь исключительно в границах научног
спора; если у вас есть в запасе мнение серьезцых учены
по отдельным вопросам, касающимся экспертизы, н
вводите всех этих союзников в бой с их ученым собра-1
том; пусть некоторые из них останутся в засаде. Привей

* Примеры критического разбора односторонней психиатриче-;
ской экспертизы можно найти в двух статьях, напечатанных в <Жур-1
нале Министерства Юстиции>: <Психиатрическая экспертиза в уго-^
ловном суде> (1904 г., январь) и <Прокурорские заметки о психиатри-
ческой экспертизе> (1906 г., сентябрь),

дите их решительные отзывы в своей речи, когда эксперт
уже будет лишен возможности вспомнить еще несколько
ему одному известных убедительных научных данных, и,
сбросив его с незаконно занятого пьедестала, добейте
его сарказмами.

О так называемой графологической экспертизе рас-
пространяться не приходится. Наши председатели зна-
ют, как надо быть осторожным, вручая сведущим людям
подлинные документы для сличения с сомнительными:
малейшая оплошность - и подлинный вексель может
быть громогласно объявлен подложным, а один из под-
ложных - попасть в число <несомненных образцов>. И
у нас, и за границей люди, знающие судебную действи-
тельность, давно перестали видеть в графологии серьез-
ное средство искания истины. О фотографической эк-
спертизе у нас существует выдающееся исследование
Буринского <Судебная экспертиза документов, ее значе-
ние и пользование>. Книга эта дает то, что составляет
основу судебного состязания, - знание; оратор должен
изучить ее с не меньшим вниманием, чем учебник эле-
ментарной судебной медицины. К ней я и отсылаю чита-
теля.

Мне кажется лишним останавливаться на объяснени-
ях подсудимого. Логические основания для их оценки те
же, что для свидетельских показаний. Скажу только об-
винителю: не злоупотребляйте ни словами, ни молчани-
ем подсудимого; защитнику: предупредите его, чтобы он
не лгал.

Но основное правило в обоих случаях
одинаково: тёсШег, тёйЯег епсоге, тёсШег 1ои]о-
иг&'^, говорит современный писатель оратору. То же
писал Квинтилиан две тысячи лет тому назад. Не удо-
влетворяйтесь теми соображениями, которые сами со-
бою напрашиваются. Моп орог1е1 оНегепйЬик яе
соп1еп1ит ехке; диаега1иг аНдшй, ^иос1 ей иНга.
Лучшие доказательства бывают обыкновенно скрыты в
подробностях дела; их не так легко найти. Р1иптае
ргоЬа1юпе5 т 1рко саихагит сотр1ехи герепап1иг

Это не цветы на летнем лугу, где стоит протянуть руку1
чтобы набрать их сколько угодно; это - ископаемые
сокровища, скрытые под землей. Долго, упорно трудит-1
ся искатель, пока найдет драгоценную жилу в горные
недрах или слиток под бесконечной песочной гладьк
Но находка вознаградит его поиски: у него будет золе
то. Так и в судебной речи: соображение, почерпнутое
самой сути дела и его особенностях, бывает несравнек
но убедительнее всяких общих мест.

Курс диалектики'^ и эристики не входит в предмет
настоящей книги, и я не могу распространяться здесь
правилах логики и о софизмах. Есть маленькая книг
Шопенгауэра <Эристика или искусство спора> '^;
русском переводе она стоит 50 коп., в немецком изда1
нии - 20 коп.; каждому из нас должно иметь ее в го^
лове, так же как пятую книгу <Логики> Милля о<
ошибках. Это необходимо потому, что всякая судебна^
речь по существу своему есть спор и умение спо
рить - одно из основных и драгоценнейших свойст
оратора. Я привожу ниже некоторые риторические пра
вила из этой области, которые кажутся мне преимуще
ственно полезными в уголовном суде. Это правила так^
тики судебного боя. Но здесь необходимо отметить осе
бенность, составляющую существенное отличие суде{
ного спора от научного.

Наука свободна в выборе своих средств; ученый счи^
тает свою работу законченной только тогда, когда ег^
выводы подтверждены безусловными доказательствами^
но он не обязан найти решение своей научной загадкиД
если у него не хватает средств исследования или отка-1
зывается дальше работать голова, он забросит свои чер-1
тежи и вычисления и займется другим. Истина останет-1
ся в подозрении, и человечество будет ждать, пока не1
найдется более счастливый искатель. Не то в. суде; там 1
нет произвольной отсрочки. Виновен или нет*? Ответить 1
надо.

В нашем суде существует поговорка: истина есть ре-
зультат судоговорения. Эти слова заключают в себе до-
лю горькой правды. Судоговорение не устанавливает
истины, но оно решает дело. Состязательный процесс

* Ьк). V, VII. Квинтилиан высказывает эти мысли по поводу
гражданских тяжб, но его указания вполне применимы и к уголовным
делам.

есть одна из несовершенных форм общественного
устройства, судебные прения - один из несовершенных
обрядов этого несовершенного процесса. Правила су-
дебного состязания имеют до некоторой степени ус-
ловный характер: они исходят не из предположения о
нравственном совершенстве людей, а из соображений
целесообразности. Наряду с этим сознание того, что
последствием судебного решения может быть неспра-
ведливая безнаказанность или несоразмерное наказа-
ние преступника, а иногда и наказание невиновного,
обращает спор между обвинителем и защитником в
настоящий бой. Если человек, владеющий шпагой, вы-
шел на поединок с неумелым противником, он волен
щадить его, не пользуясь своим превосходством и
промахами врага. Но если перед ним равный против-
ник, а от исхода боя зависит участь другого человека,
он будет считать себя обязанным пользоваться своим
искусством в полной мере. В судебном состязании это
сознание борьбы не за себя, а за других извиняет
многое и больше, чем должно, подстрекает обыкновен-
ного человека к злоупотреблению своим искусством.
Готовясь к судебному следствию и прениям, каждый
оратор знает, что его противник приложит все свое
умение к тому, чтобы остаться победителем; знает
также, что судьи и присяжные, как люди, могут оши-
баться.

При таких условиях человек не может отказаться от
искусственных приемов борьбы. Поступить иначе значи-
ло бы идти с голыми руками против вооруженного.

Р. Гаррис говорит: <Не должно прибегать к искус-
ственным приемам ради того только, чтобы добиться
осуждения человека; но никто не обязан отказываться
от них только потому, что предметом речи является
преступное деяние. Ваша обязанность заключается в
том, чтобы доказать виновность подсудимого перед при-
сяжными, если можете сделать, это честными средства-
ми. Чтобы достигнуть этого, следует передавать факты
в их естественной последовательности (это искусство),
в наиболее сжатом виде (это искусство) и с наиболь-
шей простотой (это также искусство)>. На одной про-
должительной выездной сессии в Йоркшире адвокат
Скарлет, впоследствии лорд Эбингер, прозванный за
свои постоянные удачи перед присяжными <грабителем
вердиктов>, выступал несколько раз против блестящего
Брума. По окончании сессии кто-то из их товарищей
спросил одного присяжного о впечатлении, вынесенном
им из судебных состязаний.

- Брум, замечательный человек, - отвечал тот, - это
мастер говорить;   а Скарлет ваш немногого сто-,
ит. - Вот как! Удивляюсь. Отчего же вы каждый раз;
решали в его пользу? - Ничего удивительного нет:.
ему просто везло; он всякий раз оказывался на стороне ;
того, кто был прав. - Удивляться, действительно, было 1
нечему, но причина была другая.                     ^

Основные элементы судебного спора суть: ргоЬа- ^
110 - доказательство и геГи1а1ю - опровержение.

РгоЬайо

1. Во всем, что продумано, различайте
необходимое и полезное, неизбежное-
и опасное. Необходимое следует разобрать до конца, 

не оставляя ничего недоказанного, объяснять до полной.
очевидности, развивать, усиливать, украшать, повторять
без устали; о полезном достаточно упомянуть; опасное
должно быть устранено из речи с величайшим старани-
ем, и надо следить за собой, чтобы случайным намеком,
неосторожным словом не напомнить противнику козыр-
ного хода; неизбежное надо решительно признать и
объяснить или совсем не касаться его: оно подразуме-
вается само собой.

2. Не забывайте различия между аг-
 итеп1ит а(1 г ет и аг@итеп1ита(1
Ь о т 1 п е т.
Аг^итегПит а(1 гет, то есть соображение, касающее-
ся существа предмета, есть лучшее орудие спора при
равенстве прочих условий. Суд ищет истины, и потому в
идее аг@итеп1а а(1 гет, то есть соображения, хотя и
убедительные для данного лица или нескольких данных
лиц, но не решающие существа спора, не должны бы
встречаться в прениях. При нормальных условиях аг^ч-
тепШт а(1 Ьоттет есть свидетельство о бедности, вы-
даваемое оратором его делу или самому себе. Но при
ненадежных судьях приходится пользоваться и аг и-
тепйя а(1 Ьоттет, убедительными для данного состава
суда, например, когда подсудимый и судьи принадлежат
к разным и враждебным сословиям или к враждующим

!!200

политическим партиям. В этих случаях предпочтение
настоящих доказательств мнимым может быть губи-
тельной ошибкой.

Если бы в нашем военном суде невоенный оратор
начал свою речь с общего положения, что честь воин-
ская не есть нечто отличное от чести вообще, судьи
сказали бы себе: придется слушать человека, рассуж-
дающего о том, чего не понимает. Если, напротив, он
начнет с признания предрассудка и скажет: не может
быть сомнения в том, что честь воинская и честь, так
сказать, штатская суть совершенно различные вещи, су-
дьи-офицеры подумают: этот вольный кое-что смыслит.
Ясно, что в том и другом случае его будут слушать да-
леко не одинаково.

Припоминаю, однако, случай удачного применения
аргумента а(1 Ьотшегп по общему преступлению перед
присяжными. Это упомянутое выше дело околоточного
надзирателя Буковского, обвинявшегося в убийстве сту-
дента Гуданиса. Мотив убийства, признанный присяж-
ными, был не совсем обыкновенный - оскорбленное са-
молюбие. Студент давал уроки детям Буковского; по-
следний сознавал умственное превосходство молодого
человека и чувствовал, что его семейные видят это пре-
восходство. Но Буковский обладал большой физической
силой, и, убежденный, что в этом отношении Гуданис
хуже его, он мирился со своим унижением. В один зло-
получный вечер они вздумали померяться силами, и мо-
лодой человек положил богатыря-противника <на ло-
патки>. Этого Буковский простить не мог и спустя не-
сколько времени безо всякого нового повода застрелил
его в упор. Он утверждал, что выстрелил потому, что
Гуданис бросился на него и душил его за горло. В пре-
красной, сдержанной, но убедительной и трогательной
речи обвинитель, между прочим, воспользовался аргу-
ментом а(1 Ьоттет, чтобы подтвердить свои соображе-
ния о мотиве преступления. <Возможно ли вообще
убийство по столь ничтожному поводу? - спросил
он. - Возможно. По крайней мере, возможно для Бу-
ковского. Это не подлежит сомнению; это явствует из
его собственных объяснений: он все время твердит, что
Гуданис, не видавший от него никакой обиды, настоль-
ко ненавидел его, Буковского, что только и думал о том,
как бы убить его, грозил ему словами: <смою кро-
вью>, - и даже семье его: <всем вам смерть принесу>.

201
3. Остерегайтесь так называемых а г -
 итеп1а соттита или а т Ь1 и а, то есть
обоюдоострых доводов. Соттипе яш рпия сИсЛ, соп-
1гапит Гас{1: всякий, кто выставляет подобные со-
ображения, тем самым обращает их против себя.
<Нельзя не верить потерпевшему, - говорит обвини-
тель, - ибо невозможно измыслить столь чудовищное
обвинение>. <Невозможно, согласен, - возразит защит-
ник; - но если невозможно измыслить, как же можно
было совершить?> (Квинтилиан, V, 96.)

Оратор говорит: <Я спрашиваю, в какой степени ве-
роятно, чтобы человек, имеющий преступное намерение,
два раза накануне совершения преступления приходил в
то место, в котором может быть узнан и изобли-
чен?>*. Ответ напрашивается сам собою: он при-
ходил исследовать местность.

Егор Емельянов сказал своей жене, которую впо-
следствии утопил: <Тебе бы в Ждановку>. Спасович го-
ворил по этому поводу: <Из всей моей практики я вы-
нес убеждение, что на угрозы нельзя полагаться, так
как они крайне обманчивы; нельзя поверить в серьез-
ность такой угрозы, например, если человек говорит
другому: я тебя убью, растерзаю, сожгу. Напротив, если
кто имеет затаенную мысль убить человека, то не ста-
нет грозить, а будет держать свой замысел в глубине
души и только тогда приведет его в исполнение, когда
будет уверен, что никто не будет свидетелем этого, уж
никак не станет передавать своей жертве о своем замы-
сле>. Это сказано с большим искусством, но это убеди-
тельно лишь наполовину. У каждого готов ответ на это
рассуждение: что на уме, то и на языке. А по свойству
отношений между мужем и женой слова: тебе бы в
Ждановку - не были случайной фразой; они выражали
озлобление, уже перешедшее в ненависть.

Братья Иван и Петр Антоновы были в давней враж-
де с Густавом Марди и Вильгельмом Сарр. На сельском
празднике в соседней деревне между ними произошла
ссора, и Марди нанес Ивану Антонову тяжелую рану в
голову. Спустя несколько часов, когда Марди и Сарр
поздно ночью возвращались домой, из-за угла разда-

* Речь К. К. Арсеньева в защиту Данилова по делу о святотат-
стве в Александро-Невской лавре. Судебный вестник, 1867.

202

лись выстрелы, и оба они были ранены. Это было уже
в их собственной деревне. Поднялась тревога, староста
с понятыми пошел к Антоновым для обыска. Они за-
стали всю семью на ногах; Иван Антонов с перевязан-
ной головой сидел за столом; мать, сестра и брат были
тут же. Обвинитель указал на это обстоятельство как
на улику: семья была в тревожном ожидании. Действи-
тельно, на первый взгляд это бодрствование целой се-
мьи среди деревни, погруженной в сон, эта освещенная
хомната среди темноты зимней ночи казались знамена-
тельными. Защитник указал присяжным, что Иван
Антонов не спал потому, что страдал от полученной
раны, а его семейные - потому, что ухаживали за ним
и боялись, чтобы рана не оказалась смертельной. Это
было верное соображение. Но если бы защитник пом-
нил, что соттипе яш рпих Й1С11, соп1гагшт ^а-
с)1'", он мог бы прибавить: если бы в семье Антоно-
вых знали, что оба сына только что покушались на
убийство, то пришедшие крестьяне, конечно, застали
бы в доме мрак и полную тишину; в ожидании обыска
преступники и их близкие, вероятно, не могли бы
спать, но, наверное, притворились бы спящими. Этот
пример, как и предыдущие, указывает на необходи-
мость обсуждать каждый факт с противоположных то-
чек зрения.

Из этого примера также видно, что, объясняя себе
факты, надо думать до конца.

4. Из предыдущего правила вытекает другое:
умейте пользоваться обоюдоострыми
соображениями. Это правило особенно важно
для обвинителя. Бывают обстоятельства, которых нель-
зя объяснить только в свою пользу и вместе с тем нель-
зя обойти молчанием, потому что они слишком заметны
и интересны, заманчивы.

Многие соображения за и против подсудимого вы-
ясняются еще на судебном следствии, преимущественно
при допросе свидетелей. Иногда стороны по собствен-
ной неосторожности выдают свои соображения, иногда
выводы навязываются сами собою из выяснившихся
фактов. Если, таким образом, внимание присяжных об-
ращено на какое-нибудь заметное аг^итепШт атЫ-
 иит'^ и обвинитель понимает, что они остановятся
на нем, ему следует идти им навстречу, не выжидая,
чтобы это сделал защитник, особенно, если в устах по-
следнего оно дает возможность произвести впечатление.

<Как? - восклицал защитник в деле Золотова, -
богатый купец, миллионщик, подкупает убийц, чтобы
разделаться с любовником жены, и он обещает за это
не то сто, не то полтораста рублей! Накануне убийства
Киреев получил от него десять рублей, Рябинин три
рубля или пять. Кто хочет быть правдивым, тот скажет:
<Да эти пять рублей - это спасение Золотова, это пря-
мое доказательство, что он поручил Лучину отколотить
Федорова, а не убивать его!> Это эффектное соображе-
ние; оно было указано данными судебного следствия, и
обвинитель мог бы предугадать и вырвать его у своего
противника. Он мог сам заметить присяжным: <Можно
подумать, что эти полтораста рублей - это спасение
Золотова> и т. д. Но затем сказал бы: <До убийства и
три, и пять рублей - хорошие деньги для пропойцы и
хулигана, во всяком случае - осязательная приманка;
до убийства Золотев еще важный барин: захочет - даст
денег, захочет - прогонит вон; он вне их власти. После
убийства он у их ног, его касса для них открыта: от ка-
торги придется откупаться уже не рублями, а тысячами,
пожалуй, десятками тысяч рублей>*.

5. Не доказывайте очевидного. Читая
или слушая, говорит Кембель**, мы всегда ищем че-
го-нибудь нового, чего раньше не знали или, по крайней
мере, не замечали. Чем меньше находим такого, тем
скорее теряем охоту следить за книгой или за речью.
Казалось бы, указание это не требует доказательств;
лишним кажется и напоминать о нем; но многие ли у
нас соблюдают это правило?

У нас постоянно приходится слышать, как оратор с
внушительным видом разъясняет присяжным, что они
должны обсудить злосчастную триаду о событии, о со-
вершении преступления подсудимым и о его виновно-

* Золотев был оправдан в приписываемом ему преступлении, и
в моих замечаниях по поводу этого процесса нет и никто не должен
видеть попыток доказывать его виновность. Это только диалектиче-
ские упражнения по поводу обстоятельств, бывших предметом гласно-
го судебного разбирательства и составляющих теперь достояние каж-
дого, ни на йоту больше.
** РЬНоаорЬу оГ КЬе^опс.

204

сти. Это может быть вполне целесообразно, если суще-
ственный материал речи распадается на эти подразделе-
ния; но то же самое нередко разъясняется и тогда, ког-
да факт установлен или подсудимый отрицает свою ви-
новность, а не свое деяние. Это делается отчасти по
суеверному преклонению перед текстом   754'^ ст.
устава уголовного судопроизводства, частью вследствие
неумелого подражания образцам, а иногда и по непри-
вычке следить за своими мыслями.

После протокола, удостоверяющего десяток смер-
тельных ран, и вскрытия трупа присяжные неожиданно
слышат, что <во всяком деле они должны прежде всего
обсудить, имело ли место событие преступления>. За
этим, конечно, немедленно следует дополнение спохва-
тившегося оратора, что в данном случае такого вопроса
не возникает; но для присяжных ясно, что он говорит
не думая. Еще хуже, конечно, когда несомненное или
ненужное увлекает оратора в долгие рассуждения.

Говоря о новом, следовательно, об интересном, мож-
но говорить много и подробно; если же приходится по-
вторять уже известное, надо быть по возможности
кратким: чем короче, тем лучше, лишь бы поняли слу-
шатели, что нужно; одно слово, быстрый намек могут с
успехом заменить страницу протокола или целое свиде-
тельское показание. Вы помните расположение ком-
нат - это настоящая западня; вы оценили по достоин-
ству этого свидетеля: он помнит все, забыл только свою
присягу. Если свидетель действительно лгал неискусно,
нет нужды доказывать это: пусть ваш противник защи-
щает его.

6. Если вам удалось найти яркое дока-
зательство или сильное возражение, не
начинайте с них и не высказывайте их
без известной подготовки. Впечатление вы-
играет, если вы сначала приведете несколько других со-
ображений, хотя бы и не столь решительных, но все же
верных и убедительных, а в заключение - решительный
довод, как соир Йе ^гасе'^.

7. Отбросьте все посредственные и
ненадежные доводы. Только самые прочные и
убедительные доказательства должны входить в речь;

!!205

важно качество, а не количество. Сит со1Н@о аг^итеп-
1а саияагит, поп 1ат еа питегаге яо1ео, ^^^ат ехрепДе-
ге, - говорит Цицерон. Не следует опасаться, что речь
покажется слабой от того, что в ней мало доказа-
тельств; практическое правило можно высказать как раз
в обратном смысле: чем меньше доказательств, тем луч-
ше, лишь бы их было достаточно. 51 сайка ез1 ш аг@и-
теп115, С1гт1851та ячаедие тах}те 1иеог, 51уе р1ига
8ип1, 51уе а11^ио(1 ипит. Это в особенности полезно
помнить начинающим. Коль скоро есть два или хотя бы
одно решительное доказательство, то других и не нуж-
но. Защитник, доказавший алиби, ничего другого дока-
зывать не станет: все прочее, как бы ни было интересно,
умно, красиво, будет лишним, а иногда и опасным.
Цицерон говорит: <Многие соображения напрашивают-
ся сами собою; они кажутся подходящими для речи; но
одни настолько незначительны, что не стоит и высказы-
вать их; другие, хотя в них и есть нечто хорошее, таят
вместе с тем в себе и невыгодное для оратора, причем
полезное не настолько хорошо, чтобы можно было до-
пустить и связанное с ним опасное> (Ое ога1" II, 76.)
Квинтилиан указывает и другое соображение: <Не сле-
дует обременять память судей многочисленными дока-
зательствами; это утомляет их и вызывает недоверие:
судья не может положиться на наши доводы, когда мы
сами напоминаем о их недостаточной убедительности,
нагромождая их больше, чем нужно>.

Не рассчитывайте на невнимательность противника;
помните, что после вас будет говорить опасный враг -
судья. Называю его врагом потому, что он обязан зорко
следить за каждой вашей ошибкой и ни одной не имеет
права вам простить; называю опасным потому, что в
большинстве случаев он беспристрастен, а также пото-
му, что он пользуется большим доверием присяжных.
Итак, не ошибайтесь! А чтобы не ошибаться, не позво-
ляйте себе ненадежных аргументов.          '

Имейте в виду, что каждый слабый довод, привлекая
внимание, подрывает доверие ко всем другим: одиь ка-
лека испортит целый строй.

8. Доказывая и развивая каждое от-
дельное положение, не упускайте изви-
ду главной мысли и других основных по-
ложений; пользуйтесь всяким случаем,

чтобы напомнить то или другое. В каждой
из первых четырех речей Цицерона против Верреса'^
он заранее упоминает о казни Гавия, составляющей
главное обвинение в пятой речи. Защищая ла Ронсьера,
Ше д'Эст Анж повторяет на каждом шагу: все это об-
винение есть ряд невозможностей; все недоразумение
объясняется тем, что Мария Моррель страдает истери-
ей или иной непонятной болезнью.

9. Не упускайте случая изложить
сильный довод в виде рассуждения: одно
из двух, то есть дилеммы. Это, может быть,
лучшая форма рассуждения перед судьями . Цицерон
говорит: сотргеЬепяо, ^иае, и1гит сопсе55ег1х, йеЬе1
юНеге, питциат гергеЬепс1е1иг: никогда не следует
возражать на верную дилемму.

Отчего так убедительны для присяжных соображе-
ния председателя о силе доказательств? Оттого, что
он не имеет права высказывать своего мнения и потому
всегда указывает два возможных толкования каждого
разбираемого им обстоятельства: наиболее благоприят-
ное обвинению и наиболее благоприятное подсудимому.
<Которое из этих объяснений покажется вам более со-
ответствующим логике и вашему житейскому опы-
ту, - прибавляет председатель, - то вы и примите в
основание вашего суждения>.
Привожу простой пример.
Подсудимая, воровка по ремеслу, жалостно плачет;
это явно притворный плач. Если обвинитель сказал: это
притворный плач, он сделал-ошибку. Если он скажет:
возможно, что она плачет искренне, возможно, что при-
творяется; решайте сами; но ни то, ни другое не имеет
значения для решения вопроса о виновности. Присяж-
ные, предоставленные своему непосредственному впеча-
тлению, без колебания скажут: притворство.

Дилеммы встречаются на каждом шагу в речи Де-
мосфена о венце'^. Он спрашивает Эсхина: <Как при-
кажешь сказать: кому ты враг: мне или государству?
Конечно, мне! Однако, когда тебе представлялись за-
конные поводы возбудить против меня обвинение, если
только я был виноват, ты этого не делал. А здесь, когда
я огражден со всех сторон и законами, и давностью, и
позднейшими постановлениями народного собрания,
когда против меня нет ни проступка, ни улик, а вместе

!!207
с тем государство до известной степени должно нести
ответственность за все совершенное с его ведома, ты
выступаешь против меня. Смотри, как бы не оказалось
что ты на самом деле враг государства и только прики-
дываешься моим врагом> (  125). В другом месте:
<Если ты один предвидел будущее, когда шли всенарод-
ные совещания, то тогда же должен был высказаться;
перед государством; а если ты не предвидел будущего
чем же я виноват больше тебя?> (  196). Еще ниже:>
<Я бы спросил Эсхина: когда все радовались, когда по1
всему городу распевались хвалебные гимны богам, он1
радовался с прочими, участвовал в жертвоприношениях^
или сидел дома, вздыхая и негодуя на общее сча-1
стье? Если он был со всеми, не странно ли, что ои1
теперь требует, чтобы вы признали государственные
бедствием то самое, что тогда он перед лицом богов на-1
зывал их величайшим благодеянием? А если он не1
был со всеми, то не достоин ли тысячи смертей, он,1
проклинавший то, о чем ликовал весь народ?>        1

10. Не бойтесь согласиться с против-1
пиком, не дожидаясь возражения. Это^
подтверждает ваше беспристрастие в глазах судей; вы-1
воды, сделанные из его собственных посылок, вдвойне^
интересны для слушателей; можно также согласиться с1
его положением, чтобы затем доказать, что оно ничего '
по делу не доказывает или доказывает не то, чего хотел ;
противник.

II. Если улики сильны, следует п р ив о-
дить их порознь, подробно развивая
каждую в отдельности; если они слабы,
следует собрать их в одну горсть. Квинти-
лиан говорит: <Первые сильны сами по себе и надо
только показать их такими, какие они есть, не заслоняя
их другими; вторые, слабейшие, взаимно подкрепляют
Друг друга. Лишенные значения качественно, они убеди-
тельны количеством - тем, что все подтверждают одно и
то же обстоятельство. Предположим, что человек обви-
няется в убийстве своего родственника с целью во-
спользоваться его наследством; оратор скажет: вы рас-
считывали на наследство, и наследство богатое, вы были
в нужде, вас теснили кредиторы; будучи наследником
по завещанию покойного, вы оскорбили его и знали, что
он собирается изменить завещание. Взятое в отдельно-

сти, каждое из этих соображений не имеет большого
значения; соединенные вместе, они производят извест-
ное впечатление>. Это правило не требует пояснений, а
примеры найдутся в любой речи.

Цицерон советует скрывать от слушателей число
своих доказательств, чтобы их казалось больше. Это
может быть выгодно в политических речах, но это не
годится на суде. Как бы ни были взволнованы, увлече-
ны присяжные, в совещательной комнате наступает мо-
мент, когда они прямо ставят вопрос: что же есть в де-
ле против подсудимого? Сказать на это: есть мно-
гое - значит не сказать ничего; для обвинителя необ-
ходимо, чтобы они могли припомнить все приведенные
им аргументы, и ему нет оснований опасаться их огра-
ниченного числа, раз он знает, что они разъясняют де-
ло. По тем же соображениям и для защитника, мне ка-
жет-ся, выгоднее отчетливо разграничить свои доводы,
чем утаивать их число.

12. Старайтесь как можно чаще под-
креплять одно доказательство другим.
Если в деле есть прямое доказательство, оставьте его в
стороне и докажите спорный факт косвенными улика-
ми; сопоставление логического вывода с прямым удо-
стоверением факта есть сильнейший риторический
прием.

Крестьянин Иван Малик судился в Харьковском ок-
ружном суде по 1449"^ ст. уложения о наказаниях.
Самой сильной уликой против него было показание од-
ной крестьянки, Анны Ткаченковой, проходившей через
рощу на расстоянии нескольких шагов от места, где как
раз в это время было совершено убийство; она утверж-
дала, что слышала громкий спор и узнала голоса отца и
сына. Малик отрицал свою виновность, но все местные
крестьяне считали его убийцей отца. Показание Анны
Ткаченковой, переданное ею чрезвычайно живо, каза-
лось основным устоем обвинения; но защитник легко
мог бы вызвать недоверие к показанию опасной для не-
го свидетельницы, указав, что в нем отражается общее
настроение окружающих. Обвинитель сумел предупре-
дить это. Он внимательно, без торопливости, с делови-
тым бесстрастием разобрал другие данные дела и потом
сказал: <Все известные нам обстоятельства указывают,
что убийство было совершено не кем иным, как Иваном
Маликом, во время ссоры его с отцом, в роще. Наряду с
этим мы знаем достоверно, что в это же время около"
того же места проходила Анна Ткаченкова; поэтому, ее- "
ли бы она сказала, что не слыхала голосов ссоривших- '
ся, мы не могли бы поверить ей, мы должны были бы1
заключить, что она лжет>. Блестящая мысль!

13. Не пытайтесь объяснять то, что са-
ми не вполне понимаете. Неопытные люди ча-
сто делают эту ошибку, как будто рассчитывая, что"
найдут объяснение, если будут искать его вслух. Про-
тивник бывает искренне признателен этим ораторам. Не-
следует забывать, что внимание слушателей всегда со-)
средоточивается на слабейшей части рассуждений гово-^
рящего.

14. Не старайтесь доказывать боль-
шее, когда можно ограничиться мень-
ш и м. Не следует усложнять своей задачи.           '

Беглый солдат и проститутка обвинялись в убийстве
с целью ограбления; он признал себя виновным, но ут-
верждал вопреки сильным уликам, что женщина не уча-
ствовала в преступлении. Во время судебного следствия
присяжные очень интересовались взаимными отноше-
ниями подсудимых, стараясь выяснить, почему мужчина^
выгораживал свою явную соучастницу; но это осталось
неустановленным. Товарищ прокурора сказал по этому
поводу: <В деле нет определенных указаний на те по-
буждения, по которым Семенухин отрицает соучастие
Андреевой в убийстве; я также не знаю их; но я укажу
вам общее соображение, которое избавит вас от необхо- )
димости искать эти побуждения: изобличая ее, он ниче-1
го не выигрывает, спасая ее - ничего не теряет>.

15. Не допускайте противоречия в
своих доводах.

Это правило постоянно нарушается нашими защит-
никами. Они подробно и старательно доказывают пол-
ную неприкосновенность своего клиента к преступле-
нию, а потом заявляют, что на случай, если бы их дово-
ды не показались присяжным убедительными, они счи-
тают себя обязанными напомнить им обстоятельства,

могущие служить основанием к отпущению вины или,
по крайней мере, к снисхождению. Несколько заключи-
тельных слов обращают всю защиту в пепел. Это ошиб-
ка в самой схеме речи; то же повторяется и с отдель-
ными аргументами. Вот что пишет мне об этом один
присяжный заседатель:
<Обвинению много помогали защитники>.
<Сначала, набрасываются на прокурора и следствие,
доказывая, что ничего, решительно ничего ими не уста-
новлено: ни самого преступления, ни подробностей его...
Прокурор выстроил карточный домик. Коснитесь его
слегка, чуть-чуть, и он разлетится. Но сам защитник
карточного домика не трогал и, как он рассыпается, не
показывал, предоставляя присяжным заседателям во-
образить себе такое касательство и рассыпание, дойти
до него собственным умом. В заключение, должно быть
на случай недостатка в них необходимой сообразитель-
ности, он просил нас, присяжных заседателей, прони-
кнуться чувством жалости к своему <клиенту>, не забы-
вать его молодости или стесненного положения и дать
возможное снисхождение. Таким образом, окончание
защитительных речей почти всегда шло вразрез с их
началом, подрывая к нему всякое доверие. Естественно,
что при такой архитектуре этих речей самые жалостли-
вые присяжные заседатели заключают, что в пользу
подсудимого ничего сказать нельзя>.

В деле доктора Корабевича один из защитников
много говорил о свидетельнице Семечкиной; он горячо
доказывал, что ее показание ни в чем не опровергнуто,
напротив, подтверждается фактами, он грозно упрекал
обвинителя в неумении быть беспристрастным к ней... А
кончил он так: <Но оставим Семечкину; она не нравится
прокурору. Я согласен. Она опорочена. Хорошо. Оста-
вим ее. У нас есть лучшие доказательства>. Возможно,
что были такие доказательства, но показания Семечки-
ной уже обратилось в довод против подсудимого.

Аделаида Бартлет обвинялась в отравлении мужа; с
нею вместе в качестве пособника предан был суду па-
стор Дайсон; было установлено, что смерть Бартлета
последовала от отравления хлороформом в. жидком ви-
де. Хлороформ был доставлен жене Дайсоном; послед-
ний под вымышленным предлогом добыл незначитель-
ные дозы яда в трех различных местах и, перелив хло-
роформ из отдельных пузырьков в одну склянку, тайно
передал ее подсудимой. По его словам, она уверяла его,

!!211

что пользовалась хлороформом как снотворным сред-а
ством для больного мужа. На суде представитель коро^
ны заявил, что не имеет достаточных оснований под^
держивать обвинение против Дайсона, и по предложе
нию председателя присяжные, как это допускается :
Англии, немедленно признали его невиновным; судебно*
следствие продолжалось только над Аделаидой Бартлеч,

<Господа присяжные заседатели, - говорил ее за-д
щитник Э. Кларк, - я не могу не остановиться на од^
ном обстоятельстве, которое, вероятно, бросилось в гла^
за и вам с самого начала процесса: если ложное пока^
зание есть доказательство вины, то представляется н<
сколько странным, что господин Дайсон явился здесь
качестве свидетеля. Я прошу вас иметь в виду, что н
только нимало не осуждаю действие поверенного коро<
ны по отношению к господину Дайсону, но, напротив^
всецело присоединяюсь к заключению его, что в деле
действительно не было оснований предъявить Дайсону.
какое-нибудь обвинение. Если бы мой почтенный про-
тивник считал, что такое основание существует, он нчч
когда, конечно, не отказался бы от его обвинения. Я не1
говорю, что такое основание есть, я подчиняюсь, могу
ли сказать? Я верю в справедливость решения, выне-
сенного вами по предложению короны; признаю, что го-'
сподин Дайсон не был участником преступления, если
здесь было преступление. Но когда вам предлагают об-
судить это дело по отношению к госпоже Бартлет и
предлагают вменить ей в улику или допустить, чтобы '

другие вменяли ей в серьезную улику те ложные объясне-
ния, которые будто бы были ею даны и которые удосто- 1
веряются перед вами показаниями господина Дайсона, '

насколько он их помнит или говорит, что помнит, то не ^
приходила ли вам в голову мысль: какое счастье для го- ;
сподина Дайсона, что он сам не сидит на скамье подсу- 

димых?

...Господа присяжные заседатели! Я прошу>вас пом-
нить, что я не возбуждаю ни малейшего сомнения в его
невиновности. Я не хотел бы, чтобы в едином слове мо-
ем вы увидали намек - и в моих словах нет такого на-
мека - на какие-либо сомнения по этому поводу с мо-
ей стороны. Но предположим, что вы судили бы его.
Какие факты были бы перед вами? В воскресенье ут-
ром он идет по дороге в церковь для проповеди и на
ходу выбрасывает теми движениями, которые он здесь
повторил перед вами, три или четыре склянки. Что если

бы кто-нибудь из людей, знающих его, увидел его на
этой дороге в это утро, заметил, как он бросил эти
склянки, и подумал: не странно ли, что преподобный го-
сподин Дайсон разбрасывает какие-то склянки по доро-
ге в церковь в воскресное утро? Что если бы этот
случайный прохожий из любопытства поднял одну из
этих склянок и прочел на ней надпись: <Хлороформ.
Яд>? Что если бы с первых шагов дознания выясни-
лось, что господин Дайсон был постоянным посетите-
лем в том доме, где произошла смерть? Если бы вы-
яснилось, что госпожа Бартлет имела обыкновение вы-
ходить вместе с ним из дому, что она бывала у него на
квартире? Если бы выяснилось, что его отношение к
супругам Бартлет, в особенности к жене, носило исклю-
чительный характер? Если бы выяснилось из показа-
ния аптекаря - на ярлыке склянки есть название апте-
ки - что, когда господин Дайсон требовал хлороформа,
он солгал, сказав, что хлороформ нужен ему, чтобы вы-
вести пятна с платья, пятна, сделанные на его сюртуке
во время его поездки в Пуль? Каково бы было поло-
жение господина Дайсона? Этот суровый человек,
Ричард Бэкстер (один из свидетелей), имеет обыкнове-
ние говорить, что, видя осужденного, идущего на казнь,
он всякий раз мысленно говорит себе: не будь милость
божия, вот куда вели бы Ричарда Бэкстера. Я думаю,
что в течение всей своей жизни, читая отчеты судебных
процессов об убийствах, господин Дайсон будет каждый
раз вспоминать, какой страшной уликой было бы про-
тив него его опрометчивое, непростительное поведение,
если бы обвинение, возбужденное против него, не было
прекращено в самом начале процесса>.

<Господа присяжные заседатели! Я говорю все это
не с целью внушить вам - я сказал и повторяю, что не
хотел бы внушить вам - малейшее сомнение в невинов-
ности господина Дайсона. Я говорю это для того, чтобы
показать вам, что если его, невинного человека, можно
было уличить здесь в том, что он солгал с исключитель-
ной целью добыть этот яд, и это обстоятельство могло
бы в глазах присяжных стать для него роковым, то бы-
ло бы жестоко, чтобы уверениям этого самого человека
о том, будто госпожа Бартлет солгала ему, чтобы этой
ложью побудить его достать ей хлороформ, - было бы
странно, если бы этому показанию придавалось в ваших
глазах сколько-нибудь серьезное значение как улике
против нее>.

!!213

Каково первое впечатление от этих слов? Ораг.
утверждает, что ни в чем не подозревает Дайсона,
всеми силами стремится внушить присяжным заседат
лям убеждение в его соучастии в убийстве. Это ярк>
пример того, что мысль недоговоренная сильнее мыс.)
выраженной прямо. Ясно, что факты и на самом де
навлекали на Дайсона сильные подозрения. Почему ;
защитник с такой настойчивостью повторяет, что впс
не убежден в его невиновности? Потому, что зна,
свое дело и соблюдает другое правило: не допуска">
противоречий в своих доводах. Его главное положен>
главное доказательство невиновности подсудимой, кот<
рая судится за убийство, это - что убийства не было,
было самоубийство. Поэтому он не может допустить'
предположения о виновности Дайсона.

Ке}и1аНо^

1.Разделяйте обобщенные доводы пр о1
т и вник а.                                                 .

Возьмем указанный выше пример Квинтилиана: вх
были наследником умершего, вы нуждались, вас тесни
ли заимодавцы; покойный был раздражен против ва<
вы знали, что он собирается изменить свое завеща,
ние; остановившись с некоторой подробностью на каж^
дом из этих обстоятельств, можно без труда обнару^
жить их ничтожное значение. Это правило применяете^
в возражении против так называемых улик поведени>

Иногда бывает уместен и обратный прием - обоб
щение. Квинтилиан говорит: обвинитель перечислил т.
побуждения, которые могли толкнуть подсудимого М
преступление; к чему разбирать все эти соображе-
ния? Не достаточно ли сказать, что, если человек
имел основание к известному поступку, из этого еще н
следует, что он совершил его?             '

В речи по делу Максименко Плевако говорил: <Я ее
ветую вам разделить ваше внимание поровну межд,
подсудимыми, обдумывая доказательства виновноетч^
отдельно для каждого... Совершилось преступление. По-^
дозревается несколько лиц. Мы начинаем смотреть на1
всех подсудимых, привлеченных по одному делу, на всюэ
скамью как на одного человека. Преступление вызывает^
в нас негодование против всех. Улики, обрисовывающие
одного подсудимого, мы переносим на остальных. Он

!!214

^делал то-то, она сделала то-то, откуда заключается,
что они сделали то и другое вместе. Вы слышали здесь
показания, которыми один из подсудимых изобличался
в возведении клеветы на врача Португалова, а дру-
гая - в упреке, сделанном его соседке Дмитриевой в
неосторожном угощении больного мужа крепким чаем,
что было на самом деле. И вот в речи господина обви-
нителя эти отдельные улики объединяются в двойную
улику: оказывается, что Максименко и Резников клеве-
тали на доктора, Максименко и Резников упрекали
Дмитриеву>.

*   *   *

2. Возражая противнику, не выка-
зывайте особой старательности. Слишком
настойчивое возражение против того или иного довода.
не сопряженное с безусловным его опровержением, мо-
жет придать ему новый вес в представлении слушате-
лей, у них слагается собственное соображение, невыгод-
ное для оратора: если он так много говорит об этом,
значит, это действительно имеет большое значение. На-
против того, когда оратор лишь мимоходом возражает
противнику, как бы пренебрегая его доводами, они ча-
сто уже по одному этому кажутся не заслуживающими
внимания*. Я помню случай, когда обвинителю при-
шлось возражать двум защитникам; первый из них го-
ворил два часа, второй - почти час. Обвинитель сказал
присяжным: <На первую речь я возражать не буду: не
стоит; обратимся ко второй>. Так можно говорить, ко-
нечно, только при уверенности в своей правоте. Если
это риторическая уловка, противник смешает с грязью
такое легкомыслие.

3. Не оставляйте без возражения
сильных доводов противника. Но, воз-
ражая на них, отнюдь не следует разви-
вать их или повторять те соображения,
которыми он эти доводы подкреплял. Это,
к сожалению, делается у нас слишком часто и почти
бессознательно. Оно вполне понятно: повторять то, что
уже сказано, легко, и, повторяя, мы отдыхаем, вместе с

* Квинт., V, 13"

!!215

тем уясняя себе то, чему собираемся возражать; дума
ем, что и возражение выиграет от этого. А выходу
наоборот. Соображения противника были подготовлещ
и изложены в наиболее подходящей форме; повтора
мы немного сокращаем и упрощаем их, делаем, так ск
зать, конспект этих соображений, уясняем их присяг
ным, то есть самым искусным образом помогаем п^
тивнику: присяжные могли не понять, не вполне ус1
ить себе его доводы - мы поясняем их; они могли ;
быть их - мы им напоминаем. Сделав, таким образе
все возможное, чтобы подкрепить положение противи
ка, мы затем экспромтом переходим к его опроверж.^
нию: возражение не подготовлено и страдает многосл^
вием, не продумано, и мы не успеваем развить свои д^
воды до конца, хватаемся за первые пришедшие в гол^
ву соображения и упускаем из виду более важные, и^
лагаем их в неясной, неудачной форме. Многоречивост^
и туманность возражения после сжатой и ясной мысщ
противника только оттеняют убедительность последнее

4. Не доказывайте, когда можно отри;
ц а т ь. <Если житейская или законная презумпция 1
вашей стороне, - говорит Уэтли, - и вы опровергл
выставленные против вас доводы - ваш противник ра
бит. Но если вы сойдете с этой позиции и дадите ел
шателям забыть благоприятную вам презумпцию, ^
лишите себя одного из лучших своих доводов; вмес1
славно отбитого приступа останется неудачная вылазк^
Возьмем самый наглядный пример. Человек привлечет
к уголовному делу в качестве обвиняемого без всякие
улик; ему надо сказать, что он не признает себя винов^
ным, и потребовать, чтобы обвинитель доказал обвине^
ние; предположим, однако, что он вместо этого задало^
целью доказать, что не виновен, и приводит ряд сообра-
жений в подтверждение этого; во многих случаях ока-
жется, что доказать невиновность, то есть установит
отрицательное обстоятельство, невозможно; вместо тог
чтобы рассеять подозрения, он усилит их>.

Приведенное правило допускает исключение. На нет
основана защита Карабчевского по делу Скитских'^^
защита Андреевского по делу об убийстве Сарры Бек-^
кер'^ представляет его нарушение. Приводя ряд со-1
ображений в доказательство того, что убийство не мог-1
ло быть совершено Мироновичем, защитник доказывает
затем, что убийцей была Семенова. Такое исключитель-
ное построение защиты объясняется исключительными

!!216

обстоятельствами дела. Семенова сама утверждала, что
убийство было совершенно ею, и так как она действи-
тельно была в ссудной кассе в роковую ночь, то ее мни-
мое признание подтверждалось рядом фактов. Было бы
ошибкой не воспользоваться этим обстоятельством, и в
этом случае схема защиты вполне соответствовала ука-
занию Квинтилиана, что такое построение удваивает ар-
гументацию.

5. Отвечайте фактами на слова.
Мать убитого Александра Довнара называла Ольгу
Палем^ лгуньей, шантажисткой и авантюристкой.
Н. П. Карабчевский разбирает эти эпитеты. На слово
<шантажистка> он отвечает, что за четыре года сожи-
тельства с подсудимой Довнар истратил из своего капи-
тала в четырнадцать тысяч не более одной тысячи ру-
блей и что после убийства в номере гостиницы у убито-
го оказалось меньше, а у Ольги Палем больше денег,
чем надобно было заплатить по счету. Защитник приз-
нает, что подсудимая отличалась чрезвычайной лживо-
стью, но доказывает, что это ложь безвредная: простое
хвастовство и желание казаться выше своего двусмы-
сленного общественного положения. Останавливаясь на
слове <авантюристка>, оратор доказывает, что под этим
подразумевалось желание подсудимой выйти замуж за
Довнара. Он замечает, что во время их продолжитель-
ной связи убитый многим выдавал ее за свою жену, что
он посылал ей письма на имя <Ольги Васильевны Дов-
нар>, и выводит из этого, что ее желание сделаться за-
конной супругой любимого человека не представляет
ничего предосудительного. Немного далее в той же речи
оратор возвращается к отзывам госпожи Шмидт об
Ольге Палем, указывает, что в своих письмах мать на-
зывает сожительницу сына <милая Ольга Васильевна>,
подписывается <уважающая вас Александра Шмидт> .и
напоминает, что она поручила ей надзор за своим млад-
шим сыном, тринадцатилетним мальчиком: <Балуйте
моего Виву, заботьтесь о бедном мальчике>, - писала
госпожа Шмидт. <Сколько нужно доверия, сколько
нужно глубочайшего, скажу более - безграничного ува-
жения к женщине, стоящей по внешним условиям в та-
ком щекотливом, в таком двусмысленном положении
относительно госпожи Шмидт, как стояла госпожа Па-
лем в качестве любовницы ее старшего сына, чтобы ей
же, этой самой женщине, без страха, без колебаний до^
верить участь младшего малолетнего сына!> Что могл<^
остаться от неблагоприятных отзывов свидетельниц^
после речи защитника? Они все послужили к тому^
чтобы выставить подсудимую перед судьями в более вы-
годном освещении: на слова оратор отвечал фактами,

<Я сделал все, что мог> - говорил на суде доктор
Корабевич. <Да, - сказал обвинитель, - он сделал, чт^
мог; об этом говорят тело умершей девушки и квитан^
ции на скромные вещи, заложенные ею, чтобы плати1
врачу за преступную помощь>.

6. Возражайте противнику его собст'
венными доводами. Это называется ге1ог8ю аг^
 итеп11.                                             1

Обвинитель по делу об убийстве Ал. Мерка высказав
следующее соображение: если Антонова просила Ники-1
форова достать ей морфия, то это могло быть сделана!
лишь с целью отравить Мерка, а не для самоубийства
если бы она хотела покончить с собой, она искала би
более сильного яда. Защитник возразил: прокурор н<
верит, что можно отравиться морфием; пусть открое1
прокурор любую газету: он убедится, что не толькс
морфием - уксусной эссенцией ежедневно отравляются)
женщины и девушки. Обвинитель мог бы воспользовать^
ся этим возражением; он мог бы сказать: из слов за-1
щитника ясно, что достать отраву для самоубийства'
очень легко; Антонова, как всякая другая девушка, мог-'
ла достать себе уксусной эссенции, если бы хотела от-
равиться; у нее не было разумного основания обращать-
ся для этого к знакомому фельдшеру; но отравить дру-
гого уксусной эссенцией очень трудно, хотя бы и живя
в одной квартире с отравляемым: ее нельзя выпить не-
заметно; отравить морфием при тех же условиях не-
сравненно легче.                          >

Блистательный пример ге{огяогп5 аг^итепй ех
регхопа указан Аристотелем (КЬе1ог" II, 23): <Ифи-
крат спросил Аристофонта, способен ли был бы тот
продать за деньги флот неприятелю; а когда тот отве-
тил отрицательно, сказал: ты, Аристофонт, не решился
бы на измену, а я, Ификрат, пошел бы на нее!>

В деле священника Тимофеева, обвинявшегося в
убийстве мужа своей любовницы, был свидетель Григо-
рий Пеньков. Он давал страшные показания против

!!218

подсудимого; он говорил, что священник много раз под-
говаривал его убить Никиту Аксенова, что в ответ на
отказ Тимофеев просил только побить Никиту настоль-
ко, чтобы жена имела повод послать за священником,
то есть за подсудимым. Григорий Пеньков шел дальше:
по его словам, священник высказывал при этом, что,
причащая Никиту, он без труда заставит его выпить яду
из святой чаши.

Невероятное показание! Однако обвинитель имел ос-
нование верить ему. Но Григорий Пеньков был горький
пьяница и два раза сидел в тюрьме за кражи. Возмож-
но -"и, спрашивал защитник, мыслимо ли отнестись не
только с доверием, но хотя бы со вниманием к этому
чудовищному обвинению? И кто же свидетель?
Кто обличитель? Последний мужик во всей деревне,
пропойца, известный вор. Довольно знать его, чтобы
выбросить из дела его показание как бессмысленную,
наглую ложь.

Что можно было возразить на это?
Обвинитель благодарил противника за яркое освеще-
ние этой непривлекательной фигуры: <Защитник совер-
шенно прав, говоря, что Григорий Пеньков - последний
мужик в Ендовке; только поэтому мы и можем пове-
рить его ужасным показаниям; когда нужен убийца, его
ищут не в монастыре, а в кабаке или в остроге. Только
такой человек, как Григорий Пеньков, и мог знать то,
что говорил суду; если бы честный и трезвый крестья-
нин говорил, что священник решился подкупать его на
убийство, мы действительно не могли бы верить ему>.

7. Не спорьте против несомненных
доказательств и верных мыслей про-
тивника. Это спор бесполезный, а иногда и безнрав-
ственный.

Антоний говорит у Цицерона: <Мое первое правило
заключается в том, чтобы совсем не отвечать на силь-
ные или щекотливые доказательства и соображения
противника. Это может показаться смешным. Кто же
не сумеет этого? Но я говорю о том, что делаю я, а не
о том, что могли бы сделать другие на моем месте, и,
признаюсь, что там, где противник сильнее меня, - от-
ступаю, но отступаю, не бросив щита, не прикрываясь
даже им; я сохраняю полный порядок и победоносный
вид, так что мое отступление кажется продолжением
битвы; я останавливаюсь в укрепленном месте так, что-1
бы казалось, что отступил не для бегства, а для того,^
чтобы занять лучшую позицию>. Если факт установлено
то задача не в том, чтобы возражать против него, а в
том, чтобы найти объяснение, которое примирило бы
его с выводом или основными положениями оратора^

Защита доктора Корабевича в процессе 1909 года1
была сплошным нарушением этого основного правила^
правда, защитники были связаны настойчивым запира-
тельством подсудимого. Он был осужден.
8.  Не опровергайте невероятного;
это - удары без промаха по воде и по ветру. Подсудич
мый обвинялся в двух покушениях на убийство: он в-1
упор стрелял в двух человек, попал в обоих, но ни одна
из трех пуль не проникла в толщу кожи раненых. Эк-
сперт сказал, что револьвер, из которого были произве-'
дены выстрелы, часто не пробивает одежды и служит-)
больше к тому, чтобы пугать, чем нападать или защи-;
щаться. Обвинитель сказал несколько слов о слабом бое.
револьвера. Защитнику надо было только мимоходом, с.
убеждением в тоне упомянуть, что из револьвера нельзя:
было убить. Вместо этого он стал приводить самые раз-
нообразные соображения, чтобы доказать то, чтобыло^
ясно из самого факта и с каждым новым соображением
давно сложившаяся мысль - не револьвер, а игруш-,
ка - постепенно тускнела и таяла. Мальчишка-подсу-
димый производил жалкое впечатление; отзывы о нем
были хорошие; казалось возможным, что его напоили
старшие, чтобы толкнуть на бывшего хозяина. На суде
он, вероятно, был подавлен обстановкой и, может быть,
жалел о том, что сделал, но высказать этого не умел.
Это надо было объяснить присяжным, но об этом за-
щитник не подумал.

9. Пользуйтесь фактами, признанны-
ми противником.

Эсхин приглашал афинян судить Демосфена по об-
стоятельствам дела, а не по предвзятому мнению их о
нем. Демосфен ответил на это: Эсхин советует вам от-
решиться от того мнения обо мне, которое вы принесли
сюда с собой из дому. Посмотрите, как непрочно то,
что несправедливо. Ведь этим самым он утверждает ва-

щу уверенность в том, что мои советы всегда шли на
пользу государства, а его речи служили выгодам Фи-
липпа. Зачем бы ему разубеждать вас, если бы вы не
думали именно так? (Ое согопа'^, 227, 228). Это
не есть ге1огяо аг^итеп^: Демосфен не говорит, что
требование Эсхина лишено логического или нравствен-
ного основания; он пользуется тем, что противник приз-
нал факт, ему выгодный, и, заняв открывшуюся пози-
цию, немедленно переходит в наступление.

10. Если защитник обошел молчани-
ем неопровержимую улику, обвините-
лю   следует   только   напомнить   ее
присяжным и указать, что его про-
тивник не нашел объяснения, которое
устранило бы ее. Если в защитительной речи бы-
ли ошибки или искажения, возражение обвинителя
должно быть ограничено простым исправлением их, без
всяких догадок или изобличений в недобросовестности.
Наши обвинители не знают этого, и прокурорское воз-
ражение часто превращается в ненужные, не всегда
пристойные, а иногда и оскорбительные личные напад-
ки; это неизбежно вызывает и колкости с противной
стороны.

В виде общего правила можно сказать, что обвини-
тель не должен возражать; возражение есть уже приз-
нание силы защиты или слабости обвинения; напротив,
спокойный отказ от возражения есть подтверждение
уверенности в своей правоте. Если в речи защиты были
доводы, которые могли произвести впечатление на при-
сяжных, но не пошатнули обвинения, обвинитель дол-
жен опровергнуть их в немногих словах, предоставив
присяжным их более подробное обсуждение.
8.  Не опровергайте невероятного;
это - удары без промаха по воде и по ветру. Подсудич
мый обвинялся в двух покушениях на убийство: он в-1
упор стрелял в двух человек, попал в обоих, но ни одна
из трех пуль не проникла в толщу кожи раненых. Эк-
сперт сказал, что револьвер, из которого были произве-'
дены выстрелы, часто не пробивает одежды и служит-)
больше к тому, чтобы пугать, чем нападать или защи-;
щаться. Обвинитель сказал несколько слов о слабом бое.
револьвера. Защитнику надо было только мимоходом, с.
убеждением в тоне упомянуть, что из револьвера нельзя:
было убить. Вместо этого он стал приводить самые раз-
нообразные соображения, чтобы доказать то, чтобыло^
ясно из самого факта и с каждым новым соображением
давно сложившаяся мысль - не револьвер, а игруш-,
ка - постепенно тускнела и таяла. Мальчишка-подсу-
димый производил жалкое впечатление; отзывы о нем
были хорошие; казалось возможным, что его напоили
старшие, чтобы толкнуть на бывшего хозяина. На суде
он, вероятно, был подавлен обстановкой и, может быть,
жалел о том, что сделал, но высказать этого не умел.
Это надо было объяснить присяжным, но об этом за-
щитник не подумал.

9. Пользуйтесь фактами, признанны-
ми противником.

Эсхин приглашал афинян судить Демосфена по об-
стоятельствам дела, а не по предвзятому мнению их о
нем. Демосфен ответил на это: Эсхин советует вам от-
решиться от того мнения обо мне, которое вы принесли
сюда с собой из дому. Посмотрите, как непрочно то,
что несправедливо. Ведь этим самым он утверждает ва-

щу уверенность в том, что мои советы всегда шли на
пользу государства, а его речи служили выгодам Фи-
липпа. Зачем бы ему разубеждать вас, если бы вы не
думали именно так? (Ое согопа'^, 227, 228). Это
не есть ге1огяо аг^итеп^: Демосфен не говорит, что
требование Эсхина лишено логического или нравствен-
ного основания; он пользуется тем, что противник приз-
нал факт, ему выгодный, и, заняв открывшуюся пози-
цию, немедленно переходит в наступление.

10. Если защитник обошел молчани-
ем неопровержимую улику, обвините-
лю   следует   только   напомнить   ее
присяжным и указать, что его про-
тивник не нашел объяснения, которое
устранило бы ее. Если в защитительной речи бы-
ли ошибки или искажения, возражение обвинителя
должно быть ограничено простым исправлением их, без
всяких догадок или изобличений в недобросовестности.
Наши обвинители не знают этого, и прокурорское воз-
ражение часто превращается в ненужные, не всегда
пристойные, а иногда и оскорбительные личные напад-
ки; это неизбежно вызывает и колкости с противной
стороны.

В виде общего правила можно сказать, что обвини-
тель не должен возражать; возражение есть уже приз-
нание силы защиты или слабости обвинения; напротив,
спокойный отказ от возражения есть подтверждение
уверенности в своей правоте. Если в речи защиты были
доводы, которые могли произвести впечатление на при-
сяжных, но не пошатнули обвинения, обвинитель дол-
жен опровергнуть их в немногих словах, предоставив
присяжным их более подробное обсуждение.


Следует помнить общее правило всякого спора: что-
бы изобличить неверные рассуждения противника, надо
устранить из них побочные соображения и, отделив по-
ложения, составляющие звенья логической цепи, распо-
ложить их в виде одного или нескольких силлогизмов;
ошибка тогда станет очевидной. Этот прием вполне
уместен в судебной речи: он указывает присяжным, что
хотя доводы противника могут казаться очень убеди-
тельными. на них все-таки полагаться нельзя.

ПРЕУВЕЛИЧЕНИЕ

Во всяком практическом рассуждении важно не только
то, что сказано, но и то, как сказано. Риторика указы-
вает некоторые искусственные приемы усиления мыслей
формой их изложения. Некоторые из этих приемов уже
были указаны мной в главе о цветах красноречия. При-
вожу еще несколько таких указаний.

По замечанию Аристотеля, одним из способов под-1
креплять или отвергать обвинение служит преувеличе-1
ние. Вместо того чтобы доказать или отрицать винов-1
ность подсудимого, оратор распространяется о зле пре-1
ступления; если это делает сам подсудимый или его за-1
щитник, слушателям представляется, что он не мог со-1
вершить такого злодейства, и наоборот, кажется, что1
оно совершено им, когда негодует обвинитель. Этот1
прием или, если хотите, эта уловка ежедневно применя-1
ется в каждом уголовном суде. К нему прибегает про-1
курор, когда, как я упоминал, сознавая слабость улик,1
предупреждает присяжных, что они будут дрожать за1
своих жен и детей, если оправдают подсудимого, обви-1
няемого по ст.1523 или 1525^° уложения о наказани-1
ях. То же делает защитник, развивая предположение о,
предумышленном убийстве, когда подсудимый предан;

няемого по ст.1523 или 1525^°

суду лишь по 2 ч. 1455 ст. уложения: после этого легче
1-орорить о ненамеренном лишении жизни, или когда
вместо диффамации''' рассуждает о клевете. Аристо-
^ель указывает, что здесь нет энтимемы''", то есть нет
логического умозаключения: слушатели делают невер-
ный вывод о наличности или об отсутствии факта, кото-
рый на самом деле остается под сомнением. Этим же
приемом пользуется Ше д'Эст Анж в защите ла Ронсье-
ра: он иронически называет подсудимого невероятным
злодеем, небывалым чудовищем, исчадием ада.

Гражданский истец по этому делу Одилон Барро за-
кончил свою речь таким образом: <Вся Франция, целый
мир, быть может, не без тревоги ждут вашего ответа.
Здесь решается участь не одной отдельной семьи, не
двух, трех лиц, здесь нужно дать высокий нравственный
урок, надо оградить глубоко потрясенные основы общей
безопасности семейной. Это дело, господа, кажется во-
площением какого-то современного стремления к нрав-
ственному извращению. Во всякой эпохе были свои мо-
ды; мы знаем развратников времен Людовика XV, ре-
гентства, империи; мы знаем их, знаем характерные
черты тех и других. Одни скрывали свои пороки под
внешним лоском, под соблазнительной внешностью;
другие подчиняли свои страсти стремлению к славе; по-
том пришло другое время, наше время, и явились люди,
которым кажется, что все, что существует в природе,
все. что возможно, - прекрасно, что есть какая-то поэ-
эия в преступлении... И, увлекаясь своим расстроенным
воображением, эти люди стали искать новых ощущений
какой бы то ни было ценой. Нравственное сознание за-
ражено, и чуть не каждый день приходится слышать о
гнусных преступлениях,поражающих своею чудовищно-
стью, непохожих на прежние; эти преступления в самой
извращенности своей находят защиту, потому что пре-
восходят все наши представления, все человеческие ве-
роятия. Если мы дошли до этого, то государственное
правосудие, вами здесь представленное, правосудие че-
ловеческое, отражение небесного, должно дать общест-
ву грозное предупреждение, должно остановить его в
этом общем распаде, дать залог безопасности семейного
очага. Нельзя допустить, чтобы эта несчастная семья
(мне уже не приходится говорить о ее высоком поло-
жении, могуществе, богатствах; нет семьи, самой скром-
ной, самой несчастной, для которой семья Моррель не
была бы предметом жалости), нельзя допустить, чтобы
она вышла из этой ограды, куда ее привела горестная.
необходимость восстановить свою честь, нельзя допу-
стить, чтобы она вышла отсюда опозоренная судебны>
приговором и чтобы отныне было ведомо всем и каждо
му, что существует преступление, для которого нет воз
мездия и в котором обращение к правосудию веде
лишь к публичному позору пострадавших>.

Что это за неслыханное, небывалое злодеяние
Это преступление, которое совершается ежедневно ]
часто карается должным возмездием. Это даже не было
оконченное преступление: ла Ронсьер обвинялся лишь л
покушении на честь девушки. И, однако, даже в чтении^
спустя полвека в чужой стране эти слова производят впе
чатление, подчиняют себе воображение. Можно судить 1
том, какое сильное предубеждение они должны были соэ
дать против подсудимого на суде, хотя в них нет и тен
улик против него. Как мы видели, защитник приводил т
же самое соображение, поддерживал у присяжных то ж
преувеличенное представление о злодействе преступлен
ния в подтверждение того, что подсудимый - не чудо^
вище и не злодей, не мог совершить его.            ^

Крестьянин Евдокимов нарубил в общественном ле^
су три воза дров, запродал их крестьянину Филиппову а
получил задаток. Сторож, крестьянин Родионов, застигЯ
порубщика и прогнал его; Евдокимов подчинился этому^
без раздражения и брани. Филиппов, приехавший 381
дровами, убедил Родионова выпустить один воз на де-1
ревню: крестьяне могли разрешить покупку. Они втроем^
отправились в деревню; по пути, на перекрестке, Родио-1
нов взял лошадь под уздцы, чтобы направить ее куда1
следовало. В это время Евдокимов, не говоря ни слова^
бросился на него с топором и три раза ударил его. По1
счастливой случайности Родионов уцелел, хотя получил1
три раны и оглох на одно ухо. Он давал показания с1
удивительной правдивостью и незлобивостыо, заявил-.'
даже, что готов простить Евдокимова. Следствием было
установлено, что Евдокимов был пьян. Свидетель удо-
стоверил, что, и трезвый и пьяный, он был смирный че-
ловек; никаких указаний на умоисступление не было.
Защитник, однако, пытался доказать невменяемость и
настаивал на оправдании. Это было совершенно безна-
дежно. А подсудимому можно было помочь. Что стоило
защитнику сказать присяжным: если бы Евдокимов хо-

224

тел убить Родионова и, несмотря на выпитую водку,
вполне сознавал все, что делал, то, конечно, нет доволь-
но строгого наказания за эту дикую расправу с челове-
ком исполнявшим свой долг. Если для вас ясно, что
это так и было, я затрудняюсь найти подходящее наз-
вание этому зверскому поступку. Я скажу даже, что на-
казание, грозящее ему по закону, слишком снисходи-
тельно для его преступления. Но ведь перед вами четы-
ре свидетеля единогласно удостоверяют, что это совер-
шенно добродушный человек; в числе этих свидете-
лей - и сам пострадавший, спасшийся только чудом и
оставшийся на всю жизнь калекой. Поступок, действи-
тельно, зверский, но факт мгновенный; а люди, давно
знающие Евдокимова, его односельчане, говорят: не
зверь, а смирный человек. Присяжные увидели бы, что
из двух возможных предположений второе ближе к
истине; коль скоро это так, они, естественно, будут
склонны идти по пути, благоприятному для подсуди-
мого.

ПОВТОРЕНИЕ

В разговоре кто повторяется, считается несносным бол-
туном; что сказано раз, то неприлично повторять. А пе-
ред присяжными повторение - один из самых нужных
приемов. Сжатая речь - опасное достоинство для ора-
тора. Мысли привычные, вполне очевидные скользят в
мозгу слушателей, не задевая его. Менее обыкновенные,
сложные не успевают в него проникнуть. Всякий отлич-
но знает, что такое дневной свет, знает, что без света
нет зрения. Однако, любуясь на красоты божьего мира,
мы не думаем о свете. С другой стороны, для человека
малоразвитого новая мысль есть трудность. Надо дать
ему время вдуматься, усвоить ее, надо задержать на ней
его внимание. Возьмем известное стихотворение Тют-
чева:

Два демона ему служили.
Две силы чудно в нем слились:
В его главе - орлы парили,
В его груди - змеи вились...
Ширококрылых вдохновений
Орлиный, дерзостный полет
И в самом буйстве дерзновений
Змеиной мудрости расчет!

!!225

В этих восьми строках четыре раза повторяется од-1
на и та же мысль; однако повторение не надоедает, а1
как бы увлекает нас с каждым разом дальше в глубинд
мысли поэта.

Чтобы не быть утомительным и скучным в повторе^
нии, оратор, как видно из этого образца, должен изла^
гать повторяемые мысли в различных оборотах речи)
По замечанию Уэтли, то, что первоначально высказан^
в прямых выражениях, может быть повторено в вид
метафоры, в антитезе можно переставить противопола
гаемые понятия, в умозаключении - вывод и посылки
можно повторить ряд высказанных соображений в нс
вой последовательности и т. п.

Все это крайне легко. Возьмем все то же дело Золе
това. По обвинительному акту, два хулигана совершил
убийство вследствие подкупа богатого человека. Основ
ная мысль так очевидна, что не привлекает к себе внн
мания, не может заинтересовать слушателя и становий
ся, как дневной свет, незаметной. Надо навязать е
присяжным. Применим к этому случаю каждый из че
тырех приемов, указанных Уэтли.

1. Метафора. Золотов подкупил Киреева и Рапацко
го убить Федорова. Что такое Рапацкий и Киреев^
Это палка и нож, послушные вещи в руках Золотош

2. Антитеза. Для Киреева и Рапацкого Федоров пер
вый встречный: ни друг, ни недруг; для подсудимо
го - ненавистный враг; он - в золоте, они - в гряз>
он может заплатить; они рады продать себя; они при
выкли к крови, он боится ее.

3. Перестановка посылок и вывода. У Киреева был
палка, у Рапацкого - нож. Чтобы побить Федорова, до
вольно было палки. Очевидно, что Золотов требова.
убийства. - Золотов   требовал   убийства.   Палко>.
убить не так просто. У Киреева в руках палка, у Рапац-1
кого - нож.

4. Перемена в порядке изложения. Почему стали'
убийцами Киреев и Рапацкий? - Потому, 'что Золо- 

тову нужно было убийство. Почему приказчик Лучин
пошел нанимать убийц? - Потому, что велел хозя-^
ин. Почему взят у старухи-матери единственный работ-
ник Чирков, почему оторван от жены и детей Ряби-
нин? - Потому, что для семейного благополучия
Золотова было необходимо их соучастие в убийстве.

То же в другом порядке. - В чем виноват Золо-
тов? Лучше спросить, не он ли виноват во всем и за

д^х. Кто, как не он, сделал убийцами послушного
Лучина, невежественных Киреева и Рапацкого, жадного
рябинина и легкомысленного Чиркова?

Само собой разумеется, все это нельзя говорить так.
как оно сейчас написано, одно вслед за другим. Мысль
слишком простая. Она должна быть разбросана по всей
речи обвинителя, повторяясь как бы нечаянно, мимо-
ходом.

В речи о венце Демосфен говорит о вступлении Фи-
липпа в Грецию и занятии им Элатеи. Как только изве-
стие об этом пришло в Афины, поднялась тревога. На
следующий день, уже на рассвете весь город был на
пниксе'". Пританы'^ подтвердили грозный слух, и по
обычаю глашатай обратился к присутствующим, пригла-
шая желающих говорить. Все молчали. Воззвание по-
вторялось несколько раз, никто не решался говорить,
<хотя по закону голос глашатая справедливо признает-
ся голосом самого отечества>. Тогда Демосфен высту-
пил перед народом с предложением о помощи фиван-
цам*. Последующее место в речи представляет уди-
вительный образец риторической техники. <Мое предло-
жение, - сказал он, - привело к тому, что гроза, ви-
севшая над государством, рассеялась, как облако. Долг
каждого честного гражданина обязывал его говорить,
если он мог дать лучший ответ, а не откладывать на бу-
дущее обвинение против советника. Добрый советник и
крючкотвор тем и отличаются друг от друга, что один
высказывается, не дожидаясь событий, и берет на себя
ответственность перед слушателями, перед случайностя-
ми, перед неизвестным, одним словом, перед всеми и
всем; а другой молчит, когда следует говорить, а когда
наступит несчастье, клевещет на других. Как я сказал,
тогда было время для людей, верных родине, и для че-
стных речей. Но теперь скажу иначе: ежели теперь
кто-либо может указать что-нибудь лучшее или вообще
если можно было решиться на что-либо другое, кроме
того, что было предложено мною, я признаю себя ви-
новным. Ежели кто из вас знает такую меру, которая
могла бы тогда принести нам пользу, признаю себя ви-

' Это предложение было сделано им в форме альтернативы:
если мы теперь предпочтем помнить старые обиды, полученные от
фиванцев, мы сделаем именно то, о чем мечтает Филипп: а если вы
послушаетесь меня, я рассею опасность, угрожающую государству.


новным в том, что не заметил ее. Но ежели нет ника-;
кой, никакой и не было и даже сегодня никто не может
указать никакой, то как должен был поступить добрый
советчик? Не должен ли был он указать лучшее, что-
мог, и притом единственно возможное? Это сделал я,;
когда глашатай спрашивал, кто хочет говорить, а не кто*
хочет обвинять за прошлое или кто хочет ручаться за^
будущее? И когда ты сидел и молчал, я встал и гово-1
рил. Что же? Если ты тогда ничего не мог указать^
укажи хоть теперь. Скажи, какое соображение, какуй
полезную меру я упустил из виду? Какой союз, ка-
кие действия могли быть полезны государству и оста-
лись мной не замеченными?> Здесь переплетаются
два повторения: о предложении Демосфена и молчании^
Эсхина и о недобросовестном обвинении со стороны по<1
следнего.

О НЕДОГОВОРЕННОМ

По свойствам нашего ума всякое незаконченное логиче-^
ски положение, высказанное другим лицом, дает толчок^
нашей рассудочной деятельности в указанном направлен
нии; и хотя по формальным условиям мышления для1
всякого вывода необходимо сопоставление двух посы-^
лок, это требование не стесняет нас. Я пишу: некоторые^
люди обладают ораторским талантом; это вовсе не зна-
чит, что есть люди, лишенные этого дара, ибо это част-^
ное суждение логически не исключает возможности об-;
щего положения: все люди обладают ораторским талан-<
том. Но ум быстрее пера и смелее логики, и мой чита-1
тель, прочитав частное суждение, не допускающее логи-
ческого опровержения, уже возражает на него: <Но ^
большинство людей не обладают ораторским талантом>.
Потребность дополнить чужую мысль или возразить ей
бывает особенно сильна, когда возражение подсказывает-
ся знанием, жизненным опытом и, еще более, самолюби-
ем. Я пишу: если читатель не понимает книги, он сам вино-
ват в этом. Вы немедленно скажете: а может быть, ви-
новат писатель. Скажи я: если читатель не понимает
книги, в этом виноват писатель; вы прибавите: или чита-
тель. В обоих случаях я мог иметь в виду только непо-
средственное содержание своих слов, но мог иметь в
виду и навести вас на противоположный вывод. Во вто-
ром случае в вашем мозгу отразилась мысль, ранее ро-

дившаяся в моем. Но в первом случае, если это не
раПЬегю^епез^'^, это не есть и повторение чужой
мысли; это ваша мысль, а не моя. Этим самым она ка-
жется вам более убедительной. Опытный оратор всегда
может прикрыть от слушателей свою главную мысль и
навести их на нее, не высказываясь до конца. Когда же
мысль уже сложилась у них, когда зашевелилось тор-
жество завершенного творчества и с рождением мысли
родилось и пристрастие к своему детищу, тогда они уже
не критики, полные недоверия, а единомышленники
оратора, восхищенные собственною проницательностью.
Мысль так же заразительна, как и чувство.

Итак, надо запомнить, что половина больше целого.
В драме Леонида Андреева <Царь Голод> в сцене суда
над одним из голодных говорится о Смерти: <Она, сви-
репея все более, высокая, черная, страшная...> С по-
следним словом впечатление мгновенно ослабевает.

В речи Александрова по делу Веры Засулич нет рез-
ких выражений. Защитник говорит: распоряжение, про-
исшествие, наказание, действие; но, просмотрев эту
речь, вы чувствуете, что присяжные, слушая эти бес-
цветные слова, мысленно повторяли: произвол, надруга-
тельство, истязание, безнаказанное преступление.

Оратор должен быть как Фальстаф'^: не только
сам быть умен, но и возбуждать ум в других. Если вы
вдумаетесь в обстановку судебной речи, то скажете, что
уменье не договаривать есть залог цельного впечатле-
ния слушателей от слов обвинителя и защитника.
Не договаривайте, когда факты говорят за себя.
Свидетель показывает, что подсудимый заходил к
нему накануне заседания. Прокурор спрашивает: <Не
просил ли он вас дать показания на суде? Не привез
ли он вас в суд на своей лошади? Не угощал ли се-
годня утром в трактире?> Свидетель подтверждает
все это. Прокурор видит в этом подстрекательство к
лжесвидетельству, изобличает подсудимого и свидетеля
в стачке, негодует; его слова производят впечатление.
Но что стоит защитнику спросить присяжных: если бы
кто из вас был по недоразумению предан суду и знал,
что одним из оснований обвинения было показание его
соседа, имел бы он право пойти к нему и напомнить
ему, как было дело? Если бы он знал, что сосед мо-
жет удостоверить обстоятельство, опровергающее обви-
нение, имел бы он право просить его сделать это? Не
понимаю, почему прокурор видит в этом преступление:

ст. 557''" уже предоставляет это подсудимому как
право. Если бы обвинитель ограничился внушительныш
напоминанием факта, не распространяясь о его толко-
вании, защитнику пришлось бы приводить свои сообра-
жения как доказательства, а не как опровержение, чт
далеко не так убедительно.

В 1856 году в Лондоне разбирался громкий процес
Пальмера, обвинявшегося в отравлении Парсона Кука,
Вечером, за несколько часов до смерти Кука Пальме^
принес ему лекарство, в котором был стрихнин. Болы
ной отказывался взять 'пилюли, но Пальмер настоял щ
том, чтобы он принял их. Затем Пальмер ушел в свои^
комнату спать, оставив при больном его приятел^
Джонса. Не успел последний скинуть верхнее платьев
как услышал страшный крик Кука. Горничная пошла 31
Пальмером; он тотчас же вышел из своей комнаты
Передав эти подробности присяжным в своей вступи*
тельной речи, генерал-атторней сказал: <Через две ми<
нуты Пальмер был у постели больного и, хотя никто
его не спрашивал, высказал странное замечание: <Никог-
да в жизни не приходилось мне одеваться так скоро. Из
вашего ответа, господа, мы узнаем, думаете ли вы, что
ему пришлось одеваться>. Оратор не досказал своей
мысли, но, конечно, присяжные не могли не сделать
естественного вывода. Отравитель и не раздевался: он
ждал.

Осторожность обвинителя была вполне уместна в,
этом убедительном, но тонком указании; ничуть не ос-
лабив его силы, он заранее отвел от себя удар против-.
ника.

Не выражайте ни хвалы, ни порицания, когда дока-
зываете, что человек заслуживает того или другого.
Докажите это и, не назвав его трусом, скрягой, бессре-
бреником, другом человечества, заговорите о другом, а '
потом, спустя некоторое время, называйте его тем са-
мым словом, которое вы уже подсказали присяжным. '

Ничто так не требует сдержанности в выражениях,
как похвала, особенно если она касается присутствую-
щих. Неумелое восхваление переходит в лесть, насмеш-
ку, оскорбление или пошлость. Нельзя не удивляться,
что наши обвинители и защитники решаются говорить
присяжным о их глубоком знании жизни и вдумчивом
отношении к делу. Искусство заключается в том, чтобы
слушателям казалось, что одобрение или восхищение
вырвалось у оратора ненамеренно и для него самого

неожиданно: то, что сказалось нечаянно, несомненно,
было искренно.

Чтобы судить о том, как случайны, прихотливы и
вместе с тем как изящны бывают такие обороты речи,
надо вспомнить слова Буало в известной оде после по-
бедоносного похода Людовика XIV во Францию.

Поэт, казалось бы, хочет только сказать, что трудно
написать хорошее стихотворение; но вместе с тем и как
бы неожиданно для самого себя высказывает и другую
мысль: французы так научились побеждать, что для их
полководцев брать неприятельские города есть самое
легкое дело.

А порицание? Я обращаюсь к вам, читатель, и го-
ворю: вы не знаете своего родного языка, вы не умеете
мыслить, не умеете говорить. Вы едва ли будете доволь-
ны этой тирадой. Но я скажу: мы не знаем русского
языка, мы утратили здравый смысл, мы разучились го-
ворить -и вы не заметите, что эти укоры относятся
столько же к вам, как и ко мне.

Недоговоренная мысль всегда интереснее высказан-
ной до конца; кроме того, она дает простор воображе-
нию слушателей; они дополняют слова оратора каждый
по-своему. Ет ^ес1е^ яисЫ х1сЬ 5е1Ь51 ^а8 аия. Если
намек сделан умело, это служит только к выгоде орато-
ра. <Хочешь воздать должное Цезарю, - говорится у
Шекспира, - скажи: Цезарь>. Никто не подумает, что
это значит трус, скряга, честолюбец; напротив, всякий
представит себе те достоинства и заслуги, которые осо-
бенно ценит в людях.

Не все можно говорить, но благодаря чудодействен-
ной гибкости слова все можно передать в речи; надо
только владеть словами, а не подчиняться им. Привожу
случайный пример. <Выйдя из исправительного прию-
та, - говорил защитник, - Никифоров сейчас же по-
шел на кражу; очевидно, в этом приюте его не учили
тому, что красть нельзя>. Своей явною несообразностью
эти слова немедленно вызывают мысленное возражение
у слушателя и вызвали резкое замечание председателя.
Между тем, если бы оратор сказал то, что хотел ска-
зать: очевидно, в этом приюте его не отучили красть,
его намек не был бы грубостью и обвинение воспита-
тельного заведения в краже, совершенной рецидиви-
стом, не имело бы вида нелепости.

Старик-рабочий вернулся домой пьяный; пьяная же-
на встретила его бранью и вцепилась ему в волосы; он

ударил ее подвернувшимся поленом и нанес ей смер
тельную рану. Никаких указаний на намеренное убийсч
во в деле не было; тем не менее он судился не пс
1465'^ ст. или 2 ч. 1484 ст., а по 2 ч. 1455 ст. улож<
ния. Защитник сказал, что прокурорская власть запрс
сила больше, чем следовало, чтобы было, что скинуто
Упрек был справедлив, но неуместные выражения: за-
просить, скинуть - дали председателю законный повода
резко остановить защитника, а в заключительном словд
разъяснить присяжным, что никто не торгуется на суде
что суд не лавочка, как думает адвокат, и т. п. Надо бы-
ло высказать мысль осторожнее. Что стоило оратору
разбивая явно преувеличенное обвинение, упомянут>
мимоходом о гарантиях, установленных для подсудимо-
го в обряде предания суду? Вместо заслуженного за^
мечания защитнику председатель, пожалуй, был бы вы^
нужден говорить о <случайной ошибке> непогрешимых1

ВОЗМОЖНОЕ И ВЕРОЯТНОЕ

Судебный оратор, если только он не переливает из пуч
стого в порожнее, сравнительно редко может сказать
наверно; ему чаще приходится говорить: вероятно*.
Но надо говорить так, чтобы суд и присяжные, услыха1
от вас: вероятно, сказали от себя: наверно. Это простое^
соображение; я приведу ниже несколько примеров удач-
ного его применения. Но наши молодые ораторы, осо-
бенно защитники, часто говорят так, как будто, сказав:
вероятно, хотят внушить слушателям: вряд ли, или: ни в.
каком случае.

Подсудимый обвинялся в грабеже. Он спросил
встречного прохожего, есть ли у него папиросы; тот от-
ветил: нет; подсудимый засунул руку ему в карман и
вытащил кошелек с деньгами. А вот и папиросы! - во-
скликнул он и бросился бежать, унося с собо^ кошелек. 1
Он не признал себя виновным на суде и объяснил, что.
принял кошелек (кошелек, а не бумажник) за портси-
гар. Защитник говорил присяжным:
<Я считаю, что подсудимый не совершал того пре-

<Риторика> Аристотеля была пе-
реведена на русский язык Н. Платоновой, но книга в продаже нет;
нельзя не пожелать второго издания'

ступления, в котором он обвиняется. Его объяснение
представляется мне вполне правдоподобным... Конечно,
строго говоря, папиросы так же являются имуществом,
как и деньги, и путем натяжки можно и это назвать
грабежом; но такое толкование дела не соответствовало
бы намерению подсудимого. Он хотел взять у потерпев-
шего одну папиросу, а случайно вытащил портсигар. Но
затем он испугался крика потерпевшего и бросился бе-
жать. Так он объясняет свой поступок, и я не вижу в
этом ничего невозможного, ничего невероятного>.

Невозможного действительно не было; но возмож-
ное далеко не есть вероятное, и люди знающие недаром
говорят: вероятности лучше возможностей.

Другой случай. Вор пришел в квартиру состоятель-
ного купца и сказал прислуге, что ее барыня заболела
на улице и отвезена в больницу. Горничная заперла
квартиру и побежала в магазин за хозяином, но по ка-
кой-то случайности сейчас же вернулась и нашла вход-
ную дверь взломанной, а в квартире вора, стоявшего у
буфета со взломанными ящиками; в руках у него была
серебряная сахарница, в кармане серебряные ложки. У
него был соучастник, который успел ускользнуть, услы-
хав приближение девушки: она встретила его на лестни-
це. Защитник доказывал, что кража была совершена с
голоду, только чтобы купить кусок хлеба на украденную
вещь. <Подсудимые, - сказал он, - рассчитывали, что
прислуга скоро вернется; стали бы они продолжать раз-
гром квартиры, это большой вопрос>.

Подумайте, читатель, насколько правдоподобно и ве-
роятно это утверждение.

Итак, важнейшее правило: найдя объяснение того
или иного сомнительного обстоятельства, не доволь-
ствуйтесь тем, что оно возможно, что животное, ребе-
нок или идиот могли поступить так; спросите себя,
правдоподобно ли, вероятно ли ваше изобретение. Если
вы будете внимательны к фактам и разумно требова-
тельны к своим толкованиям, вы найдете соображения,
в которых вероятность будет почти несомненностью.

Напоминая сказанное в пятой главе о житейской
психологии, укажу здесь еще один или два примера
правдоподобного и убедительного объяснения фактов.

В деле по обвинению одной газеты в клевете защит-
ник спрашивал чиновников министерства финансов:

<Неужели вы не понимали, что при допущении тако-
го несовершенного способа доказательств, как частные

!!233

письма, неизбежны злоупотребления? Неужели эле-
ментарная осторожность не должна была возбудить в
вас этих тревожных вопросов? Неужели требовалось
двухлетнее расхищение казенных денег Сергеевым и его
шайкой для того, чтобы чины министерства финансов
стали более осмотрительными?>

<Ведь мать покойного мичмана Краевского, вызван-
ная в суд обвинителями, простодушно заявила: когда
мне сказали, что сын мой, получавший всего 190 рублей
жалования, внес будто бы в судовую кассу свыше трех
тысяч рублей, я сразу сказала: да этого и быть не мо-
жет; самое большое, что мог он накопить, это рублей
двести-триста>.

<И то, что доступно пониманию бесхитростной жен-
щины, разве недоступно умудренным опытом и знанием
чинам финансового ведомства?>

Соображение от имени здравого смысла получает
здесь двойную цену в глазах присяжных: оно исходит
не от искушенного в судебном состязании диалекти-
ка-адвоката, а от простодушной старушки-свидетельни-
цы. Она сказала: этого быть не может, и присяжные,
конечно, согласились с ней.

Двое гуляющих в парке слышат женский крик, идут
на голос и видят на тропинке мужчину и женщину. В
это время она не кричит. Он скрывается, она заявляет
им, что подверглась грубому надругательству. Выясня-
ется, что эта женщина вышла замуж пять месяцев тому
назад. На суде, естественно, весь спор свелся к одному
вопросу: правду говорит она или нет. Обвинитель сказал
свою речь убежденным тоном, подчеркнул гнусный ха-
рактер преступления и указал, между прочим, на жи-
тейские соображения: если бы была добровольная
встреча, женщина не стала бы криком выдавать место
тайного свидания; встретившись в условленном месте,
любовники не остались бы на дороге, где ходят люди, а
ушли бы в глубь парка. Но почему не прибавил оратор,
что, сознавая себя виновной в измене мужу, эта жен-
щина не пошла бы на встречу к незнакомцам, а поспе-
шила бы скрыться, как скрылся ее любовник? Поче-
му не отметил он, что подсудимый был грубый, не-
опрятный, уродливый парень, а муж этой женщи-
ны - настоящий красавец? Одного взгляда на обоих
мужчин было довольно, чтобы устранить всякие сом-
нения.
В осеннюю ночь в Петербурге к городовому, стояв-

234

шему на Михайловском мосту, у Царицына луга, по-
дошла молодая крестьянка и спросила, как пройти к
Троицкому мосту. Городовой подозвал товарища; оба
потребовали, чтобы девушка шла с ними в участок, и
подвели ее к мосткам пароходной пристани на Мойке.
Она не хотела идти дальше; полицейские пригрозили
бросить ее в воду. Кругом никого не было видно; она
повиновалась. Один из городовых остался у входа на
мостках, другой спустился за девушкой на пристань.
Что было дальше, рассказывать не приходится. Несча-
стная не избегла надругательства, а полицейский, сто-
явший на стороже, два раза подходил к товарищу, что-
бы узнать, скоро ли его очередь. Но гнусное дело не
прошло безнаказанным: его видел прохожий, сказал по-
дошедшему случайно офицеру. Они освободили девуш-
ку; офицер записал номера городовых. Преданные суду,
оба утверждали, что девушка сама напросилась на их
желание.

Защита выдвигала два обстоятельства против потер-
певшей: во-первых, она спросила у городового дорогу
на Троицкий мост, а следствием было установлено, что
она каждый день ходила этим именно путем на Петер-
бургскую сторону; во-вторых, она ни разу не крикнула;
между тем, если бы она подвергалась грубому посяга-
тельству против ее желания, инстинкт женщины вырвал
бы у нее крик о помощи.

Обвинитель предложил присяжным представить себе
обстановку события. Ночь, холод, ветер, дождь; перед
девушкой пустынное, темное Марсово поле, за ним чер-
ная Нева. Девушка идет одна, в сознании своего одино-
чества и беспомощности; ей жутко, ей страшно, и у нее
является потребность ощутить присутствие живого су-
щества, способного оградить ее от воображаемых опа-
сностей. Она видит городового - чего же луч-
ше? - и идет к нему с ненужным ей вопросом толь-
ко для того, чтобы услышать человеческий голос и уме-
рить свой страх. Что можно возразить на такое объ-
яснение? Опровергнуть его нельзя.

<Защитник   утверждает, - продолжал   обвини-
тель, - что девушка по инстинкту должна была кри-
чать. Она, конечно, кричала бы, если бы могла надеять-
ся на чью-нибудь помощь. Но перед нею были только
два злодея-насильника да безлюдная площадь. Когда
она молила отпустить ее, ей отвечали: молчи или стол-
кнем в Мойку. Полицейские зашли слишком далеко,
чтобы остановиться перед убийством. Она, может быть,
не понимала этого, но чувствовала, что один громкий
возглас может погубить ее; инстинкт, именно инстинкт,
страх смерти, присущий каждому живому существу,
удержал ее крики и спас ее если не от насилия, то от
воды>. - И на это возразить нечего.

О ЗДРАВОМ СМЫСЛЕ

Помнится, читатель, мы несколько увлеклись с вами,
когдэ рассуждали о художественной обработке дела.
Кажется, даже в небесах побывали. Но заоблачные по- .
леты вещь далеко не безопасная; это знали еще древние ^
по рассказу об Икаре'^, а нам, современным людям^
как не знать? К тому же мы работаем на земле; су-
дят во имя закона обыкновенные люди. Будем
искать доводов от имени закона и здра-
вого смысла.

Шла сессия в уездном городе; два <помощника> из
Петербурга, командированные для защиты, наперерыв
топили подсудимых. На второй или третий день было
назначено дело по 1 ч. 1483 ст. уложения. Во время
деревенской беседы молодой крестьянин ударил одного
парня ножом в живот; удар был очень сильный, рана
опасна; к счастью, пострадавший выжил, но на суд он
явился с неизлечимой грыжей. Свидетели разбились на
две половины: одни утверждали, что Калкин ударил
Федорова безо всякого повода, другие - что Федоров с
несколькими другими парнями гнались за Калкиным с
железными тростями в руках и что он ударил Федоро-
ва, настигшего его раньше других, не оглядываясь, за-
щищаясь от нападения. На счастье подсудимого, моло-
дой юрист, бывший на очереди защиты, не решился
взяться за дело и заявил об этом суду. Произошло не-
которое замешательство; судьи не хотели откладывать
дела, но не решались приступить к разбору бе^ защит-
ника; в это время из публики неожиданно выступил
отец Калкина и заявил, что защитник есть - родной
дядя подсудимого. Перед судом предстал коренастый
человек лет сорока, в широкой куртке, в высоких сапо-
гах; ему указали место против присяжных. В течение
судебного следствия он часто вызывал улыбку, не раз и
раздражение у судей; он не спрашивал свидетелей, а
спорил с ними и корил их; после обвинения товарища

прокурора он произнес свою речь, обращаясь исключи-
тельно к председателю и совсем забыв о присяжных.

<Ваше благородие, - начал он, - я человек необра-
зованный и малограмотный; что я буду говорить, это
все равно, как бы никто не говорил; я не знаю, что надо
сказать. Мы на вас надеемся...> Он говорил, волнуясь,
торопясь, затрудняясь; однако вот что он успел выска-
зать:

1. Калкин не хотел причинить столь тяжкое повреж-
дение Федорову, <он ударил его наотмашь, не оглядыва-
ясь; Это был несчастный случай, что удар пришелся в
живот>.

2. Калкин не хотел этого; <он сам жалеет, что прои-
зошло такое несчастье; он сразу жалел>.

3. Он не имел никакой вражды против Федорова; он
не хотел ударить именно его.

4. Удар <пришелся> в Федорова потому, что он был
ближе других: <тот ему топчет пятки, он его и ударил>.

5. Он не нападал, а бежал от напавших на него.

6. <Их шестеро, они с железными палками, он один;
он спасал свою жизнь и ударил>.

7. Несчастье в том, что у него оказался этот нож:
<ему бы ударить палкой, железной тростью, как его би-
ли; он сшиб бы Федорова с ног и только; тогда не было
бы и такой раны; да палки-то у него с собой не случи-
лось>.

8. <Какой это нож? Канцелярский, перочинный
ножик; он не для чего худого его носил в кармане; у
нас у всех такие ножи для надобности, для работы>.

9. Он не буян, он смирный; <они за то его не лю-
бят>, что он с ними водку не пил и им на водку не
давал>.

10. <Он смирный; он не буян, если бы он остался
над Федоровым, когда тот упал, да кричал: <Эй подходи
еще, кто хочет>, - тогда бы можно сказать, что он их
задирал; а он убежал',... размахнулся назад, ударил и
убежал>.

Кончил защитник тем, с чего начал: <Я не знаю, что
надо говорить, ваше благородие, вы лучше знаете; мы
надеемся на ваше правосудие...>

Доводы говорившего приведены мною в том поряд-
ке, в каком были высказаны им; логической последова-
тельности между ними нет. Разберем, однако, логиче-
ское и юридическое значение каждого из них в отдель-
ности. Защитник сказал:
во-первых, что тяжесть раны была последствием
случайности, а именно случайности по месту приложе-
ния удара-, юридически безразличное, житейски убеди-
тельное соображение;

во-вторых, что подсудимый раскаивается в своем по-
ступке; это 2п. 134'^ст. уложения о наказаниях;

в-третьих, что у подсудимого не могло быть заранее
обдуманного намерения или умысла на преступление - <
прямое возражение против законного состава 1 ч..
1483 ст. в деянии Калкина;                          '


в-четвертых, что случайность была и в личности'
жертвы - подтверждение первого житейского и третье- '
го юридического соображения;                       1

в-пятых, что поведение подсудимого доказывало от-
сутствие умысла - прямое возражение против 1 ч.
1383 ст.;                                           1

в-шестых, что подсудимый действовал в состоянии 1
необходимой обороны- ст. 101'^ уложения о наказа-1
ниях;                                             ]

в-седьмых, что случайность была и в орудии престу-
пления - <палки    не    случилось>,    подвернулся;
нож - подтверждение первого и третьего соображения; 1

в-восьмых, что орудие преступления-не сапож-
ный, не кухонный, а перочинный нож - не соответству- 1
ет предполагаемому умыслу подсудимого - убедитель- 1
ное житейское соображение против законного состава:
1 ч. 1483 ст. уложения о наказаниях;                 '.

в-девятых, что личные свойства подсудимого - ха-
рактеристика, если хотите, вызывают сомнение в соста-
ве преступления и объясняют неблагоприятные показа- '
ния некоторых свидетелей;

в-десятых, что поведение подсудимого подтверждает
характеристику, сделанную защитником, и доказывает
отсутствие заранее обдуманного намерения или умысла.
Вот защита, господа защитники!

Дело было сомнительное. Подсудимый не только по
обвинительному акту, но и по судебному следствию ри-
сковал арестантскими отделениями, потерей всех осо-
бых прав и высылкой на четыре года. Присяжные приз-
нали рану легкой, признали состояние запальчивости и
дали снисхождение. Судьи приговорили Калкина к тю-
ремному заключению на два месяца. В следующем пе-
рерыве я подошел к оратору и, поздравив его с успехом
защиты, спросил между прочим о его занятии. Он зато-
ропился:

<Да я... Так что я... У меня две запряжки. Я из-
возчик>.

Заметили ли вы, читатель, общую техническую
ошибку профессиональных защитников? Заметили
ли вы, что извозчик не сделал ее? Каждый присяж-
ный поверенный и каждый помощник требуют оправда-
ния или, по крайней мере, говорят, что присяжные мо-
гут не обвинить подсудимого; извозчик сказал: <Мы на
вас надеемся>. В их речах звучит нравственное насилие
над судейской совестью; в его словах - уважение к
судьям и уверенность в их справедливости. И при во-
споминании о его защитительной речи мне хочется ска-
зать: <Друг, ты сказал ровно столько, сколько сказал
бы мудрец>*.

Этот простой случай заслуживает большого внима-
ния начинающих адвокатов. В словах этого извозчика
не было ни одного тонкого или глубокомысленного со-
ображения. И сам он не показался мне человеком вы-
дающимся. Это был просто разумный мужик, говорив-
ший здравые мысли. Любой из наших молодых защит-
ников, конечно, мог бы без затруднения, но при стара-
нии и без суетливости найти все его соображения.
Можно, пожалуй, сказать, что трудно было не заметить
их. Однако я имею основания думать, что, если бы им
пришлось защищать молодого Калкина, они или, по
крайней мере, многие из них не сказали бы того, что
сказал его дядя, а наговорили бы...

Думаю так по своим наблюдениям. Предлагаю чита-
телю судить по некоторым отрывкам.

Двое мальчишек обвинялись в краже со взломом;
оба признали себя виновными, объяснив, что были пья-
ны; оба защитника доказывали крайность и требовали
оправдания. Подсудимый был задержан в ту минуту,
когда пытался вынуть деньги из кружки для сбора по-
жертвований в пользу арестантских детей при помощи
особой <удочки>; при нем оказалась и запасная такая
же удочка, и он признал, что уже был один раз осуж-
ден за такую же кражу; его защитник потребовал оп-
равдания, сказав между прочим: <Для меня вполне яс-
но, что подсудимый действовал почти машинально>.

Подсудимый обвинялся по 2 ч. 1655'^ ст. уложения
о наказаниях; не помню, была ли это четвертая или пя-

* <Одиссея>, IV, 204.

!!239
тая кража; защитник говорил: <Прокурор считает, 41
прежняя судимость отягчает вину подсудимого. Я, ка.
это ни парадоксально, утверждаю противное; если 61
он не был заражен ядом преступности, уязвлен бацщ
лой этой общественной болезни, он предпочел бы гол
дать, а не красть; поэтому его прежняя судимость пре,
ставляется мне обстоятельством не только смягча>
щим, но и исключающим его вину>.

Девушка 17 лет, бегавшая по садам и театрам, укр"
ла меховые вещи, стоившие 1000 рублей, заложила их ;
накупила себе нарядов и золотых безделушек; вещи бц
ли найдены и возвращены владельцу. <Если бы у ме
ня, - сказал защитник, - был крупный бриллиант, Ре
гент или Коинур, стоящий несколько миллионов, еГ<
украли бы, продали за 50 копеек и я потом получил 61
его в целости, - можно ли было бы говорить о краж
на сумму нескольких миллионов? Конечно, нет,
поэтому с чисто юридической точки зрения, несомне>
но, следует признать, что эта кража на сумму менее 304
рублей!> - это говорил немолодой, образованный и ум1
ный адвокат.

Разбиралось дело по 2 ч. 1455 ст. уложения, то ест
об убийстве; перед присяжными в арестантском бушлг
те стоял невысокий геркулес: широкие плечи, богаты?,
екая грудь; благодаря низкому росту он казался ещвд
более крепким. Защитник говорил о превышении необ-
ходимой обороны, так как подсудимый был <человек
довольно слабого сложения>.                       :

Подсудимый обвинялся по 1489 и 2 ч. 1490ст.
уложения; преступление было совершено 31 декаб-
ря 1908 г. По обвинительному акту присяжные
знали, что он признавал себя виновным на пред-
варительном следствии. Защитник, доказывая невоз-
можность обвинительного приговора, сказал: <Вина,
Приватова, в сущности, в том, что он захотел'
встретить новый год и не рассчитал своих сил>.
Такою представлялась защитнику вина человека, в
пьяном озлоблении забившего насмерть другого че-
ловека.

Защитник-извозчик говорил только по здравому
смыслу и, как мы видели, этим путем угадывал разум
неведомых ему законов. Запомните же, читатель, что
защита идет перед лицом закона, и, насколько под-
судимый прав, настолько закон не враг, а союзник его.
Это уже один; призовите другого, не менее сильно-

го_здравый смысл, и вы можете сделать мно-
гое. Вот вам пример.

Подсудимый судился по 3 ч. 1655'^ ст. уложения
о наказаниях; в обвинительном акте было сказано:
Семенов обвиняется в том, что <между 10 мая и
7 июня 1906 г. в Петербурге тайно похитил с распо-
ложенных на улицах: Расстанной, Тамбовской, Кур-
ской, Прилукской, Лиговской, с набережной Обводно-
го канала и в Расстанном переулке с фонарей бель-
гийского общества электрического освещения двадцать
одну реактивную катушку, стоимостью свыше 300 ру-
блей, то есть в преступлении, предусмотренном 3 ч.
1655 ст. уложения о наказаниях>. Он признал себя
виновным и объяснил, что совершил кражу по край-
ности.

Из речи защитника было видно, что он очень внима-
тельно отнесся к делу и старательно готовился к нему.
Что сказал он присяжным?

1. Похищение могло быть совершено не из корыст-
ной цели, а из мести.

2. Тюремное заключение развращает людей.

3.Различие в наказуемости кражи на сумму более
и менее 300 рублей имеет случайный характер, и по
обстоятельствам дела, если бы присяжные не призна-
ли возможным оправдать подсудимого по первому и
второму соображению, они имеют основания приз-
нать, что стоимость похищенного не превышает 300
рублей.

Можно ли назвать это сильными доводами?
Между тем одно перечисление семи улиц в обвинитель-
ном пункте обличало непростительную ошибку в преда-
нии суду.

Семью семь - единица. Так рассуждали коронные
юристы, от судебного следователя до членов судеб-
ной палаты. Если бы Иванов украл у Петрова в
1900 году 100 рублей в Одессе, в 1901 году-100
рублей в Киеве, в 1902 году -100 рублей в Москве
и в 1903 году - 100 рублей в Петербурге, то, сле-
дуя такой логике, в 1904 году его можно было бы
судить по 3 ч. 1655 ст. за кражу 400 рублей в Рос-
сийской империи. Если бы защитник указал эту
ошибку присяжным, вместо трех плохих доводов он
предъявил бы им одно неотразимое сообра-
жение.
Известный берлинский адвокат Фриц Фридман рас-


сказывает в своих воспоминаниях* такой случай. Че-,
тверо известных берлинских шулеров приехали на мод-^
ный курорт несколько ранее разгара сезона и, чтобы не
пропустить дня без упражнения в благородном искус-1
стве, <сели на лужок под липки> за веселый фараон^
Зевающие лакеи и уличные мальчишки с почтением на^
блюдали за игрой. На ту беду - жандарм. Протокол
ст. 284 германского уголовного уложения; коронный
суд, обвинительная речь и требование тюремного за-
ключения на два года.

Адвокат сказал судьям: <Закон карает занятий
азартными играми в виде промысла. Все мы, юристы
знаем, что разумеет закон под словами: занятие в вид<
промысла. Господин товарищ прокурора упомянул о(
этом лишь вскользь. Тот, кто обращает известную дея^
тельность в свой промысел, должен искать в ней сво^
заработок, весь заработок или часть его. Нет сомнения,
и я не думаю оспаривать, что подсудимые очень часто
ищут заработка в игре, если только им попадет в рук^
посторонний. Я вполне уверен, что, если бы жандарм н<?
поторопился, в их силках очень скоро оказался бы 1&4.
кой <птенчик>, и было бы нетрудно доказать их винов-
ность на точном основании закона. Но пока эти господа
оставались в своей компании, они играли в игру, вроде
того как на придворных балах некоторые из приглашен->
ных сидят за столами с картами в руках и болтают
между собой всякий вздор, не ведя настоящей игры.1
Только этим ведь и объясняется обычное обращение
императрицы Августы к своим гостям: <Изволите вы-
игрывать?> Я прошу об оправдании подсудимых за
отсутствием в их деянии состава преступления>.

Ищите таких доводов, читатель; старайтесь произно-
сить такие речи. Это не красноречие, конечно, но это.
настоящая защита.

О НРАВСТВЕННОЙ СВОБОДЕ "
ОРАТОРА

Всякий искусственный прием заключает в себе некото-
рую долю лжи: пользование дополнительными цветами
в живописи, несоразмерность частей в архитектуре и

* Рп12 Р 1-1 е и т а п п, УУач )сЬ ег1еЫе, ВегНп, 1908, В.1.
242

скульптуре применительно к расположению здания или
статуи, риторические фигуры в словесности, демонстра-
ция на войне, жертва ферзем в шахматах - все это
есть до некоторой степени обман. В красноречии, как во
всяком практическом искусстве, технические приемы
часто переходят в настоящую ложь, еще чаще в лесть
или лицемерие. Здесь нелегко провести границу между
безнравственным и дозволенным. Всякий оратор, заве-
домо преувеличивающий силу известного довода, посту-
пает нечестно; это вне сомнения; столь же ясно, что
тот, кто старается риторическими оборотами усилить
убедительность приведенного им соображения, делает
то, что должен делать. Здесь отличие указать нетрудно:
первый лжет, второй говорит правду; но первый может
быть и вполне добросовестным, а доводы его все-таки
преувеличенными; по отношению к неопытным обвини-
телям и защитникам это общее правило, а не исклю-
чение.

С другой стороны, возьмите сар1а1ю Ьепеуо-
1еп11ае'^ перед враждебно настроенными присяж-
ными; там уже не так просто будет отделить лесть от
благородства. Представим себе, что на судебном следст-
вии неожиданно открылось обстоятельство, в высшей
степени неблагоприятное для оратора: свидетель-очеви-
дец уличен во лжи, свидетель, удостоверявший алиби,
отказался от своего показания. Оратор встревожен, ибо
он убежден в своей правоте. Если он даст присяжным
заметить свое волнение, он искусственно усилит невы-
годное для него впечатление; поэтому он, конечно, бу-
дет стараться казаться спокойным. Скажут: это само-
обладание. - Да, изредка; но в большинстве случаев
это притворство.

Проф. Л. Владимиров в статье <Реформа уголовной
защиты> говорит: <Можно и даже должно уважать за-
щиту как великое учреждение; но не следует ее превра-
щать в орудие против истины. Не странно ли слышать
от такого процессуалиста, как Глазер (<НапйЬисЬ йех
51гаГрго2е85е5>), что он вполне одобряет прием защи-
ты, состоящий в замалчивании каких-либо сторон в де-
ле в тех случаях, когда защитник это находит выгод-
ным? Неужели же в самом деле защита есть зако-
ном установленные и наукой одобренные приемы для
наилучшего введения судей в заблуждение? Нам ка-
жется, что защита имеет целью выяснить все то, что
может быть приведено в пользу подсудимого согласно

243

со здравым смыслом, правом и особенностями данног_
случая. Но полагать, что и молчание для затушевывая
ния истины входит в приемы защиты, значит заходити
слишком далеко в допущении односторонности защиты^

Защита, конечно, есть самооборона на суде. Но су-)
дебное состязание не есть бой, не есть война; средств;
здесь дозволяемые, должны основываться на совеет>
справедливости и законе. Хитрость едва ли может быт.,
допускаема как законное средство судебного состяза^
ния. Если военные хитрости терпятся, то судебные вов^
се не желательны>.                                ]

Это кажется очень убедительным, а самый вопрос
имеет важнейшее значение. Прав или нет проф. Владич
миров? Если защитник не имеет нравственного прав<
умалчивать или замалчивать (дело не в словах) обстоя-
тельства и соображения, изобличающие подсудимого
это значит, что он обязан напомнить их присяжным
если обвинитель упустил их из виду. Например: проку>
рор указал вам на некоторые незначительные разногла-
сия в объяснениях подсудимого на суде; но если вь
вспомните его объяснения, занесенные в обвинительный
акт, вы убедитесь в еще более важных противоречиях,
или обвинитель доказал вам нравственную невозмож-
ность совершения преступления лицом, изобличаемым
подсудимым; я, согласно с современной теорией уголов-
ной защиты, докажу вам физическую невозможность^
этого; прокурор назвал двух свидетелей, удостоверяю-
щих внесудебное сознание подсудимого; я напомню
вам, что свидетель ^ подтвердил это признание на суде,
и т. д.

Если защитник будет говорить так, он, очевидно,
станет вторым обвинителем и состязательный процесс
превратится в сугубо розыскной. Это невозможно. Но в
таком случае не следует ли применить это же рассуж-
дение и к обвинителю? Не имеет ли и он права за-
малчивать факты, оправдывающие подсудимого, рискуя
осуждением невинного?

Ответ напрашивается сам собой. Оправдание винов-1
ного есть незначительное зло по сравнению с осуждени- \
ем невинного. Но, оставляя в стороне соображения от- ^
влеченной нравственности, как и соображения целесо-1
образностя, заглянем в закон. В ст. 739 устава уголов-1
ного судопроизводства сказано: <Прокурор в обвини- "

тельной речи не должен представлять дело в односто-
роннем виде, извлекая из него только обстоятельства,

244

уличающие подсудимого, ни преувеличивать значение
имеющихся в деле доказательств и улик или важности
рассматриваемого преступления>.

Статья 744 говорит: <Защитник подсудимого объ-
ясняет в защитительной речи все те обстоятельства и
доводы, которыми опровергается или ослабляется выве-
денное против подсудимого обвинение>. Сопоставление
этих двух статей устраняет спор: законодатель утвердил
существенное различие между обязанностями обвините-
ля и защитника.

Суд не может требовать истины от сторон, ни даже
откровенности; они обязаны перед ним только к прав-
дивости. Ни обвинитель, ни защитник не могут открыть
.истину присяжным; они могут говорить только о веро-
ятности. Как же ограничивать им себя в стремлении
представить свои догадки наиболее вероятными?

Закон, как вы .видели, предостерегает прокуратуру
от односторонности в прениях. Требование это очень
нелегко исполнить. А. Ф. Кони давно сказал, что про-
курор должен быть говорящим судьей, но даже в его
речах судья не раз уступает место обвинителю. Это
кажется мне неизбежным, коль скоро прокурор убеж-
ден, что только обвинительный приговор может быть
справедливым. Насколько могу судить, эта естествен-
ная односторонность в значительном большинстве слу-
чаев не нарушает должных границ; но не могу не об-
ратить здесь внимание наших обвинителей, особенно
начинающих товарищей прокурора, на одно сообра-
жение.

В провинции многие уголовные дела разбираются
без защиты; в столичных губерниях защитниками быва-
ют неопытные помощники присяжных поверенных; это
часто оказывается еще хуже для подсудимых. Своими
неумелыми вопросами они подчеркивают показания
свидетелей обвинения, изобличают ложь подсудимых и
их свидетелей; незнанием и неверным пониманием за-
кона раздражают судей; несостоятельными доводами и
рассуждениями подкрепляют улики и легкомысленным
требованием оправдания озлобляют присяжных. В сло-
вах этих нет преувеличения, ручаюсь совестью. Предсе-
датель может быть просвещенным судьей, но может
оказаться не совсем беспристрастным, или несведущим,
или просто ограниченным человеком. Вот когда надо
стать говорящим судьей, чтобы не сделать непоправи-
мой ошибки <с последствиями по 25'^' ст. уложения о


наказаниях>, то есть каторгой или хотя бы с чрезмерно
строгим наказанием осужденного.                   ^

Я сказал, что от представителя стороны в процессу
нельзя требовать безусловной откровенности. Что еслц
бы нам когда-нибудь довелось услыхать на прокурор^
ской трибуне вполне откровенного человека?         ^

<Господа  присяжные  заседатели! - сказал  бц
он. - Проникнутый возвышенной верой в людей, в че
ловеческий разум и совесть, законодатель даровал на)
свободный общественный суд. Действительность жест^
ко обманула его ожидания. В Европе преимущества су
да присяжных вызывают большие сомнения. У нас та
ких сомнений быть не может. Ежедневный опыт говс
рит, что для виновного выгодно, для невинного опасн
судиться перед присяжными. Это и не удивительно. На
блюдение жизни давно убедило меня, что на свете бол1
ше глупых, чем умных, людей. Естественный вь
вод - что и между вами больше дураков, чем умны
людей, и, взятые вместе, вы ниже умственного урови
обыкновенного здравомыслящего русского обывател.
Если бы у меня сохранились какие-нибудь наивные са
мооболыцения по этому поводу, то частью нелепые, ча
стью бессовестные решения ваши по некоторым дела<
этой сессии открыли бы мне глаза>.

Несомненно, что во многих случаях такого рол
вступление было бы самым правдивым выражением мк
слей оратора; но действие такого обращения на при
сяжных также не подлежит сомнению.

Представим себе такую речь: <Господа сенаторь
Кассационный повод, указанный в моей жалобе, соста1
вляет существенное нарушение закона. Но я знаю, чт
это обстоятельство не имеет для вас большого значе
ния. В сборниках кассационных решений, а особенно
решениях ненапечатанных, есть немало приговоров, от^
мененных сенатом по нарушениям, признанным не су^
щественными в ваших руководящих решениях, и естЦ
десятки приговоров, оставленных в силе, несмотря нц
нарушения, многократно признанные недопустимыми. (1
другой стороны, я также знаю, что, хотя закон и вос-1
прощает вам входить в оценку дела по существу, вы ча^
сто решаете его именно и исключительно на оснований
такой оценки. Поэтому я не столько буду стараться до-
казать вам наличность кассационного повода, сколько
убедить вас в несправедливости или нецелесообразность
приговора>.

Остановитесь немного на этих двух примерах, чита-
".рдь. Я не хочу сказать, что всякий думает так, как мои
воображаемые ораторы; но тот, кто так думает, имеет
право не высказывать этого и сделал бы глупость, если
бы сказал. Отсюда неизбежный вывод: в искусстве кра-
сноречия некоторая доля принадлежит искусству умол-
чания, Как же далеко могут идти в искусственных ри-
торических приемах обвинитель и защитник на суде?
Повторяю, здесь нельзя указать формальной границы:
врач, который лжет умирающему, чтобы получать день-
ги за бесполезное лечение, - негодяй; тот, который
лжет, чтобы облегчить его последние минуты, поступа-
ет как друг человечества. Судебный оратор не может
лгать, но за этим требованием он в каждом отдельном
случае сам свой высший судья в том, на что имеет
нравственное право в интересах общества или отдель-
ных людей и что недопустимо для него:

То 1Ыпе; о\уп 5е1Г Ье 1гие,
Апб II 1ТШ51 ГоНоуу, ах 1Ье п1еЬ1 1пе ()ау,
ТНои сап51 по1 Глеп Ье Га1<>е 1о апу там -

<Будь верен самому себе, и ты всегда будешь прав
перед другими>. Верен самому себе тот, кто к себе неу-
молимо строг.

Глава 8
О ПАФОСЕ

Рассудок и чувство. Чувства и справедливость.
Пафос как неизбежное, законное и справедлив

Искусство пафоса. Пафос фактов

РАССУДОК И ЧУВСТВО

<Обещаю и клянусь, что по каждому делу, по которою
буду избран присяжным заседателем, приложу всю сщ
разумения моего и подам решительный голос по сущ^
правде и убеждению моей совести>. Так клянутся с^
дить наши присяжные заседатели; так наставляют ^
прокурор, защитник и председатель: по сущей правде ]
совести. А что, если правда говорит одно, а с<а
весть - другое? Если рассудок твердит: он убил, ^
сердце молит: спаси его... Что тогда делать присяжнц
му, как соблюсти присягу?

<Совесть судьи, - говорит в своем <Руководстве дд1
присяжных> английский судья и ученый Стефен*, -
отрешается от всяких житейских забот, страхов и же.
ланий, отдается всецело своему делу, и дело это творит
ся ею с молчаливым, настойчивым, непоколебимым вни
манием>. Эти слова с благодарностью может сказать
русских присяжных каждый русский человек. Но дави
уже признано, что у всякого народа свой с^д присяж
ных. На той же странице Стефен пишет: <Совесть су^
дьи не знает уступок; она должна отвлечься от всякие
слабостей, присущих природе человеческой, как о^
свойств, ей не только чуждых, но и вполне недопусти-1
мых; в ней нет благодушия; она сурова и бесчувственна1

* 51г. С. 51ерЬеп, ТЬе .Гигутап'8 Сик1е, 1-оп(1оп, 1867'^.
248

она живет потому, что наблюдает, рассуждает и реша-
ет но во всех других отношениях жизнь ее не отлича-
ется от жизни жабы в глыбе мрамора>. Могут ли так
судить русские присяжные? Что если бы самый ува-
жаемый судья предложил такую формулу нашим при-
сяжным в напутственном слове? Он сразу потерял
бы их доверие. И это было бы справедливо, потому что
эта формула не соответствует духу русского народа, а
правосудие должно более отвечать народному духу, чем
отвлеченным рассуждениям и требованиям теории.

<Присяжные судят более по впечатлениям, а не по
логическим   выводам>, - говорил   В. Д. Спасович*.
Главная задача оратора, писал Цицерон**, заключает-
ся в том, чтобы расположить к себе слушателей и на-
строить их так, чтобы они более подчинялись волнени-
ям и порывам чувства, чем требованиям рассудка. Ми1-
1о р1и5 ргоПсИ 1з ^ш тПатпш _)и(11сет, диат II-
1е яш Досе1, - повторяет он в другом месте. Так ду-
мают и многие другие законники. Но сами присяжные
утверждают другое. Вот что пишет в своих заметках,
напечатанных несколько лет назад, один присяжный за-
седатель: <Главными факторами, действующими на ум и
совесть присяжных, - говорит он, - всегда являются
единственно суть дела и личность подсудимого; ни из-
лишних цветов красноречия, ни банальных лирических
обращений к сердцу присяжных не нужно; не какие-ли-
бо софизмы и теории, но сама реальная жизнь руково-
дит умом и совестью присяжных. Именно из этой ре-
альной жизни, а не из тиши кабинетов и не из книг вы-
носят присяжные свои истины <житейской правды> и
свое отрицательное отношение к положениям правды
формальной. Это руководящее начало всегда сказывает-
ся в их деятельности>***.

Можно думать, что с этими словами согласилось бы
значительное большинство русских людей, бывших при-
сяжными. Итак, не чувства и не впечатления, а ум, со-
весть, житейская правда направляют решения присяж-
ных в нашем суде.

* Сочинения, 1894, т. VI, с. 179.
** Ое огаЮге, II, 42.

*** Н. Н. О.- Заметки присяжного заседателя, <Исторический
вестник> 1898 г., октябрь, ее. 191, 206, 207. Слова автора приведены
сокращенно, но мысль передана его выражениями.

249
присяжные, не наши полуграмотные крестьяне и меща
не, а свободные граждане свободного народа, стоявшего
во главе современного ему человечества. Обвинение бы1
ло тяжкое: подсудимый обвинялся в том, что не верил ]
богов и публично развращал народ. Обвинителей был<
несколько, защитников не было; подсудимый защищая
ся сам. Вот что он говорил:

<В речах моих обвинителей, афиняне, нет ни слои
правды; я же ничего, кроме правды, вам говорить не 6}
ду. Их речи блещут изяществом и остроумием; я буд
говорить просто, не подбирая красных слов. В мои гол
непристойно являться к вам с заранее составленной {
чью, да я и не привык говорить на суде. Поэтому убел
тельно прошу вас не обращать внимание на мои вы(
жения, а рассудить внимательно, справедливо ли то, чт
я говорю, или нет. В этом долг судьи, а мой долг - го
верить правду>.

Доказав после этого своими обычными приема>
логическую несостоятельность обвинения его в неверие
Сократ   предлагает своим обвинителям назвать хот^
бы одного совращенного им человека, указать хоть ор
ного свидетеля, в присутствии которого он отрицал с^
ществование богов. Ни свидетелей богохульства, ни ее
вращенных на суде не оказалось.

<Того, что я сказал, афиняне, - продолжает Сс"
крат, - довольно, чтобы доказать вам, что я не винове>
в тех преступлениях, в которых меня обвиняют... Н<
возмущайтесь моими словами. Будьте уверены, что, осу'
див меня к смерти, вы сделаете больше зла себе, че>
мне. Я и защищаюсь здесь не ради себя, а ради вас: бо'
юсь, чтобы вы не оскорбили бога, не оценив дара, сде-
ланного им вам в моем лице. Судите сами: я никогда н<
думал о себе; всю свою жизнь я посвятил вам; как отев
или старший брат, я учил вас добру. Может ли челове>
сделать больше для вас? Оцените и мое бескорыстие
самые ярые обвинители мои не решились упрекнуть ме-
ня в том, что я с кого-нибудь брал деньги з& свое уче-
ние. У меня есть на это и достоверный свидетель: бед^
ность. Быть может, кто-нибудь из вас обидится на ме-
ня, припомнив, как он сам под угрозой меньшего нака-г
зания плакал и унижался перед судьями, приводил на
суд своих детей, родных и друзей и молил о прощении,1
и видя, что я даже под страхом смерти ничего подобно-?
го не делаю. Я скажу на это, что и у меня есть род-^
ственники, есть трое сыновей; но я не привел их сюда. ^

Не из гордости и высокомерия, афиняне; напротив, из
уважения к себе и к вам. Я считаю недостойным прибе-
гать к таким приемам. Стыдно было бы людям, выдаю-
щимся среди вас мудростью, честностью или иною до-
бродетелью, унижаться, как иные, которые слывут за
важных людей, а сами пресмыкаются на суде, как буд-
то, отпустив им казнь, вы дарите им бессмертие. Такие
люди - позор для государства, и иностранцы, глядя на
них, вправе думать, что лучшие люди в Афинах слабы и
трусливы, как женщины. Вы должны доказать, что ско-
рее склонны обвинять тех, кто, чтобы разжалобить вас,
играет на суде непристойную комедию, чем того, кто со
спокойным достоинством ожидает вашего приговора>.

<Я думаю, что не следует просить судью об оправда-
нии. Надо убедить его, доказав ему свою невиновность.
Судья судит во имя справедливости и не должен посту-
паться ею в угоду обвиняемому; он дал присягу слу-
жить закону, а не людям. Не должно поэтому нам
приучать вас к нарушению присяги, а вам не следует к
этому привыкать... Теперь предоставляю вам и богу вы-
нести мне тот приговор, который лучше для вас и для
меня>.

С точки зрения логики это идеальная защита. Спо-
койное, ясное, неопровержимое доказательство невинов-
ности - и только. Сократ все время напоминает судь-
ям, что они должны решить дело только по справедли-
вости, что милости он от них не хочет и они не должны
давать ему ее, что приговор, постановленный под влия-
нием тщеславия, жалости, раздражения, недостоин
истинного судьи, что справедлив только приговор, осно-
ванный на истине. Доказав, что истина - его невинов-
ность, он заявляет, что ни извиняться, ни плакать, ни
льстить не хочет, и предоставляет гелиастам'^ поста-
новить приговор, какой они признают справедливым.
Это - безусловное преклонение перед свободой совести
судей, и свобода совести приводит их к сознательному
присуждению к смерти невиновного.

В книге Цицерона <Ое ога1оге> несколько выдаю-
щихся общественных деятелей рассуждают об оратор-
ском искусстве. Между ними находится Марк Антоний,
бывший консул республики^' и дед триумвира '^.
Собеседники просят Антония открыть им тайну его
удивительных успехов на трибуне. Антоний вспоминает
две свои речи: одну по делу консула Мания Аквилия,
другую по делу трибуна'^ Гая Норбана. Маний Акви-


присяжные, не наши полуграмотные крестьяне и меща
не, а свободные граждане свободного народа, стоявшего
во главе современного ему человечества. Обвинение бы1
ло тяжкое: подсудимый обвинялся в том, что не верил ]
богов и публично развращал народ. Обвинителей был<
несколько, защитников не было; подсудимый защищая
ся сам. Вот что он говорил:

<В речах моих обвинителей, афиняне, нет ни слои
правды; я же ничего, кроме правды, вам говорить не 6}
ду. Их речи блещут изяществом и остроумием; я буд
говорить просто, не подбирая красных слов. В мои гол
непристойно являться к вам с заранее составленной {
чью, да я и не привык говорить на суде. Поэтому убел
тельно прошу вас не обращать внимание на мои вы(
жения, а рассудить внимательно, справедливо ли то, чт
я говорю, или нет. В этом долг судьи, а мой долг - го
верить правду>.

Доказав после этого своими обычными приема>
логическую несостоятельность обвинения его в неверие
Сократ   предлагает своим обвинителям назвать хот^
бы одного совращенного им человека, указать хоть ор
ного свидетеля, в присутствии которого он отрицал с^
ществование богов. Ни свидетелей богохульства, ни ее
вращенных на суде не оказалось.

<Того, что я сказал, афиняне, - продолжает Сс"
крат, - довольно, чтобы доказать вам, что я не винове>
в тех преступлениях, в которых меня обвиняют... Н<
возмущайтесь моими словами. Будьте уверены, что, осу'
див меня к смерти, вы сделаете больше зла себе, че>
мне. Я и защищаюсь здесь не ради себя, а ради вас: бо'
юсь, чтобы вы не оскорбили бога, не оценив дара, сде-
ланного им вам в моем лице. Судите сами: я никогда н<
думал о себе; всю свою жизнь я посвятил вам; как отев
или старший брат, я учил вас добру. Может ли челове>
сделать больше для вас? Оцените и мое бескорыстие
самые ярые обвинители мои не решились упрекнуть ме-
ня в том, что я с кого-нибудь брал деньги з& свое уче-
ние. У меня есть на это и достоверный свидетель: бед^
ность. Быть может, кто-нибудь из вас обидится на ме-
ня, припомнив, как он сам под угрозой меньшего нака-г
зания плакал и унижался перед судьями, приводил на
суд своих детей, родных и друзей и молил о прощении,1
и видя, что я даже под страхом смерти ничего подобно-?
го не делаю. Я скажу на это, что и у меня есть род-^
ственники, есть трое сыновей; но я не привел их сюда. ^

Не из гордости и высокомерия, афиняне; напротив, из
уважения к себе и к вам. Я считаю недостойным прибе-
гать к таким приемам. Стыдно было бы людям, выдаю-
щимся среди вас мудростью, честностью или иною до-
бродетелью, унижаться, как иные, которые слывут за
важных людей, а сами пресмыкаются на суде, как буд-
то, отпустив им казнь, вы дарите им бессмертие. Такие
люди - позор для государства, и иностранцы, глядя на
них, вправе думать, что лучшие люди в Афинах слабы и
трусливы, как женщины. Вы должны доказать, что ско-
рее склонны обвинять тех, кто, чтобы разжалобить вас,
играет на суде непристойную комедию, чем того, кто со
спокойным достоинством ожидает вашего приговора>.

<Я думаю, что не следует просить судью об оправда-
нии. Надо убедить его, доказав ему свою невиновность.
Судья судит во имя справедливости и не должен посту-
паться ею в угоду обвиняемому; он дал присягу слу-
жить закону, а не людям. Не должно поэтому нам
приучать вас к нарушению присяги, а вам не следует к
этому привыкать... Теперь предоставляю вам и богу вы-
нести мне тот приговор, который лучше для вас и для
меня>.

С точки зрения логики это идеальная защита. Спо-
койное, ясное, неопровержимое доказательство невинов-
ности - и только. Сократ все время напоминает судь-
ям, что они должны решить дело только по справедли-
вости, что милости он от них не хочет и они не должны
давать ему ее, что приговор, постановленный под влия-
нием тщеславия, жалости, раздражения, недостоин
истинного судьи, что справедлив только приговор, осно-
ванный на истине. Доказав, что истина - его невинов-
ность, он заявляет, что ни извиняться, ни плакать, ни
льстить не хочет, и предоставляет гелиастам'^ поста-
новить приговор, какой они признают справедливым.
Это - безусловное преклонение перед свободой совести
судей, и свобода совести приводит их к сознательному
присуждению к смерти невиновного.

В книге Цицерона <Ое ога1оге> несколько выдаю-
щихся общественных деятелей рассуждают об оратор-
ском искусстве. Между ними находится Марк Антоний,
бывший консул республики^' и дед триумвира '^.
Собеседники просят Антония открыть им тайну его
удивительных успехов на трибуне. Антоний вспоминает
две свои речи: одну по делу консула Мания Аквилия,
другую по делу трибуна'^ Гая Норбана. Маний Акви-

присяжные, не наши полуграмотные крестьяне и меща^
не, а свободные граждане свободного народа, стоявшее
во главе современного ему человечества. Обвинение бы1
ло тяжкое: подсудимый обвинялся в том, что не верил ]
богов и публично развращал народ. Обвинителей был<
несколько, защитников не было; подсудимый защищая
ся сам. Вот что он говорил:

<В речах моих обвинителей, афиняне, нет ни слов
правды; я же ничего, кроме правды, вам говорить не 61
ду. Их речи блещут изяществом и остроумием; я буд
говорить просто, не подбирая красных слов. В мои год)
непристойно являться к вам с заранее составленной р<
чью, да я и не привык говорить на суде. Поэтому убеди
тельно прошу вас не обращать внимание на мои выра
жения, а рассудить внимательно, справедливо ли то, чт^
я говорю, или нет. В этом долг судьи, а мой долг - го
верить правду>.

Доказав после этого своими обычными приема>
логическую несостоятельность обвинения его в невери"
Сократ   предлагает своим обвинителям назвать хот1
бы одного совращенного им человека, указать хоть ор
ного свидетеля, в присутствии которого он отрицал с^
ществование богов. Ни свидетелей богохульства, ни ее
вращенных на суде не оказалось.

<Того, что я сказал, афиняне, - продолжает ССд
крат, - довольно, чтобы доказать вам, что я не винове>
в тех преступлениях, в которых меня обвиняют... Н<
возмущайтесь моими словами. Будьте уверены, что, осу-
див меня к смерти, вы сделаете больше зла себе, че>
мне. Я и защищаюсь здесь не ради себя, а ради вас: бо'
юсь, чтобы вы не оскорбили бога, не оценив дара, сде-
ланного им вам в моем лице. Судите сами: я никогда н<
думал о себе; всю свою жизнь я посвятил вам; как оте1
или старший брат, я учил вас добру. Может ли челове>
сделать больше для вас? Оцените и мое бескорыстие
самые ярые обвинители мои не решились упрекнуть ме'
ня в том, что я с кого-нибудь брал деньги з& свое уче"
ние. У меня есть на это и достоверный свидетель: бед-
ность. Быть может, кто-нибудь из вас обидится на ме-
ня, припомнив, как он сам под угрозой меньшего нака^
зания плакал и унижался перед судьями, приводил на^
суд своих детей, родных и друзей и молил о прощении,1
и видя, что я даже под страхом смерти ничего подобно-^
го не делаю. Я скажу на это, что и у меня есть род-}
ственники, есть трое сыновей; но я не привел их сюда. ^


Не из гордости и высокомерия, афиняне; напротив, из
уважения к себе и к вам. Я считаю недостойным прибе-
гать к таким приемам. Стыдно было бы людям, выдаю-
щимся среди вас мудростью, честностью или иною до-
бродетелью, унижаться, как иные, которые слывут за
важных людей, а сами пресмыкаются на суде, как буд-
то, отпустив им казнь, вы дарите им бессмертие. Такие
люди - позор для государства, и иностранцы, глядя на
них, вправе думать, что лучшие люди в Афинах слабы и
трусливы, как женщины. Вы должны доказать, что ско-
рее склонны обвинять тех, кто, чтобы разжалобить вас,
играет на суде непристойную комедию, чем того, кто со
спокойным достоинством ожидает вашего приговора>.

<Я думаю, что не следует просить судью об оправда-
нии. Надо убедить его, доказав ему свою невиновность.
Судья судит во имя справедливости и не должен посту-
паться ею в угоду обвиняемому; он дал присягу слу-
жить закону, а не людям. Не должно поэтому нам
приучать вас к нарушению присяги, а вам не следует к
этому привыкать... Теперь предоставляю вам и богу вы-
нести мне тот приговор, который лучше для вас и для
меня>.

С точки зрения логики это идеальная защита. Спо-
койное, ясное, неопровержимое доказательство невинов-
ности - и только. Сократ все время напоминает судь-
ям, что они должны решить дело только по справедли-
вости, что милости он от них не хочет и они не должны
давать ему ее, что приговор, постановленный под влия-
нием тщеславия, жалости, раздражения, недостоин
истинного судьи, что справедлив только приговор, осно-
ванный на истине. Доказав, что истина - его невинов-
ность, он заявляет, что ни извиняться, ни плакать, ни
льстить не хочет, и предоставляет гелиастам'^ поста-
новить приговор, какой они признают справедливым.
Это - безусловное преклонение перед свободой совести
судей, и свобода совести приводит их к сознательному
присуждению к смерти невиновного.

В книге Цицерона <Ое ога1оге> несколько выдаю-
щихся общественных деятелей рассуждают об оратор-
ском искусстве. Между ними находится Марк Антоний,
бывший консул республики^' и дед триумвира' ^.
Собеседники просят Антония открыть им тайну его
удивительных успехов на трибуне. Антоний вспоминает
две свои речи: одну по делу консула Мания Аквилия,
другую по делу трибуна'^ Гая Норбана. Маний Акви-

лий судился в 98 году за взяточничество и был опра>
дан всадниками '^, несмотря на его вполне доказанны
злоупотребления. Трибун Гай Норбан судился по дел
другого рода. В 103 году до Р. X. он привлек к суд
бывшего консула Цепиона за разгром храма Аполлона:
Галлии и за неудачную битву с кимврами'^, где ри^
ские войска потерпели жестокие потери. Чтобы добито
ся осуждения Цепиона, Норбан вызвал ряд самых дерд
ких угроз и насилий против судей и должностных ли
со стороны черни. Народное возмущение на суде был
величайшим преступлением в Риме, и девять лет спуст
молодой Сульпиций Руф, только что вступивший на о(
щественную деятельность, потребовал суда над Норба
ном за эти беспорядки. Он обвинял его по закону Ап^
лея йе тг^езШе'^, как аесНиояет е1 тиШет а
ует^'. Речь, произнесенная по этому делу Сульпици
ем, отличалась необыкновенной силой и страстностьк
По собственным его словам, он вызвал против Норбан
поп ^(11сшт, 5011 тсепсНит'^ и так был уверен в по
беде, что Антоний, казалось, мог только искать почет
ного отступления.

По поводу дела Аквилия Антоний говорит: <Я рас
суждал не о мифических героях, не о вымышленных
ужасах; я не играл, как актер, когда хотел спастч
М. Аквилия от позора и изгнания. Я был самим собой 1
страдал не чужим, а собственным страданием. Без ис1
креннего, неподдельного волнения разве мог бы 1
что-нибудь сделать? Человек, которого я видел Н1
высших должностях государственных, окруженного по4
четом и славой, стоял предо мной униженный, оскор^
бленный, уничтоженный. Повторяю, я сам был глубокое
взволнован, и мне нетрудно было вызвать такое же вол^
нение в других. Я видел, как вздрогнули судьи, когда я1
сорвал одежду с убитого горем старика и показал им^
рубцы его старых ран. Тебе это кажется ловко рассчи->
танным приемом. Красе, но, уверяю тебя, я сделал эта
почти безотчетно, под влиянием мгновенного порывав
Между зрителями сидел Гай Марций, старый боевой1
товарищ Аквилия. Он плакал, и его слезы немало помо-^
гали мне. Я несколько раз обращался к нему, напоми-
нал давнюю дружбу его с Аквилием, призывал его в за-1
щиту всех славных полководцев наших; я плакал и сам, '
не скрывая своих слез, взывал к жалости богов и лю-
дей, сограждан и союзников... Если ты, Сульпиций, и
вы, друзья, хотите учиться у меня - вот вам мой совет:

умейте в речи и негодовать, и терзаться, и плакать.
рпрочем, тебя ли учить? Я не забыл, как ты обвинял
Норбана; помню, какую бурю ты поднял тогда на суде
не речью, не словами, а именно силой убежденности и
искреннего негодования. Я едва мог решиться на по-
пытку смирить раздраженных судей. Все в этом деле
было на твоей стороне: ты говорил о явно пристрастном
возбуждении самого дела и о грубых насилиях черни
над несчастным Цепионом; установлено было, что толпа
бросала каменьями в первого сановника государ-
ства - в главу сената Марка Эмилия, что консулы, хо-
тевшие протестовать против обвинения, были силой
сброшены с трибуны; при этом ты, юноша, выступал за-
щитником государственного порядка; я, старик и быв-
ший цензор'^, являлся заступником наглого бунтов-
щика, проявившего такую жестокость к несчастному
консулу. Достойнейшие граждане сидели между судья-
ми, лучшие люди наполняли форум^". Самое появле-
ние мое на ростре^' было дерзким вызовом народному
негодованию и достоинству судей. Только давняя друж-
ба могла сколько-нибудь извинить в их глазах одно то,
что я решался говорить за него>.

<Что мне распространяться перед вами о каком-то
искусстве? Я расскажу, что сделал; хотите - ищите
в этом ораторские приемы. Я начал с того, что напом-
нил судьям все народные волнения, бывшие у нас в го-
сударстве с давних времен, не жалея ни слов, ни красок
на описание всех бедствий и ужасов, их сопровождав-
ших, но указал, что хотя эти возмущения народные бы-
ли великими несчастиями, однако некоторые из них бы-
ли естественны и, пожалуй, необходимы. Не будь этих
беспорядков, мы не изгнали бы царей, не создали бы
народных трибунов, не могли бы постепенно ограничить
консульскую власть, не имели бы права провокации к
народу^ - этой незаменимой защиты свободы и не-
прикосновенности гражданина. Потом я сказал, что ес-
ли народные восстания в некоторых случаях могли слу-
жить на пользу государства, то прежде, чем обвинять
Гая Норбана как бунтовщика, надо было обсудить при-
чины, вызвавшие бунт, и что если вообще когда-либо
можно оправдывать народные беспорядки, то более за-
конного повода к возмущению народ римский не видал
никогда. Здесь от защиты я перешел в наступление. Я
стал укорять Цепиона за его позорное бегство и возму-
щался потерями, понесенными нами по его вине.

!!254
Этим я расшевелил еще не застывшее горе тех, кто оплакивало
друзей и родных, погибших в бою с кимврами, и тут ж&1
кстати напомнил судьям, которые все были из всадни-1
ков, что Цепион сделал все возможное, чтобы ограни-1
чить их судебную власть. После этого я уже чувствовал^
что дело в моих руках - и народ, и судьи на моей сто^
роне: народ видел во мне защитника его прав и вольноц
стей, судьи были растроганы воспоминаниями о погибу
ших родственниках и друзьях и в достаточной мере оз
лоблены против Цепиона, посягавшего на их власть
Тогда я стал понемногу переходить от обличения
смирению и вкрадчивой мольбе. Я говорил судьям, чт
хочу спасти от позора и ссылки старого друга, товари-1
ща моих боевых трудов и лишений, того, кто по заве'
там предков был близок мне как родной сын; что в это>
деле решался вопрос о моей собственной чести, о все>
самом священном для меня как для истинного римля-1
нина; говорил, что я, не раз спасавший от бесчестия с)
казни людей мне чужих, не только потерял бы друга, н^
утратил бы право на уважение всех граждан, сам никого
да не простил бы себе своего позора, если бы оттолкнут
от себя человека, настолько мне близкого и дорогого. 5^
указал судьям на свой преклонный возраст, свою преж^
нюю службу, безупречное прошлое и умолял их рад>
всего этого извинить мое безмерное, законное и все>
понятное отчаяние, просил их вспомнить, что хотя ча^
сто молил о пощаде друзьям моим, но никогда не иска
снисхождения к самому себе. Вы видите теперь, что с
всей этой речи я менее всего говорил о том, что соста-
вляло существо дела, то есть о том, подходил ли про-
ступок Норбана под закон Апулея о государственны>
преступлениях. Вся защита была проведена таким>
приемами, о которых почти не говорится в наших^
книжках. Я волновал и увлекал судей, громил Цепиона,^
чтобы раздражить их против него, напоминал о 006-1
ственных заслугах, чтобы расположить их в свою поль-1
зу. Ты видишь, Сульпиций, что я обращался'не к рас-1
судку судей, а к их сердцу, не разъяснял им дело, а иг-1
рал на их чувствах>*.                               1

Несколько выше устами Антония Цицерон учит: 1
злоба, нежность, ненависть, сострадание, ужас, надеж-
да, отвращение, радость, огорчение, восторг, негодова- "

* Ое огаЮге, II. 48.

ние судей - все должно оыть во власти оратора; как
^дцет так пусть и делает, но он должен уметь волно-
ра-гь судей и вызывать в них любое из этих чувств. Но
главное, Цицерон утверждает, что тот, кто распаляет
судей, сильнее того, кто разъясняет им дело.
То же говорит и Квинтилиан:
<Самое главное - уметь растрогать судей, подчи-
нить их тем чувствам, которые хочет вызвать в них ора-
тор. Человек обыкновенных способностей, пройдя осно-
вательную школу и имея за собой нужный опыт, может
выполнить задачу защиты с известным успехом. Многие
наши ораторы умеют находить в делах и улики, и дока-
зательства невиновности. Я считаю их безусловно по-
лезными людьми. Они видят все, что есть в деле, и уме-
ют указать судьям то, что те могли бы упустить. Я го-
тов даже признать их образцом для тех, кто хочет
только говорить дельно. Но истинное искусство заклю-
чается в том, чтобы увлекать судей, властвовать над их
настроением, их сердцами, по минутной прихоти своей
заставлять их то рыдать, то возмущаться - вот истин-
ное красноречие! Улики, доводы, возражения даются
сами собой. В правом деле их всегда окажется немало.
Тот, кого спасли такие доводы, может сказать, что ему
был нужен защитник, чтобы взять из дела то, что в нем
было, и рассказать о том судьям. Иное дело, когда надо
отвести им глаза, затуманить, ослепить их, чтобы они
не видали правды, забыли то, что само по себе прико-
вывает их внимание. Вот, где место настоящему орато-
ру. Ни клиент, ни заметки, выписанные из дела, тут не
помогут ему. Логикой можно доказать судье, что правда
на моей стороне, затронув в нем чувство, можно до-
биться того, чтобы он сам желал найти ее у меня.
Пусть мое дело станет его собственным, пусть он со
мною увлекается и негодует, умиляется и страдает,
пусть без меры расточает мне свое расположение и уча-
стие. Он, неподкупный, бесстрастный, пусть станет при-
страстным ко мне, пусть, как юноша, ослепленный пы-
лом любви, утратит силу отличать прекрасное от урод-
ства, истину от лжи>*.

Оставим пока в стороне явное преувеличение, за-
ключающееся в этих словах; оставим древних, откроем
одну из самых памятных страниц нашей уголовной ле-

!!255
тописи, - дело об истязании семилетней незаконк
рожденной девочки ее отцом^. Процесс этот, оке
чившийся оправданием, послужил материалом для с,
ного из самых жестоких обвинительных актов прот^
злоупотребления словом, когда-либо оглашенных в ру
ском обществе. <Напомню дело, - говорит Досто
ский*, - отец высек ребенка,  семилетнюю дс
слишком жестоко, по обвинению, обходился с нею ?.
стоко и прежде. Одна посторонняя женщина, из пр
стого звания, не стерпела криков истязаемой девоч>
четверть часа (по обвинению) кричавшей под розгам
<папа! папа!> Розги же, по свидетельству одного экспе
та, оказались не розгами, а <шпицрутенами>, то е<:
невозможными для семилетнего возраста... Они лежа
на суде в числе вещественных доказательств, и их в
могли видеть, даже сам г. Спасович. Обвинение, меж,
прочим, упоминало и о том, что отец перед сечение
когда ему заметили, что вот хоть бы этот сучок надо <
отломить, ответил: <нет, это придаст еще силы>...

<Уже с первых слов речи, - пишет Достоевский, ;
вы чувствуете, что имеете дело с талантом из ряда в<
с силой. Г. Спасович сразу раскрывается весь и сам .
первый указывает присяжным слабую сторону предпр
пятой им защиты, обнаруживает свое самое слабое ^
сто, то, чего он больше всего боится...>

<Я боюсь, гг. присяжные заседатели, говорит г. Сг
сович, не определения судебной палаты, не обвинен
прокурора... я боюсь отвлеченной идеи, призрака, б
юсь, что преступление, как оно озаглавлено, имеет св.
им предметом слабое, беззащитное существо. Само
слово, <истязание ребенка>, во-первых, возбуждает чу
ство большого сострадания к ребенку, а во-вторых, чу
ство такого же сильного негодования к тому, кто бь
его мучителем...>                                  ^

Переходя после этого вступления к исторической
части дела, защитник объясняет, что Кронеберг, живя :
Варшаве, еще совсем молодым человеком и^ел связь '
одной дамой и расстался с нею за невозможность>-
брака, не зная, что она беременна. Во время фран-
ко-прусской войны он вступил во французскую армию,
участвовал в двадцати трех сражениях и получил орден
Почетного легиона. Вернувшись после войны в Варша-

* <Дневник писателя> за март 1876 г., гл. II,

256

ву он встретился опять с той дамой, которую любил;
она была уже замужем и сообщила ему, что у него есть
ребенок, живущий в Женеве, на воспитании в крестьян-
ской семье. Кронеберг тотчас же пожелал его обеспе-
чить. Он поехал в Швейцарию, взял девочку у крестьян
и поместил ее в дом к пастору де Комба на воспитание.
Так прошли годы 1872, 1873 и 1874. В начале 1875 года
Кронеберг опять съездил в Женеву. Там <он был пора-
жен: ребенок, которого он посетил неожиданно, в неу-
законенное время, был найден одичалым, не узнал от-
ца>. <Особенно заметьте это словечко, - говорит До-
стоевский, - <не узнал отца>... г. Спасович великий ма-
стер закидывать такие словечки; казалось бы, он просто
обронил его, а в конце речи оно откликается результа-
том и дает плод. Коли <не узнал отца>, значит, ребенок
не только одичалый, но уж и испорченный. Все это
нужно впереди; далее мы увидим, что г. Спасович, заки-
дывая то там, то тут по словечку, решительно разочару-
ет вас под конец на счет ребенка. Вместо дитяти семи
лет, вместо ангела - перед вами явится девочка <шу-
страя>, девочка хитрая, крикса, с дурным характером,
которая кричит, когда ее только поставят в угол, кото-
рая <горазда кричать>... лгунья, воровка, неопрятная и
со скверным затаенным пороком. Вся штука в том, что-
бы как-нибудь уничтожить вашу к ней симпатию. Уже
такова человеческая природа: кого вы невзлюбите, к ко-
му почувствуете отвращение, того и не пожалеете; а со-
страдания-то вашего г. Спасович и боится пуще всего:
не то вы, может быть, пожалев ее, обвините отца. Ко-
нечно, вся группировка эта, все эти факты... не стоят,
каждое, выеденного яйца... Нет, например, человека, ко-
торый бы не знал, что трехлетний, даже четырехлетний
ребенок, оставленный кем бы то ни было на три года,
непременно забудет того в лицо, забудет даже до ма-
лейших обстоятельств все об том лице и об том време-
ни и что память детей не может в эти лета простирать-
ся далее года или даже девяти месяцев. Это всякий
отец и всякий врач подтвердит вам. Тут виноваты ско-
рее те, которые оставили ребенка на столько лет, а не
испорченная натура ребенка, и уж, конечно, присяжный
заседатель это тоже поймет, если найдет время и охоту
подумать и рассудить; но рассудить ему некогда, он под
впечатлением неотразимого давления таланта; над ним
группировка: дело не в каждом факте отдельно, а в це-
лом, так сказать, в пучке фактов, и как хотите, но все

!!257
эти ничтожные факты, все вместе, в пучке, действите.._,
но производят под конец как бы враждебное к ребенку)
чувство...                                         1
<Она воровала, - восклицаете вы, - она крала>
<25 июля приезжает отец на дачу и в первый раз уэ
нает сюрпризом, что ребенок шарил в сундуке Жезии{
(сожительницы Кронеберга), сломал крючок и добира)
ся до денег. Я не знаю, господа, можно ли равнодуши
относиться к таким поступкам дочери. Говорят: <за 41
же? Разве можно так строго взыскивать за нескол]
ко штук черносливу, сахару?> Я полагаю, что от чец
нослива до сахара, от сахара до денег, от денег до ба>
ковых билетов путь прямой, открытая дорога>.

<Разве можно, - возражает Достоевский, - гон
рить про такую девочку, что она добиралась до л
нег? Это выражение и понятие, с ним сопряжение
применимо лишь к взрослому вору, понимающему, ч
такое деньги и употребление их. Да такая если б и вз
ла деньги, так это еще не кража вовсе, а лишь детск;
шалость, то же самое, что ягодка черносливу, что о^
совсем не знает, что такое деньги. А вы нам наставит
что ей уже недалеко до банковых билетов, и кричит
что <это угрожает государству!> Разве можно, раз1
позволительно после этого допустить мысль, что за т^
кую шалость справедливо и оправдываемо такое драны
которому подверглась эта девочка? Но она и не ш<
рила в деньгах, она их не брала вовсе. Она только п<
шарила в сундуке, где лежали деньги, и сломала вяза^
ный крючок, а больше ничего не взяла. Да и незачем
денег, помилуйте: убежать с ними в Америку, что
или снять концессию на железную дорогу? Ведь
верите же вы про банковые билеты: <от сахара неда-
ко до банковых билетов>; почему же останавливаться
перед концессиями?>...

<Она с пороком, она с затаенным скверным п(
роком>...                               ,

<Подождите, подождите, обвинители? И неужели в
нашлось никого, чтоб почувствовать всю невозмож^
ность, всю чудовищность этой картины! Крошечную де
вочку выводят перед людьми, и серьезные, гуманны*
люди позорят ребенка и говорят вслух о его <затаенных
пороках>!.. Да что в том, что она еще не понимает свое-
го позора и сама говорит: <.1е яшз уо1еи5е, теп1е1
хе>? Воля ваша, это невозможно и невыносимо, эт
фальшь нестерпимая. И кто мог, кто решился выгов

258

рить про нее, что она <крала>, что она <добиралась> до
денег? Разве можно говорить такие слова о таком
младенце! Зачем сквернят ее <затаенными пороками>
вслух на всю залу? К чему брызнуло на нее столько
грязи и оставило след свой навеки? О, оправдайте
поскорей вашего клиента, г. защитник, хотя бы для то-
го только, чтоб поскорее опустить занавес и избавить
нас от этого зрелища. Но оставьте нам, по крайней ме-
ре, хоть жалость нашу к этому младенцу; не судите его
с таким серьезным видом, как будто сами верите в его
виновность. Эта жалость - драгоценность наша, и
искоренять ее из общества страшно. Когда общество
перестанет жалеть слабых и угнетенных, тогда ему же
самому станет плохо: оно очерствеет и засохнет, станет
развратно и бесплодно...>

<Да, оставь я вам жалость, а ну как вы, с боль-
шой-то жалости, да осудите моего клиента>.

Нет сомнения, что, оправдывая Кронеберга, присяж-
ные подчинились не рассудку, а чувству антипатии, вну-
шенной им по отношению к девочке. Но если бы обви-
нитель сумел вызвать в них то чувство, которого боялся
защитник, их решение, вероятно, было бы другое*.

ЧУВСТВА И СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Посмотрим еще раз нашу судебную летопись. Железно-
дорожный король раскидал одиннадцать миллионов чу-
жих денег на грюндерство, любовниц, картины, театры;
присяжные говорят: нет, не виновен. В гражданском су-
де предъявлен ко взысканию оплаченный вексель на
150 рублей; весьма вероятно, что иск был случайной
ошибкой; на суде при первом возражении поверенный
истца отказался от иска; но истец - известный ростов-
щик, и присяжные признают его виновным в покушении
на мошенничество. Популярный писатель вещает, что
признание возможности человеческих жертвоприноше-
ний накануне XX века было бы позором для России, и
присяжные оправдывают мултанских вотяков в ритуаль-
ном убийстве крестьянина Матюнина^. Дмитрий
Карамазов был осужден отчасти по уликам, но более

* Разбор защиты по делу Кронеберга есть также у Салтыкова-
Щедрина в <Недоконченных беседах>, гл. V.

!!259

потому, что присяжные-мужички <за себя постояли>^
Александр Тальма был осужден за убийство генераль-'^
ши Болдыревой при ничтожных уликах; нельзя сомне-
1
ваться, что недружелюбное отношение к нему местныхд
людей, вызванное его диким характером, оказало значи-1
тельное влияние на решение присяжных.             ^

Что было в Греции, в древнем Риме, что теперь есть^
у нас, то повторялось повсюду во всякие времена. В
процессе Сократа виновность не доказана - он казнен;
в процессе Иоанны д'Арк^ виновность не доказа-
на - она сожжена на костре; в процессе Варрен Га*
стингса виновность не доказана - он осужден; в про-
цессе ла Ронсьера доказана невиновность - он осуж-ч
ден; в обоих процессах Дрейфуса виновность не доказа-
на^ - он осужден; в процессе Эстергази виновносп
доказана - он оправдан.

На суде доказать не значит убедить, особенно щ
суде присяжных. Железная логика сильна для ни).
только, пока им нравится подчиняться ей; всякий при-
сяжный в каждом отдельном случае может сказать:
сгеДо, ^и^а аЬзитйит"". Нетрудно, конечно, подыскать
и подходящие софизмы. В деле нет законных призна-
ков ростовщичества, но подсудимый - ростовщик, мно-
го раз ускользавший от суда, и его надо наказать за1
другие случаи несомненного ростовщичества. Это со-1
ображение совсем нетрудно облечь в безупречный сил-1
логизм.

Всякое преступление должно быть наказано.
Подсудимый совершил несколько преступлений.
Следовательно, подсудимый должен быть наказан.^
Признак, о котором умалчивает вторая посылка: не-^
сколько преступлений, за которые теперь не судят, бу-
дет иметь значение лишь при другой главной посылке.

Другой пример. Неверное положение - подсудимого
надо оправдать потому, что у него шестеро малолетних
детей, можно высказать так: если мы осудим >отца, его
детям придется помирать с голоду; но дети должны
жить, следовательно, мы не можем осудить подсуди-
мого.

Чтобы заставить присяжных остановиться именно
на тех посылках, которые приводят к заключению, ука-
занному оратором, надо действовать не только на ум,
но и на чувство, на волю. Чувство же не подчиняется
логике. Вот почему оратор должен быть прав не только
умом, но и сердцем. По той же причине его сила не в

260

одних логических правилах, но и в знании сердца чело-
веческого.

Но если это так, то не представляет ли свобода воз-
действия на чувства присяжных величайшей опасности
для правосудия? При таких условиях процесс будет
выигрывать не тот, кто прав, а кто сильнее талантом и
менее разборчив в средствах. Увлечь - значит вести
куда хочешь, а не куда должно. Если, как сказано вы-
ше, в истории всех народов было и еще долго будет
слишком много судебных приговоров, постановленных
под влиянием тщеславия, страха, раздражения, жало-
сти, религиозного фанатизма и т.д. в явное нарушение
правосудия, то не ясно ли, что добросовестный оратор
не должен действовать на чувства судьи? Я думаю,
что это заблуждение. Суд, как всякое человеческое де-
ло, не бывает совершенным; случайное влияние таланта
на решение дела есть коренной недостаток состязатель-
ного процесса; рядом с ним и с другими недостатками
существуют преимущества, которые, как мы думаем, с
избытком возмещают их; но незаконное преимущество
таланта сказывается не только в воздействии на чув-
ство; более опытный обвинитель или защитник с боль-
шим умением ведет допрос свидетелей, с лучшим расче-
том распоряжается своими доказательствами на судеб-
ном следствии, искуснее сопоставляет улики. Таким об-
разом, указанное соображение обнимает собой весь
процесс и тем самым теряет свою убедительность по
отношению к отдельным его частям. С другой стороны,
злоупотребление тем или иным средством судебной
борьбы не есть доказательство его непригодности или
безнравственности. Можно увлекать людей на престу-
пление и на подвиг, к ошибке и к правде; можно делать
это честно и нечестно. Дурные чувства и злоупотребле-
ние добрыми чувствами действительно могут быть и бы-
вают источником неправосудных приговоров. Но разве
не бывает их под влиянием софизмов, обманов и
лжи? Следует ли из этого, что оратору должно вос-
претить обращение к рассудку слушателей?

В толстой книге, названной <^^е  епсЬ1ИсЬе
К.ес1е1<.ип51>, прусский судья Г. Ортлоф пишет:

<Возможно, что чудесная сила красноречия заклю-
чается не только в том, чтобы доказывать, но и убеж-
дать, не только отвечать на вопросы рассудка, но и ув-
лекать сердца; пусть Цицерон видел в этом основу кра-
сноречия, заложенную в самой сущности человеческого




сердца; однако положение, что оратор должен подкре-1
плять свои доводы всем, что может сгладить враждеб>
ное настроение и вызвать благоприятное отношение су-.
дей к его задаче, слишком близко подходит к недопу^
стимому в области права и нравственности правилу
цель оправдывает средства; это то, против чего издавн^
боролись философы и государственные люди как пр^
тив недостойных приемов в искусстве красноречив
Допустим, что чувства удовольствия и неудовольствие
не могут быть чужды судьям как людям, что они подчи
няются душевным волнениям и страстям и остаютс
людьми, когда судят людей, - при всем том закон обц
зывает их к полному бесстрастию в решении дела. М1
не можем уступить перед возражением, что это прот>
воречит человеческой природе. Закон не требует от ни
ничего невозможного, когда указывает, что чувства и
не должны господствовать над рассудком и разумом:

Все это софизмы, тиШю сотгоуегаае, то есч
рассуждения, не относящиеся к существу вопроса. Нш
то не говорит о том, что можно всячески действовать ]
всякие чувства. Должно честно действовать на благ
родные чувства. Ученому писателю следовало бы зна^
что слово циохрю^ не значит ЬуросЬгтае, лицемери
а обозначает игру актера или оратора, которая може
быть и должна быть вполне искренней.

Чувство жалости, действительно, часто приводи
присяжных к неправосудным решениям. Оно мож<
быть сосредоточено или на личности самого подсудим(
го, или на его семье. Остановимся на последнем случая
Уголовная ответственность не зависит от семейного пс
ложения виновного, и человек, совершивший преступле^
ние, должен быть наказан, хотя бы его жена и дети по^
мирали с голоду; о них должны позаботиться другие;!
судьи и присяжные должны сделать свое дело; окончив^
суд, они могут пойти к семье и накормить ее. Присяж-1
ные, конечно, знают это не хуже нашего и прнимают,^
что нарушают свой долг, подчиняясь несправедливой-
жалости. Несомненно и то, что поощрение этого недо-
стойного чувства есть недостойный прием защиты..
Адвокат, уважающий свои слова, найдет другие средст-
ва спасти того, кого должно спасти. Если не сумеет или
не захочет - его вина.

Существует и другое различие в этой области: чувст-
во может иметь разумное основание, и может быть на-
несено ветром, как перекати-поле. <Если мы хо-

тим, - говорит Блэр, - чтобы вызванное нами чувство
оказало более или менее продолжительное влияние на
слушателей, то должны прежде всего подумать о том,
чтобы склонить на свою сторону их рассудок и здравый
взгляд на вещи - 1Ье ип(1ег51ап(3те апй ^й етеп1.
Надо доказать им, что имеются действительные и до-
статочные основания для того, чтобы они горячо приня-
ли дело к сердцу. Надо, чтобы они имели перед собой
логическое и нравственное оправдание чувства, ими ов-
ладевающего, и были уверены, что не ошибаются, отда-
ваясь ему>*.

В речи о подлоге завещания капитана Седкова Спа-
сович говорил: <Бороздин подготовил себе шестерых
соучастников в этом деле. Да, эти дети имеются у Бо-
роздина, они пищат и просят есть... Я очень жалею, что
не могу поставить перед вами эту фалангу... Они не
соучастники, а скорее бессознательные подстрекатели
(выражение, употребленное обвинителем), но они еще
скорее адвокаты отца, гораздо сильнее меня и речи-
стее... Я полагаю, что не обойдется без того, чтобы они
произвели на вас известное впечатление>. От другого
адвоката в деле о злоупотреблениях с купонами акций
страхового общества я слыхал выражение: <Сам подсу-
димый со своими детьми представляет в некотором роде
акцию с шестью живыми купонами>. Эту акцию при-
сяжные оправдали, к стыду обвинителя, защитника и
своему собственному. Бороздина они признали винов-
ным. Но в обоих случаях предосудительно не воздействие
на чувство вообще, а на чувство, недостойное ни су-
дьи, ни всякого другого человека. Приговоры судебных
палат по жалобам на приговоры окружных судов в де-
лах о некоторых должностных преступлениях, как про-
тивозаконное лишение свободы, оскорбления и насилия
против частных лиц при исполнении должности, превы-
шение власти, часто удивляют своей снисходительно-
стью: палата смягчает приговор суда. Если это делается
для исправления ошибки первой инстанции, применив-
шей слишком суровую меру, - тем лучше; если это де-
лается из сострадания к виновному или его семье под
влиянием речи защитника - тем хуже для последнего:
если делается по собственному побуждению су-

* В 1а! г, ^ес1и^е5 оп КЬе1опс ап<1 ВеНе> Ьепгех, Ьоп(1оп,

!!263

дей - тем хуже для них; но столь же предосуди^ц;
ным было бы и оправдание или смягчение наказания
например, ради неприкосновенности уважения к власт
или по соображению, что чиновник несет тяжелу:
службу, получая ничтожное жалованье, и т. п., то есч
по заблуждению рассудка, а не чувства.

Другой недостойный прием воздействия на присяя
ных, к сожалению и стыду вошедший у нас в обычай
заключается в клевете и недобросовестных намека
против жертвы преступления при обвинении в убийств
делается все, что можно, чтобы представить убитого н<
годяем и виновником собственной смерти. Прием это
облегчается тем, что в каждом почти деле находятс
среди свидетелей люди, для которых осуждение подсд
димого - глубокое огорчение, часто потеря кормильце
Такие свидетели, естественно, склонны сгущать краск
по отношению к жертве, так же как близкие убитог
склонны к неприязненной характеристике подсудимоп
Обвинители знают, что присяжные судят мертвого, н
забывают указать присяжным на эту вольную или н<
вольную защиту подсудимого и, я почти готов сказат
поношение убитого. Но чувствуется, что это не достиг
ет цели. Если обвинитель сознает, что в нападках 1
мертвого есть преувеличение, если видит, что это преу^
величение намеренное и недобросовестное, я думаю, оц
может быть решительным и может ударить по нерва>
присяжным. Я всякий раз жду, что он скажет им: челе
век от избытка развязности с чужой жизнью застрс
лил - не скажу кого-нибудь из вас, не скажу, сына ил<
дочь вашу, - а, скажем, вашего близкого друга; вы те<
перь знаете, что будет на суде после такого убийства^
знаете, как всякий случайный поступок, нечаянный жест,1
неосторожное слово покойного будут приводиться при^
сяжным в доказательство того, что убитый был жал-1
ким пьяницей, несносным буяном, отъявленным раз-]
вратником; вы убедились, как это просто делается: жи-
вые говорят, а мертвый - молчит...                  ":

Наша уголовная статистика установила, что корон-.
ные судьи относятся к мужчинам и женщинам с одина- .
ковой строгостью, а присяжные бывают снисходитель-
нее к женщинам; источник этой снисходительности, не- -
сомненно, - жалость, но жалость несправедливая.
Сравнительная снисходительность присяжных по делам
о преступлениях против телесной неприкосновенности
объясняется в значительной степени сознанием, что

264

нож или револьвер подсудимого не угрожают самим
присяжным; сравнительная строгость по отношению к
кражам и грабежам - сознанием противоположного:
освобожденный сегодня громила может завтра оказать-
ся на квартире у каждого из тех же присяжных, кото-
рые сегодня судят его. В делах о святотатстве мысль об
оскорблении святыни иногда заменяет недостающую
улику; обвинительные решения по всякого рода сек-
тантским делам - плод фанатизма, разжигаемого рев-
нителями православия. Оправдание крупных растрат,
совершаемых для кутежей и на игру на скачках, обли-
чают зависть людей, живущих скромно, к богатству и
роскоши или злорадство перед денежными потерями
людей состоятельных; в них сказывается также отчасти
великодушие на чужой счет. Все это безнравственные
решения, основанные на безнравственных чувствах; но
они доказывают только то, что не требует доказатель-
ства.

Спросим себя: что лежит в основании правосу-
дия? Справедливость. Что такое справедливость?
Есть ли это рассудочная способность или чувство?
Мы говорим: способность памяти, способность к язы-
кам, математические способности, но - чувство, а не
способность справедливости.

Английский судья пишет: <Предположение, что при-
сяжный заседатель может быть отвлечен от своего дол-
га размахами риторики, хотя бы самой страстной и
блестящей, есть прямое оскорбление для него. Если мы
относимся с уважением к обязанностям судьи и к тем
принципам, которыми он должен руководиться, то вести
его к решению такими приемами столь же нелепо, как
увлекать астронома к точному вычислению орбиты ко-
меты. И это нелепость оскорбительная потому, что в
основании ее лежит мысль, что его совесть может быть
подчинена порыву мятежных чувств. Все, что не входит
в пределы разбора доказательств по делу, должно быть
выкинуто из речи адвоката хотя бы потому, что мы зна-
ем цену его словам. Если бы другая сторона раньше
предложила ему пять гиней, он с таким же красноречи-
ем и остроумием стал бы говорить за нее, независимо
от ее действительных преимуществ; дайте ему завтра
две гинеи, и он будет опровергать то, что доказывал се-
годня. Стороны заслуживают полного внимания, когда
разбирают улики, но когда они стремятся привлечь на
свою сторону страсти присяжных, последние, не имея

!!265

возможности закрыть уши, должны бороться против та-
кого воздействия на них постоянным напоминанием са-
мим себе о том, что всякая уступка влечению чувства
есть рго 1:ап1о^ нарушение их присяги>.

Это запальчивое требование основано на самой обы-
кновенной логической ошибке смешения понятий. Мы
можем перевести слово <пафос> двояким образом: чув-
ство и страсть; по-английски, по-французски и по-не-
мецки это слово принято переводить только словом, оз-
начающим страсть, - рахаюп,  Ьеи^епхсЬаЙ; а это
слово, как справедливо замечает В. Вакернагель*, по-
нимается обыкновенно в дурном смысле. Справедли-
вость же не есть страсть, и архиепископ Уэтли верно
замечает, что желание быть справедливым есть именно
то чувство, которому должен подчиняться судья. Но
вслед за тем он повторяет ошибку Стефена. Он говорит:
<Если решение вызвано обращением к гневу, сострада-
нию судьи и т. п" то есть к чувствам, для судьи недопу-
стимым, следует признать, что на него было оказано
нравственное давление; в судебных делах всякое обра-
щение к личным интересам судьи или требование во
имя общего блага было бы неправильным>. С этим по-
следним положением согласится всякий; но предыдущее
кажется мне явной ^ошибкой. Строго говоря, ни общее
благо, ни личный мой интерес не страдают наглядно от
того, что взрослый человек замучил до смерти сироту;
как присяжный ни об утрате общества, ни о том, что у
меня есть или могут быть дети, я думать не стану; но
представление о факте вызовет у меня и гнев, и состра-
дание, и я считал бы себя недостойным имени человека,
если бы не нашел в себе этих чувств; они именно и да-

* <Что же останется у оратора, - спрашивает он, - если в су-
де ему будет воспрещен пафос сострадания и ему подобные, в полити-
ке - пафос любви к отечеству, в духовном красноречии - пафос ре-
лигиозного восторга? Даже если заменить греческое слове) патетиче-
ское немецким Ьек^епвсЬаГШсЬех, то и тогда неверное понимание
этого выражения могло бы явиться только при желании неверно по-
нимать его. Что оратор не должен возбуждать грубых и низменных
страстей, это следует, помимо указаний риторики, уже из требований
нравственности и, разумеется, явствует само собой из конечной цели
всякого красноречия, ибо эта цель есть добро; но существуют и выс-
шие страсти, так называемые благородные чувства, как, например, лю-
бовь или, при известных условиях, ненависть. Призыв к этим чув-
ствам не может быть воспрещен ни духовному, ни светскому оратору>
(УУ. УУ а с ^ е г п а ее 1,    Роей^,   КЬеЮгИс   шд   МПй^.НаНе,
1873).

дут мне возможность сказать со спокойной совестью:
да, виновен. И это будет справедливым решением.

Вопреки словам Сенеки: пето рги^епя рит1 ^и1а
рессашт ей, <ей пе рессеШг^, наше правосудие ос-
новано не только на государственном расчете, но и на
идее возмездия, то есть также на чувстве. Когда проку-
рор говорит: он сделал зло и должен быть нака-
зан, - он требует этого не во имя общественной поль-
зы, а во имя нравственных воззрений общества. И при-
сяжные в своей совещательной комнате обсуждают
прежде всего не общие соображения об оздоровлении и
защите общества, а один прямой вопрос: должен ли
быть наказан подсудимый или нет; в своем ответе - да,
виновен - они прежде всего утверждают нравственное
требование: злое дело должно получить возмездие. Чем
больше преступление, тем яснее это сознается.

В прошлом году в Петербурге присяжные оправдали
крестьянина, совершившего двойное убийство: своей
жены и ее любовника. И это был справедливый приго-
вор, несмотря на страшное дело. Они оправдали убийцу
не из жалости на чужой счет, а по справедливости.
Жена ненавидела его, он любил ее; она ушла к любов-
нику, и они вдвоем готовились к убийству мужа. Он по-
шел к жене, чтобы увести ее домой, к детям; его встре-
тили насмешками, бранью, угрозами. Он знал о том, что
они сговаривались отделаться от него. Произошла ссо-
ра, и он, озлобленный насмешками, зарезал обоих. Что
же, он виновен или нет? Рассудок всегда ответит: да;
их злодейство не оправдывает преступления, он должен
был удержать поднятую руку. А чувство справедливости
дало присяжным нравственное право сказать: нет, не
виновен. И будь я присяжным, я, вероятно, сказал бы
то же самое.
ПАФОС КАК НЕИЗБЕЖНОЕ,
ЗАКОННОЕ И СПРАВЕДЛИВОЕ

Современная психология отрицает возможность таких
состояний сознания, которые были бы или чистыми
представлениями, или только чувством, или исключи-
тельно выражением воли. Г. Гефдинг говорит: мышле-
ние всегда связано с известным настроением; мышле-
ния без чувства не бывает. Может ли нравственно раз-
витой человек говорить о трогательных или возмути-
тельных фактах, не умиляясь и не негодуя? Могут
ли слушать его нравственно развитые люди, не умиля-
ясь и не возмущаясь? Тому, кто действительно хотел
бы воспретить воздействие речи на чувство, можно от-
ветить: скажите камню, брошенному вверх, - не падай,
растению - не тянись к солнцу, животному - не дыши;
когда они послушаются вас, тогда подчинится вам и
оратор. Можете ли вы, наклонившись к водяному клю-
чу, пить один кислород? Если можете, тогда могут и
судьи решать дела одним рассудком. Но вы ведь еще не
научились этому*. Кемпбель говорит: <Нельзя убеж- '
дать, не действуя на чувство. Самый холодный мысли-
тель, убеждая, так или иначе обращается к чувству; он;
не может обойтись без этого, если хочет добиться цели. '
Чтобы я поверил, достаточно доказать мне, что это так,
а не иначе; чтобы заставить меня действовать, надо по-
казать мне, что мой поступок приведет к определенной.
цели. То, что не удовлетворяет какому-нибудь чувству
или потребности, мне свойственным, не может быть це-
лью для меня. Вы говорите: во имя вашей чести - вы
обращаетесь к моей гордости, без которой я никогда не
мог бы понять вас; вы говорите: ради вашей выго-
ды - вы обращаетесь к моему эгоизму; ради общего
блага - взываете к. моему патриотизму; чтобы помочь
несчастным - вы затронули мое сострадание>**.

В Афинах ораторам воспрещалось действовать на
чувства судей. Не знаю, соблюдалось ли это правило.
Римляне были вполне свободны в этом отношении. Во
Франции всегда процветало патетическое красноречие.
Но, может быть, это свойство южного темперамен-
та? Посмотрим, что говорят немцы и англичане по
этому поводу.

Г. Ортлоф пишет в своей книге: <К чести герман-
ских народностей следует сказать, что, как это видно по
образцам судебного красноречия в Англии, Германии и
Австрии, судебные ораторы в этих государствах^ соблю-
дают необходимое уважение к долгу судей и пользуют-
ся вышеупомянутыми риторическими приемами с над-

* Р. ЬюцуШе говорит о профессии адвоката: <565 тоуепя
5оп1 1а согтсиоп е1 1а регеиаяоп, с'е51-^-(Лге 1'ас1оп де 1'ех-
рп1 е1 (1и соеиг хиг ГиКёШ^епсе е1 1а 5е]151ЬШ1ё, ^ 1'гчйе йе 1а
раго1е е1 Де 1а р1ите>. (<РаШе(, ои 1'ауоса1, 1856>).-^Воздейст-
вие ума и сердца на рассудок и чувства.
** РЬПохорЬу о{ КЬеЮпс, 1, гл. VII,   4.

!!268

лежащей умеренностью... Если и раздаются нарекания
на злоупотребление словом в этом отношении, то они
представляют лишь остатки неразумного подражания
французским ораторам и должны с течением времени
исчезнуть>*. Я думаю, однако, что в этих словах
больше самодовольства, чем правды. Это слова теорети-
ка-судьи. Боевой оратор М. Фридман рассуждает не
совсем так. <Правда, - говорит он, - современное пра-
восудие стремится всеми силами к тому, чтобы решение
присяжных и приговор суда были чисто логическим вы-
водом из разбора улик на суде. Но если на континенте
ложные свидетельские показания, бесприсяжные свиде-
тельства и показания по слухам, иногда даже противо-
речия в объяснениях подсудимого, одно необдуманное
слово его уже признаются уликами, если прокуроры
своими грозными вещаниями во имя общего блага не-
редко напоминают приемы древних ораторов, может ли
защитник бороться против этого одной холодной диа-
лектикой? После пламенной филиппики обвинителя
не покажется ли его невозмутимое спокойствие созна-
нием слабости скорее чем сдержанностью и благопри-
стойностью? Защита никогда не откажется от воз-
действия на могущественные душевные волнения, пока
государственный обвинитель будет пользоваться этим
оружием. Защита всегда будет эхом прокуратуры, с той
разницей, что отзвук будет часто звучать громче перво-
го клика>**. Судя по современным общественным на-
строениям Германии и Австрии, это будет продолжать-
ся еще долго.

Более всех, конечно, имеют право гордиться своей
сдержанностью англичане. Но мне кажется, что в этой
гордости также есть доля самообольщения. Названный
выше Стефен в другой своей книге говорит, что прения
в современном английском суде отличаются особой бе-
зыскусственностью, прозаичностью. <Преступление, со-
вершенное при самых патетических или ужасающих об-
стоятельствах, обсуждается обеими сторонами с таким
же спокойствием, как взыскание по векселю. Нельзя
быть красноречивым в смысле призыва к чувствам без
некоторой доли лжи, а неудачная попытка к страстному
красноречию есть самая презренная, смешная и боль-

* <СепсЬЧЮЬе Ке^е^ипя^, 5. 114.
** НапаЬисЬ (1ег УепЬек^випё, 5.338, 339.

шей частью грубая вещь. Современный скептицизм ока-'
зал самое благотворное влияние на наши судебные пр^-1
ния. Адвокаты боятся казаться смешными в поисках ^
за риторическими красотами и поэтому в большинстве
случаев бывают сдержанны>*. Это в общем вполне
справедливо; но надо помнить, что внешнее бесстрастие
речи вовсе не исключает ее влияния на чувства слуша-
телей. Напротив. И знакомство с подлинными речам<(
английских обвинителей и защитников, как мне кажет-?
ся, доказывает только, что они делают с больший
искусством то, что другие делают неумело и грубое
Приведенные выше слова принадлежат опять-таки су^
дье, не бойцу. Не то говорит адвокат: <Власть над чу1
ствами слушателей, - пишет Р. Гаррис, - есть высший
драгоценный дар оратора. Эта власть столь могуще
ственна, что ее можно назвать самим красноречием. Нс
власть над сердцами не достигается упражнением; с
нельзя выработать, как нельзя по желанию вызвать
себе истинный пафос. Оратор может плакать, но это ь
пафос; может качать головой, воздевать к небу глаза .
руки, может делать все что угодно, чтобы представиться
взволнованным, и все-таки не тронет слушателей. Быва-1
ют случаи, когда дело, о котором говорит обвинителе
или защитник, затрагивает самые глубокие чувства че-]
ловеческие. Тогда, если вам дана эта власть, вы имеете;
право пользоваться ею как благородным оружием в за-
щиту угнетаемых или обиженных. Но если нет у вас
этого высокого дара, берегитесь рассеять жалкими кри-
вляньями истинный пафос фактов>**.

Статьи 739^° и 745^" устава уголовного судопро-
изводства не воспрещают сторонам обращаться к чувст-1
ву присяжных. Но представим себе, что в устав введено '
такое правило. Ни один председатель не уследил бы за.
его исполнением. Единственным средством было бы со-
вершенное упразднение прений. Самое сухое рассужде-
ние может быть одним словом превращено в страстный
призыв; недомолвка, пауза могут быть столь-же вырази-
тельны и понятны для слушателей. В своей речи над

* А Ниюгу оГ 1Ье сптта1 1^ач/ о{ Еп 1ап(1, 1883, 1, 454.
** Нт{5 оп Айуосасу, 27, 28. В воспоминаниях верховного су-
дьи Г. Гокинса, лорда Брамптона, есть интересный рассказ о защите
по делу о зверском убийстве жены. Автор не скрывает, что выиграл
дело самой беззастенчивой игрой на чувствах присяжных. ТЬе Кепп-
П115сепсе8 оГ аг Непгу На^Ьт>, с. 45-49.

!!270

трупом Цезаря Антоний^ у Шекспира все время
убеждает толпу не волноваться, не негодовать, не те-
рять самообладания и этими самыми убеждениями до-
водит ее до ярости. Поэтому, если бы в законе и было
такое запрещение, оно осталось бы на бумаге. Если это
кому-нибудь не ясно, то вот пример пафоса без речи.
Разбирается дело об умышленном убийстве. Перед су-
дом свидетельница - жена подсудимого. После продол-
жительного допроса со стороны прокурора и граждан-
ского истца, когда волнение ее, видимо, дошло до край-
него напряжения, защитник бесстрастным голосом
спрашивает ее:
- Давно вы замужем?
- Девятнадцать лет.
- У вас есть дети?

- Семь человек, - отвечает свидетельница и зали-
вается слезами; затем истерический припадок и вопли
измученной женщины. Жизнь сильнее статей и благих
пожеланий.

К чему по преимуществу бывают обращены обвини-
тельные речи по делам о детоубийстве, об истязании
детей, о врачах и акушерах, обвиняемых по 1463 ст.
уложения о наказаниях, коль скоро участие подсуди-
мых в преступлении доказано? Спросите любого су-
дью, он скажет: к состраданию и к негодованию при-
сяжных. В делах о поджогах из мести, о жестоких или
корыстных убийствах, о растлении и изнасиловании
найдется ли хоть одна обвинительная речь, где бы не
было попытки затронуть те же чувства? На чем бы-
вает основана защита убийств из ревности, убийств ра-
ди самозащиты от жестокого обращения? На призы-
ве к состраданию и негодованию.

Речь А. Ф. Кони по обвинению Сусленникова^ в
расхищении имущества умершего купца Солодовицкова
занимает в сборнике 1905 года двенадцать страниц. По-
следние шесть заключают разбор улик; первые посвя-
щены биографии и характеристике Солодовникова. Та-
ким образом, ровно половина речи не имеет никакого
отношения к факту преступления. Отсылаю читателя к
сборнику и привожу только короткий отрывок, чтобы
напомнить общий характер речи:

<Хлебосольный меценат, тароватыи театрал и по-
мощник в нужде, заседатель надворного суда, отдавав-
ший свое жалованье бедным чиновникам и на улучше-
ние пищи арестантам, к этому времени мало-помалу об-
ратился в замкнутого в себе, нелюдимого и подозри^
тельного скупца... Ему надоел этот вечный шум и эт^
дружба, из-за которой проглядывает эксплуатация. С
базара житейской суеты его мечты обращаются к тихо
семейной жизни. В них сказывается жажда любящег
сердца... Но печальное сознание своего непоправимог
физического убожества стоит рядом с этими мечтами ;
умерщвляет их в зародыше... Солодовников умер так ж
неожиданно, как и его брат. Горькая судьба его, посте
пенно разбившая все, чем он думал скрасить свою изу
родованную жизнь, и поселившая на старости мрак :
холод в его когда-то доброй и доверчивой душе, и поел
смерти его не смягчилась над ним! Он долго пролежа
в том же положении, в каком умер, повернувшись ли
цом к стене, и лишь когда окончено было опустошение
предпринятое вокруг него, подсудимый перевернул ег
на спину и сложил ему застывшие руки крестом. Н
было над ним ни слез, ни горького молчания родной ду
ши. Не воцарилась вокруг него торжественная тишина
таинственно внушаемая смертью... Вокруг него курили
дымя не его <мужицкими>, а <барскими> сигарами го-
сподина Любавина, и когда благодаря невнимании
дворников, обмывавших труп, он ударился головой о(
пол, ему было с насмешкой сказано: Что? Теперь н<
видишь, а летом все замечал и ругался...>

В таком тоне проведена вся первая часть речи. К че-1
му это? К чему рассказ о трагической судьбе Соло^
довникова? Чтобы затронуть сердца присяжных, 3а4
чем эта длинная повесть его нравственных страданий^
пережитых давно и унесенных в могилу? Чтобы вну-1
шить им сострадание к безрадостно прожившему чело-1
веку. Зачем рассказы о надругательстве дворни над тру-1
пом и о сигаре Любавина? Чтобы вызвать в них не-1
годование на непристойное поведение близких людей 51
доме покойного. Ни то, ни другое не может быть ули-1
кой против Сусленникова, но то и другое создает нуж-1
ное настроение на скамье присяжных: это обращенный \
к ним призыв заступиться за мертвого.               \

В речи того же оратора по делу о подлоге завеща-
ния купца Козьмы Беляева есть потрясающее описание
того, как обвиняемые Мясниковы спаивают своего соу-
частника Караганова, подписавшего подложное завеща-
ние именем Беляева.

<Если нам станут говорить, - восклицает обвини- ,
тель, - что Караганов безумен в настоящее время, то

!1272

что же из этого? Кто допустил его сделаться таким,
кто заключил этого человека в бездействующий завод в
задонских степях, кто не давал ему работы, а давал
водку в изобилии, кто лишил его свободных свиданий
с родными, кто оставил его одного на жертву угрызе-
ниям совести, на жертву воспоминаниям о проданном
семейном счастье, кто лишил его возможности гово-
рить с отцом, который один был ему близок, кто за-
ставил этого человека и здесь собирать последние силы
своего разбитого сердца, чтобы, погибая самому, защи-
щать своих хозяев, кто виноват в таком его душевном
расстройстве, если оно действительно существует, кто
не оградил, не спас его от губительной страсти, когда
к тому имелись все способы и средства! Если он и на-
ходится здесь перед вами безумный, то это только жи-
вое и наглядное свидетельство того, в чем он сознался.
Он сам, своею личностью, - очевидное и вопиющее до-
казательство подложности завещания... И чем ближе
это живое доказательство к духовной смерти, тем
громче и красноречивее говорит оно о сделанном пре-
ступлении! И чем больше силится он собрать свои
скудные душевные силы, чтобы свидетельствовать о
преданности хозяевам, тем виднее, как злоупотребили
этою преданностью, тем понятнее, отчего у Козьмы
Беляева дрожала рука, когда он будто бы подписывал
свое завещание!>

Действительно, нравственное падение, пьяный раз-
гул, проблески сознания и укоры незаглохшей вполне
совести, наконец, сумасшествие Караганова служат в
известной степени и уликами против Мясниковых, но
главное назначение всего этого - гром и молния про-
тив хищников.

Поговорите с любым присяжным - он скажет вам,
что попытки обвинителя или защитника влиять на чув-
ства никогда не достигают цели и могут лишь повре-
дить оратору. Но последите за присяжными в судебной
зале во время хорошей речи. Вы убедитесь, что это глу-
бокое заблуждение. Они внимательно слушают говоря-
щего, видимо, понимают и заинтересованы его словами;
но они неподвижны, и вы не знаете, убеждает он их
или нет. До сих пор и речь оратора была спокойная,
ровная. Но постепенно он меняет тон, его голос начина-
ет звенеть или, может быть, значительно слабеет... И
вдруг среди присяжных движение: один подался вперед,
другой оглянулся на соседа, третий поднял руку к гла-

!!273
зам. Вы видите, что дело решено. Вы скажете: жалкий
актер? - Нет, вы скажете: настоящий оратор.

Я иду обвинять великого преступника. Не вора, ук-
равшего шубу, не приказчика, растратившего деньги, не^
хулигана, зарезавшего товарища в пьяной ссоре, - нет,
несравненно большего преступника - человека, зани-
мавшего высокий пост и пользовавшегося властью, что-
бы творить хищения и убийства. Представим себе, что
говорю перед свободными и независимыми судьями, и
буду бесстрастен? И зло, этим негодяем сделанно<
не воспалит мне сердца, не отравит языка?
- - Всесильный наместник власти решил повесить четы-1
рех моих сограждан. Он предал их законному су^
ду, - суд признал, что они не подлежат казни, и приго-.
ворил их к другому наказанию. Этот приговор был та^
же недосягаем для представителя власти, как любой из
основных законов государства; с минуты объявлении
приговора жизнь осужденных была ограждена законо^
была неприкосновенна не только как жизнь самого прс
консула, нет, - как жизнь самого монарха или как вер ,
ховные права народа. Проконсул, презирая закон, отмеч
нил приговор, незаконным распоряжением застави;
своих подчиненных вновь судить неприкосновенныз
граждан и, когда незаконный приговор присудил их 1
виселице, утвердил противозаконную казнь...         д,

Мне, сыну моей родины, брату незаконно повешен-
ных четырех человек, выпала счастливая доля призвати
к ответу преступника, и я буду остерегать судей от не-*
годования против супостата? Знаю, что за деньги ой
нанял блестящего защитника, что благодаря влиятель-'
ным знакомствам до судей и до присяжных уже дошли
соблазнительные просьбы и, может быть, нескрытые уг-.
розы, и я не сделаю всего, что в моих силах, чтобы вы-
полнить свой гражданский долг? Пусть выйдет пре-!
ступник на свободу, пусть смеется над этим, как надру-
гался над тем судом! Лишь бы не заговорило во мне
чувство сострадания к незаконно повешенным людям, 1
лишь бы не взволновались судьи! Что скажу я тогда си-
ротам и вдовам незаконно казненных, когда они спро-
сят: наказан ли убийца? Что отвечу я на суровый
укор неисполненного долга?

Может быть, истлеют листы этой книги, прежде чем
русскому оратору придется говорить об этих преступле-
ниях перед независимыми судьями. Кто знает? Мо-
жет быть, это время уже близко. Но когда оно придет,

274

в словах обвинителей отразится горечь, накопившаяся
за полвека молчания.

ИСКУССТВО ПАФОСА

Итак, волнение оратора и судей в известных случаях
есть естественное отражение фактов в душе человека.
Когда факты возмутительны или трогательны, и говоря-
щему, и слушающим свойственно негодовать или уми-
ляться. Это несомненно, и, как я старался доказать,
воздействие оратора на эти естественные и справедли-
вые чувства есть законный прием в судебном состяза-
нии. Он имеет нравственное право не только поддержи-
вать эти чувства в судьях и присяжных, но и создавать
их. Как это делается?

Я могу дать лишь немногие общие указания в этом
отношении.

Первое условие истинного пафоса
есть искренность. То, что должно возмутить или
растрогать слушателей, должно быть перечувствовано
оратором. Чтобы прочувствовать, надо передумать. Раз-
думье над фактом вызовет то чувство, которое есте-
ственно должно вызвать; раздумье выяснит и то, что
именно, какие обстоятельства особенно действуют на
вашу душу; чем дольше вы будете останавливаться мы-
сленно над этими обстоятельствами, тем глубже, напря-
женнее, а потому и впечатлительнее к новым мыслям
будет ваше чувство. Надо знать и помнить, что мы го-
раздо менее восприимчивы к окружающему, к несча-
стию ближнего, чем думаем. Уэтли говорит: <Обыкно-
венно думают, что люди всегда или, по крайней мере, в
большинстве случаев ошибаются под влиянием чрезмер-
ного напряжения чувства. На самом деле столь же ча-
сто встречается как раз обратное явление. Не только
возвышенные чувства: сострадание, благодарность, пре-
данность, но даже разумный и верно направленный эго-
изм, надежда, страх чаще бывают в нас слишком сла-
быми, чем слишком сильными, и люди твердых нрав-
ственных правил, рассудительные, справедливые и ис-
кренние сами сознают это... Им часто приходится уди-
вляться и даже стыдиться своей холодности, своего бе-
зучастия к событию, значение которого они сознают, и
даже делать известные усилия для того, чтобы усилить
свою впечатлительность, пробудить в себе те чувства,

!!275

которые в известном случае отвечают требованиям их
разума... Правда, многие ошибочно принимают в этих
случаях за чувство благодарности, сострадания и т. п.
свои намеренные размышления о предмете и свое убеж-
дение в том, что данный случай требует благодарности
или сострадания... Люди вообще очень склонны оши-
баться в оценке своих чувств. Не один из нас был бы
глубоко возмущен, если бы в ответ на его вполне ис-
креннее заявление, что он очень рад или сердечно огор-
чен, ему сказали бы, что он на самом деле испытывает
как раз противоположное чувство; событие, по поводу]
которого он выражает свою радость и наступлению ко-
торого, может быть, по сознанию долга сам принудил
бы себя содействовать, в действительности удручает и
раздражает его; и наоборот, что он испытывает вну-
треннее облегчение и удовлетворение по поводу того, о
чем с полным убеждением в своей искренности выска-
зывает свое огорчение>. Чтобы судить, насколько спра-
ведлива эта мысль, стоит только представить себе отно-
шение политических деятелей в гражданской борьбе к
убийствам и к неудавшимся покушениям на убийство
их выдающихся политических противников.

Из этой душевной инерции вытекает практическое
правило: обдумывая патетические места
своей речи, оратор должен искусствен-
но усиливать в себе свои естественные
чувства. Если он сумеет развить их надлежащим об-
разом, если проникнется ими, они сами собой проснут-
ся в нем в ту минуту, когда он будет говорить перед
присяжными. Он будет искренне взволнован. Подумав,
вы скажете, что это волнение неизбежно будет сильнее,
чем то, которое он испытывал наедине с самим собой.
Оно будет сильнее, во-первых, потому, что оратор уже
разгорячен судебным следствием и нервы его приподня-
ты, во-вторых, потому, что он говорит вслух. Впечатли-
тельные люди про себя читают трогательные места в
книгах без особого волнения, но при попытке прочесть
то же место вслух у них, как у отца Николеньки Иртеньева
, текут слезы, дрожит голос и они не могут
дойти до конца.

Можно обойтись и без этой подготовительной рабо-
ты. Для этого надо быть очень хорошим актером и
уметь притворяться растроганным или возмущенным с
таким искусством, чтобы у присяжных ни разу не ше-
вельнулось подозрение, что перед ними актер. Но надо

!!276

иметь в виду, что при всех своих недостатках они в
этом отношении отличаются поразительным чутьем и
обмануть их почти невозможно. Поэтому выгоднее быть
искренним.

Второе условие-простота выраже-
ния чувства. Искреннее волнение естественно
передается простыми словами. Это в особенности за-
метно в передаче трогательного:

Жизнь невеселая, жизнь одинокая,
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая,
Горько она, моя бедная, шла...215

Как описывает Мефистофель тоскующую Гретхен?

Einmal ist sie munter, meist betrubt,
Einmal recht ausgeweint,
Dann wieder ruhig, wie's scheint,
Und immer verliebt 216

Сравните сцены смерти у Толстого, описания смерти
детей у Диккенса, смерть в <Записках семинариста> у
Никитина, описание детства в повести Короленко <Сле-
пой музыкант>, возьмите Тургенева и перечтите послед-
нюю сцену на могиле Базарова^.

Когда Толстой говорил: <Я пишу, чтобы одно из
двух: или кончились эти нечеловеческие дела, или поса-
дили меня в тюрьму, или надели на меня, так же как на
тех двадцать или двенадцать крестьян, саван и колпак и
так же столкнули меня со скамейки, чтобы я своею тя-
жестью затянул на своем старом горле намыленную пе-
тлю>^ '^, - когда это говорил Толстой, мог ли он пере-
дать свою мысль в искусственных выражениях и вычур-
ных оборотах речи? Вечным позором останутся на
нас эти слова.

*   *   *

Сильное чувство редко рождается сразу под влияни-
ем чужих слов. Недостаточно поэтому указать присяж-
ным на трогательное, отталкивающее, возвышающее.
Заронив в них то или иное чувство, надо разбередить
его, дать ему время разрастись и достигнуть известного
напряжения. Рассказывая о том, как он призывал своих
сообщников к убийству Августа, Цинна говорит у Корнеля:

!!277

В течение этого <длинного рассказа> о тирании.
Августа ненависть к нему заговорщиков все время
росла.

Простейший способ усиления чувства в слушателях
заключается в передаче подробностей события. В поэм&
Байрона <The Deformed Transformed> в сцене разгро-
ма Рима войсками коннетабля Бурбонского один из то-
варищей победителя говорит, глядя на двух бегущих
кардиналов:

But let them run; the crimson kenneis now
Will not rnuch stain their stockings, since the mire
ls of the self-same purple hue.

<Пускай бегут: красная слякоть не замарает их кра-
сных чулок>.

Читатель видит, что город залит кровью. Но это
слишком мимолетный образ для слушателей. У Гомера
сказано: <Граждане гибнут, огонь пожирает город, вра-
ги уводят в плен детей>. И это слишком коротко. Цицерон
говорит: <Если вы скажете, что город был отдан на
разграбление войскам победителя, в этих словах уже
заключается все, что бывает в подобных случаях; но
слова эти не производят впечатления. Раскиньте перед
слушателями все картины, скрытые в них: горят дома и
храмы, падают кровли; отовсюду слышны вопли отчая-
ния, сливающиеся в один общий стон; одни бегут, дру-
гие сжимают в объятиях своих близких; женщины и де-
ти плачут, старики проклинают судьбу, давшую им до-
жить до ужасного дня; солдаты уносят расхищенную
утварь храмов или рыщут за новым грабежом; гражда-
не, обращенные в рабов, идут в цепях за разбойниками,
ставшими их повелителями; матери в ужасе прижимают
к груди своих плачущих детей, и среди всех этих во-
плей и стонов победители ссорятся и дерутся из-за до-
бычи>.

Это правило о подробностях надо помнить на суде.
Скажите: эта мать в течение трех дней не давала есть
своему ребенку. Присяжные примут это как факт, но
сострадание деятельное не шевельнется в них, пока вы
не заставите их пережить вместе с истощенным малюткой

!!278

 каждый из этих трех голодных дней. Вот другая
мать, целый месяц скитавшаяся по городу и за городом
с ребенком на руках, пока не решилась задушить его.
Присяжные поймут, но не перечувствуют борьбы мате-
ринского инстинкта с нарастающим чувством озлобле-
ния к своему бессознательному, но неумолимому врагу,
который хочет жить, а матери жить не дает. Надо вме-
сте с ними проследить за ее мучительными скитаниями
в холод и дождь, снег и вьюгу, по дням и ночам; надо
не спеша пересказать им душевные терзания и борьбу
детоубийцы, ^тобы вызвать в них настоящее сочув-
ствие, чтобы действительно растрогать их.

Одно замечание. Если вы хотите, чтобы ваши опи-
сания действовали на присяжных, не забывайте обы-
денных подробностей обстановки, иначе говоря, ищите
истинного реализма. Ребенок проснулся голодный; мать
ставит самовар; уже привычный запах дыма дразнит
его желудок, но чаю не дали. Он стоит в углу голод-
ный. Мать заварила кашу; он все голоден; он, кроме то-
го, страдает всею силою обиды. Каша поспела; мать
поставила горшок на стол и ест; до него доносится за-
пах еды. Может быть, даст?.. Мамка!.. В ответ на это
слово брань или, пожалуй, какая-нибудь скалка, бро-
шенная ему в ноги. Со стола убрано; до вечера еды не
будет... Вечером опять то же...

Выше мы говорили о сравнении как о средстве по-
яснения мысли и как о доказательстве; они могут так-
же служить к усилению речи при обращении к чувству.
Впечатление, произведенное на слушателей рассказом
об ужасном или трогательном событии, может быть
усилено сравнением происшедшего с другим ближе
знакомым им или простейшим фактом, нравственная
оценка которого доступнее для них или уже давно ук-
репилась в их сознании. Сравнение делается наиболее
убедительным, когда затрагивает личные интересы слу-
шателей. Каждый судебный оратор знает этот психоло-
гический закон или эту духовную слабость человека. В
судебных речах постоянно говорится: представьте себе,
что вы просыпаетесь ночью и видите у своей постели
чужого человека с ножом в руке, и т. д.; если человек,
не имеющий на то никакого права, врывается в ваши
семейные отношения, сближается с вашей женой, вос-
станавливает против вас ваших детей; и т. п. Мне при-
поминается следующий отрывок: <У каждого из вас,
господа присяжные заседатели, есть близкие люди,
в котором это событие само по себе не могло не выз-
вать сильной горести, достаточно двух простых слов:
xeirat Parpoxljc 220.

!!279

ПАФОС ФАКТОВ

Предположим, что обвинитель говорит присяжным: я
докажу вам, во-первых, что подпись на векселе под-
ложная, во-вторых, что она сделана подсудимым и,
в-третьих, что в его поведении заключается косвенное
сознание в подлоге. Такое вступление может быть
только выгодно для оратора и полезно для слушателей:
оно обращено к их рассудку. Представим себе другое
дело с таким обращением прокурора: я разобрал перед
вами главные улики против подсудимого; теперь мне
необходимо возбудить в вас то настроение, которое в
душе всякого нравственно развитого человека должно
явиться отражением настоящего преступления. Поэто-
му я сделаю что могу, чтобы вызвать в вас, во-первых,
сострадание к опозоренной девушке, во-вторых, сочув-
ствие к ее отцу и, в-третьих, негодование против ее
оскорбителя. Ясно, что такое вступление к возбужде-
нию чувства в слушателях может только расхолодить
их*. Волнение должно зародиться в них непосред-
ственно, свободно. Для этого надо изобразить им такие
факты, которые сами собой, без пояснения и увещания,
должны зародить в них сострадание или негодование;
это могут быть факты в тесном смысле слова, то есть
внешние события жизни или душевное состояние, пере-
житое действующими лицами драмы. Цицерон, ссыла-
ясь на долгий опыт, говорит: nequaquam is, qui audiret,
incenderetur, nisi ardens ad eum pervenit oratio - чтобы
зажигать сердца, речь должна пылать. Но
это не в духе современного судебного оратора, Как

* Когда я писал это, я считал подобную ошибку невозможной.
Спустя несколько недель, уже сдав свою рукопись в набор, я присут-
ствовал при разборе одного дела об убийстве в нашем суде, и вот что
я услыхал в середине защитительной речи: <Господа присяжные засе-
датели! Товарищ прокурора начал свою речь достаточно патетически.
Я позволю себе так же патетически окончить свою. И я уверен, что
вы признаете, что мой пафос будет искренним> (заседание Санкт-Пе-
тербургского окружного суда 9 апреля 1910 г.).

!!282

искусный естествоиспытатель, он с неторопливой уве-
ренностью расположит нужные элементы в соответ-
ствующем порядке и близости и, отстранив себя, пре-
доставит силы природы их неизбежному взаимодей-
ствию. Кусок фосфора, опущенный в кислород, воспла-
менится, не дожидаясь позволения или приказания;
влейте кислоту в раствор лакмуса, он сделается кра-
сным; влейте щелочь - получите синюю окраску. Обду-
мывая речь, вы должны наметить те факты, которые
при соприкосновении с сознанием присяжных не могут
не вызвать в них то или иное настроение; на трибуне в
надлежащую минуту вы раскинете их перед присяжны-
ми с возможной яркостью; остальное предоставьте им.

Вот отрывок обвинительной речи в недавнем про-
цессе, могущий служить примером пафоса фактов.

<Восемь девочек отсылаются на квартиру барина;
они удовлетворяют требованиям выбора, они должны
принести ему в развлечение свою девственную чистоту.
Одна из них, на свое несчастье, оказалась миловиднее
других. Она была невинна; в этом не оказалось сомнения
даже у взволнованных, во всем сомневающихся эк-
спертов. Пришла она к подсудимому, пробыла у него
полтора часа и ушла; пришла девственницей, ушла,
оставив ему свою невинность>.

<Что сделал он? Как достиг своей цели? Взял
ли он ее грубой силой или заманил блестящими обеща-
ниями? Это было нетрудно. Она жила у бедной тет-
ки, которая не могла кормить ее; работала на фабрике,
но ее уволили по слабости здоровья. Перед нею голод.
А здесь важный барин обещает, что она будет жить в
довольстве, рассказывает что-то про дом в двести ты-
сяч, обещает золотые горы. Если верить подсудимому,
он в течение какого-нибудь получаса убедил ее отдать
ему то, что женщина может отдать только один раз в
жизни. Она подтверждает эти рассказы, но говорит, что
не сдавалась на его предложения, что он взял ее силой.
Что же было на самом деле?>

<Пришел подросток. Вы видели ее: худая, слабая,
хрупкие члены, деревянный голос. Все ясно говорит,
что это организм, не созданный для пышного расцвета.
Отодвиньте это тщедушное создание на три года назад;
представьте себе, чем была она тогда: заморенный ре-
бенок, нечто в высшей степени жалкое, может быть,
отчасти привлекательное своей телесной хрупкостью и

!!283

полной беспомощностью; матери у нее нет, отец где-то
в Любани, в Петербурге только какая-то нищая тетка...
Пришел ребенок; были какие-то разговоры, какие-то
образы, может быть, и восхитившие на мгновение во-
ображение девочки, затуманившие ее сознание; осто-
рожные ласки, которым она не решалась противить-
ся - перед нею ведь барин. Ей обещают золото; ей,
нищей, беспомощной, говорят о каком-то неслыханном
благополучии; она начинает терять самообладание...>
Я должен пропустить некоторые подробности.
<Раздается звонок. Может быть, это случайный
гость, может быть, взрослая любовница; как вы помни-
те, в это время подсудимый был в связи с одной из
своих старших учениц; во всяком случае, это опасный
свидетель, который застанет у него растленного ребен-
ка. Он торопливо сует ей сорок копеек на извозчика и
через черную лестницу выталкивает ее на улицу. Он от-
нял у нее единственное сокровище, какое может быть у
бедной девушки. Он говорит, что это произошло по ее
доброй воле, что она продала ему свою невинность. Я
спрашиваю вас, за какую цену? Сколько рублей из-
влекла она из кармана этого великолепного статского
советника? Сорок копеек и море слез. Она говорит
вам: сорок копеек, и он не смеет сказать, что это не-
правда>.

<И вот она на улице, измученная, разбитая; вместо
кучи золота у нее сорок копеек... Куда идти? К от-
цу, к матери? У нее нет матери, отец далеко. Она
идет к тетке и в немом отчаянии ложится где-то в уг-
лу, отлеживается. Жизнь ее изломана, возможность
счастья уничтожена раз навсегда: у ней нет надежд на
что-либо светлое в будущем; она уже не может быть
женой честного человека, не может своей чистотой ос-
вятить его домашний очаг. Да не только в будущем, ей
и теперь некуда деваться. По болезненности и детской
слабости она лишилась заработка на фабрике; тетка сама
едва кормится. Куда идти? Невольно является
неизбежная мысль пойти к нему, к виновнику ее позо-
ра. Ведь не зверь же он, знает, что отнял у меня, не
может же оттолкнуть...>

<Идет в место своего падения усталая жертва, зво-
нит к нему... Но пресыщенная похоть развратника уже
не нуждается в ней. Ее гонят вон с удостоверением от
услужливого доктора о том, что она не была невинной,

284

когда в первый раз пришла к подсудимому. - Иди
прочь; ты не честная девушка, тебе нет места в поря-
дочном доме; ступай на улицу, в голод и в грязь... Ужа-
сное, господа присяжные заседатели, положение опозо-
ренной девушки! Вы оцените, вы поймете этот ужас, и
вы потребуете наказания виновника>.

Итак, пафос фактов - вот основной прием для воз-
буждения чувства у слушателей на суде. Зародить чув-
ство - это то, на что можно рассчитывать, к чему
можно заранее приготовиться. Оратор остается здесь
бесстрастным наблюдателем своего влияния на судей
или присяжных; но он может сделать иное; он может
заразить их своим чувством, 51si ardens ad eos pervenit
oratio. Надо только помнить существенное соображе-
ние: такое влияние заранее назначить нельзя. Факты
всегда в вашем распоряжении, они явятся по первому
зову; но собственное настроение, внутренний благород-
ный жар заранее заказать невозможно. А поддельный
пафос есть постыдная и гибельная ошибка. С другой
стороны, как я уже говорил,   то, что можно делать
по отношению к слушателям, можно применить и к са-
мому себе. Если, обдумывая речь, вы не раз останавли-
вались мысленно над фактами возмутительными или
трогательными и перечувствовали их, они и во время
самой речи разогреют вас, вызовут прежние чувства,
притом в более сильной степени, потому что впечатли-
тельность ваша уже повышена напряжением судебного
следствия*.

*   *   *

Оратор может передать свое настроение окружаю-
щим двумя различными способами. Он может прямо

* Уэтли пишет: <Было бы совершенно бесцельно принять ре-
шение ускорить или замедлить свое кровообращение; но мы можем
принять лекарство, которое вызовет такое изменение в нашем орга-
низме; подобно этому, хотя мы не способны вызвать или усилить в
себе какое-либо чувство или настроение непосредственным усилием
воли, мы можем актом воли направить свой ум на такие мысли, кото-
рые вызовут в нас известные чувства... Люди, нравственно дисципли-
нированные, постоянно прибегают к этому искусственному приему.
Нетрудно видеть, что они тем самым принимают по отношению к себе
роль расчетливого оратора и делают именно то, что с таким негодова-
нием называется воздействием на чувство>. Der Intellekt spielt, und
der Wille muss dazu tanzen, - говорит Шопенгауэр.

!!285
высказывать свои чувства и может делать вид, что ста-
рается заглушить их в себе или скрыть от слушателей.
В первом случае он старается говорить с наибольшей
силой, ищет самых ярких выражений, не стесняясь и в
преувеличении; он увлекает их за собой. Второй способ
заключается в том, чтобы совсем не выказывать волне-
ния или выказывать его в значительно меньшей мере,
чем можно было бы ожидать по смыслу рассказа, вы-
ражаться сдержаннее, чем следует, ограничиться <бе-
зыскусственным рассказом> и предоставить слушателей
самим себе. Этого мало; оратор может делать вид, что
всеми силами старается подавить в себе или, по край-
ней мере, удержать в известных границах те чувства,
которые кажутся в нем не только понятными, но неиз-
бежными. Этот прием вызывает как бы отпор со сторо-
ны слушателей; они видят, что оратор избегает тех
слов, которые просятся ему на уста, сознают, что его
спокойствие только маска, за которой скрываются его
настоящие чувства, и бессознательно бросаются в про-
тивоположную крайность; чем менее притязательным
кажется им оратор, тем более поддаются они подска-
занному чувству.

Этот риторический прием часто переходит в иро-
нию: вместо мнимой борьбы с собой оратор высказыва-
ет слушателям прямо противоположное тому, что чув-
ствует или что должны чувствовать они. Образцом та-
кого сочетания прямого и косвенного воздействия гово-
рящего на чувства слушателей является речь Антония
над трупом Цезаря у Шекспира. Перечтите этот отры-
вок и подумайте над ним, читатель. По этим немногим
строкам можно было бы, пожалуй, составить целый
учебник риторики. Я не стану углубляться в их разбор;
укажу только схему воздействия оратора на чувства
слушателей. Антоний начинает с обращения к рассудку
окружающих: он хочет выяснить истину: правда или
нет, что Цезарь стремился к тирании; потом он прямо
высказывает, что глубоко огорчен смертью диктатора,
не говоря, что возмущен убийством; он делает вид, что
сдерживает свое негодование, заявляет, что не будет
возбуждать римлян к мщению, но говорит это в таких
выражениях, которые не могут не раздражать их:
<Если бы я вздумал призывать вас к мятежу, я был бы
несправедлив к Бруту и Кассию; я лучше буду лгать на
вас и на себя>; раздражив их этим косвенным путем,

он усиливает раздражение требованием спокойствия,
которое сам называет противоестественным, бесчело-
вечным: <Успокойтесь! Нельзя вам знать, как любил
вас Цезарь; вы не звери, не камни - вы люди>. Следу-
ет опять прямое обращение к состраданию и сильней-
шее выражение его собственной горести, опять призыв
к невозможному хладнокровию, способный только уд-
воить бешенство толпы, и, наконец, почти прямой клич
к мщению: <Если бы я был Брутом, и будь тот Брут
Антоний, такой Антоний позвал бы вас казнить преда-
телей...> При этом во все время речи Антоний восхва-
ляет тех, кого изобличает в злодеянии.

Чувство сильнее рассудка. Это знают и обвинитель,
и защитник. Знает и судья. В законе нет запрета гово-
рить о том, что может трогать или возмущать. Нельзя
требовать, чтобы в разгаре боя один из борцов бросил
в сторону отточенный клинок и взялся за простую пал-
ку, когда в руке его противника длинная шпага.

Что же может оградить суд от злоупотребления та-
лантом, от воздействия на низменные чувства присяж-
ных? Более всего, разумеется, уважение оратора к
своему собственному достоинству. Честный человек не
забудет двух требований совести:

Нельзя возбуждать в судьях чувства безнравствен-
ные или недостойные.

Нельзя обманывать их, заменяя доказательства воз-
действием на чувство.

Но сознания долга, конечно, недостаточно: нераз-
борчивые люди встречаются повсюду; их немало и
между нами. Соблазн бывает силен: не только безза-
стенчивые, но и нравственно дисциплинированные люди
иногда уступают ему. На проницательность и нрав-
ственную требовательность присяжных рассчитывать не
приходится: увлеченный человек не может сохранить
то, что французы называют I'esprit de discrnement
 - способность отличить справедливое влияние на
него от недостойного. Но напряженное недоверие про-
тивника и спокойное внимание председателя различат
их без труда, и, тогда собственное оружие говорящего,
как отравленная сталь Лаэрта 221, обратится против не-
го. Ясно, что другим сдерживающим влиянием должен
быть простой расчет. Помните, что за вами следят про-
тивник, председатель и присяжные; будьте искренни;
остерегайтесь сделаться смешным.

!!287

После всего сказанного мне кажется ясным, что
боевой характер судебной речи требует от оратора и
логики, и пафоса. Но, признавая все могущество пафо-
са, я не могу не указать на два преимущества логики.
Прибавлю, что вполне оценил их только с тех пор, как
стал судьей. Когда оратор развивает чисто логические
рассуждения, вокруг него чувствуется как бы здоровый
холод, в котором широко дышится и ясно видно сквозь
чистый воздух; в патетической речи нет этой прохлады.
Поэтому первое воспринимается слушателями с полной
готовностью, второе - почти всегда с некоторым недо-
верием. Другое преимущество логического доказатель-
ства перед обращением к чувству заключается в том,
что противник ваш всегда может охладить чувствитель-
ность присяжных и никогда не властен отнять малей-
шую крупицу у верного логического рассуждения; и
председатель, и сами присяжные так же бессильны в
этом, как ваш противник. Можно доказать присяжным,
что долг воспрещает им поддаваться негодованию или
жалости, но нельзя доказать им, что они свободны от
вывода: Гай - человек, следовательно, Гай смертен.
Рассудок можно заковать словами, сердце нельзя.

Глава IX

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Письменная работа и импровизация.

О внимании слушателей. Несколько слов обвинителю.
Несколько слов защитнику

ПИСЬМЕННАЯ РАБОТА
И ИМПРОВИЗАЦИЯ

Мы не будем повторять старого спора: писать или не
писать речи. Знайте, читатель, что, не исписав не-
скольких сажен или аршин бумаги, вы не скажете
сильной речи по сложному делу. Если только вы не
гений, примите это за аксиому и готовьтесь к речи с
пером в руке. Вам предстоит не публичная лекция, не
воззвание на площади, не поэтическая импровизация,
как в <Египетских ночах>^. Вы идете в бой. Загля-
нем с вами в Московскую оружейную палату или в
арсенал Петербургского Эрмитажа: мечи, копья, ру-
жья, пистолеты. К вам подошел кто-то и говорит: все
это в вашем распоряжении, выбирайте что хотите,
сколько хотите; но времени у вас одна минута; про-
тивник уже вышел в поле... Как разобраться в бесчи-
сленном множестве оружия? Все хорошо на вид, но
есть ведь немало негодного, заржавленного, притупив-
шегося...

- Господин прокурор! Ваше слово.
И вы наскоро хватаетесь за то, что попадет под руку.
А противник ваш провел всю ночь в том же арсенале, пе-
ресмотрел не спеша каждую стойку и выбрал лучшее,
исправное, надежное...
Остерегайтесь импровизации.

Отдавшись вдохновению, вы можете упустить суще-
ственное и даже важнейшее.
Можете выставить неверное положение и дать ко-

!1289
зырь противнику. У вас не будет надлежащей уверенно-
сти в себе.

Лучшего не будет в вашей речи. Импровизаторы, го-
ворит Квинтилиан, хотят казаться умными перед дура-
ками, но вместо того оказываются дураками перед ум-
ными людьми.

Наконец, имейте в виду, что крылатый конь может
изменить.

Люди знающие и требовательные и в древности, и те-
перь утверждают, что речь судебного оратора должна
быть написана от начала до конца. Спасович, Пассовер,
Андреевский - это внушительные голоса, не говоря уже
о Цицероне.

Но если это не всегда бывает возможно, то во всяком
случае речь должна быть написана в виде подробного
логического рассуждения; каждая отдельная часть этого
рассуждения должна быть изложена в виде самостоя-
тельного логического целого и эти части соединены
между собой в общее неуязвимое целое. Вы должны до-
стигнуть этой неуязвимости, иначе вы не исполнили
своего долга.

Говорят, дело может совершенно измениться на суде,
и написанная речь окажется непригодной от начала до
конца: тот, кто все заучил в известном порядке, не суме-
ет справиться с изменившимися обстоятельствами; чем
сильнее казались доводы и ярче образы, тем труднее бу-
дет освободиться от них; навязчивая память отвлекает
внимание, и работа мозга над новыми фактами стано-
вится невозможной. Наоборот, тот, кто не связан, не
скован в тисках заранее написанной речи, а привык го-
ворить под непосредственным впечатлением судебного
следствия, тот может только выиграть от неожиданно-
стей; каждая из них будет новой искрой в свободной иг-
ре его ума и воображения.

Не могу не признать, что мне приходилось слышать
такие суждения^ от людей, имеющих не менее веский
голос в нашем искусстве, чем Спасович или Андреев-
ский; думаю только, что это говорится cum grano salis
Обстоятельства дела, конечно, могут измениться на су-
дебном следствии, но исключительные случаи не должны
служить основанием общих правил. Если на суд явится
свидетель, который заявит, что убил он, а не подсуди-
мый, то, конечно, речь прокурора окажется никуда не
годной. Но прокурору и не придется говорить ее, потому
что суд в силу закона обязан будет обратить дело к

!!290

 доследованию, чтобы проверить заявление свидетеля. Если
человек, обвиняемый в убийстве при слабых уликах, нео-
жиданно сделает признание на суде, его защитнику при-
дется забыть свою речь и только сказать присяжным.
что такое признание есть доказательство нравственного
просветления преступника, обязывающее их оказать ему
возможное снисхождение. Речь пропадет, но защита бу-
дет выполнена, как должно. Неожиданности судебного
следствия ограничиваются обыкновенно предъявлением
новых доказательств, показаниями недопрошенных сви-
детелей или изменением показаний, данных на предва-
рительном следствии свидетелями или подсудимым.
Предположим, что новый, по-видимому, добросовестный
свидетель категорически утверждает алиби. Если проку-
рор верит ему, он должен отказаться от обвинения; если
не верит, это важное показание должно быть тщательно
разобрано им, но оно не может иметь никакого влияния
на все остальное содержание обвинительной речи. Если
были сильные улики и будет с надлежащей силой сказа-
на заготовленная речь, присяжные обойдут нового сви-
детеля в предположении, что он ошибался или лгал.

Говоря о неожиданностях судебного следствия, надо
различать, впрочем, то, что можно предусмотреть, и то,
чего предвидеть нельзя. Для внимательного оратора нео-
жиданностей почти не бывает; они все уже являлись ему
в часы раздумья и сомнений; он сам вызывал их перед
собою силой своего ума и знает цену каждой. Адвокат,
он не раз олицетворял в себе прокурора, подыскивая са-
мые хитроумные сочетания улик, самые ядовитые стре-
лы и сокрушительные перуны против того, кто вверился
его защите; обвинитель, он становился защитником, что-
бы с такой же настойчивостью предугадать соображения
противника. Он знает, что изменение свидетельского по-
казания есть обычное, всегда возможное и часто вероят-
ное явление. Подсудимый судится за поджог с целью по-
лучить страховое вознаграждение; защитник искусно со-
поставляет цифры и доказывает, что поджог не мог быть
выгоден подсудимому. Если это окажется неожиданно-
стью для прокурора, то прокурор не знал дела. Неожи-
данности могут быть опасны только в том случае, если,
составив и написав речь, оратор не вполне усвоил ее, то
есть не довел работы до конца.

Из того, что речь должна быть написана в закончен-
ной форме, не следует, что она должна быть произнесе-
на наизусть. В Риме в эпоху цезарей сами судьи требо-

!!291

вали изысканных тонкостей от ораторов, и практик
Квинтилиан, как мы видели, предостерегает от увлече-
ния этой искусственностью. У нас же так мало привыкли
к изящной речи, что безупречная красота ее была бы
скорее недостатком, чем достоинством на трибуне, осо-
бенно в начале. Если вступительные фразы не слишком
удачны по построению, если в них слышится неуверен-
ность оратора, у слушателей слагается представление,
что речь не подготовлена: вследствие этого следующие
разделы речи, хотя они написаны и тщательно разрабо-
таны заранее, также кажутся созданными под непосред-
ственным впечатлением судебного заседания. Переход
от подкупающих неровностей к опасному изяществу
объясняется благоприятным образом: талант свое взял;
понятное и естественное смущение перед слушателями
уступили место спокойной уверенности в своей правоте,
и речь свободна и красива не потому, что оратор пере-
стал, а потому, что он начал говорить своим обычным
языком. Если в середине речи у слушателей и явится
смутное сознание уловки, оно неопасно для оратора: они
уже в его власти. У нас делается как раз наоборот: ора-
тор заучивает наизусть начало речи и заключительные
слова, а остальное вверяет своему таланту. Вступление
произносится с торжественною самоуверенностью, почти
всегда изложено деланным, книжным языком. Впечатле-
ние присяжных - зазубрил. За этим следует существо
речи; в нем все недостатки и ни одного достоинства им-
провизации. Присяжные в недоумении, которое продол-
жается в течение всей речи, до неожиданно щеголевато-
го заключения. Дрянные книги обыкновенно продаются
в красивых переплетах или ярких обложках; любимых
писателей мы переплетаем в темный сафьян. Нам пред-
стоит долгий путь; проберемся задворками, через канавы
и заборы, на большую дорогу: там будет идти весело и
просторно.

Вот что пишет о письменной подготовке де Бете, в
словах которого всякий признает опытного мастера:
<Готовьтесь к речи>.

<Изучайте дело, углубляйтесь в него как можно боль-
ше; работайте всегда анализом. Изучайте событие со
всеми его подробностями, разбирайте все предположе-
ния, допускаемые фактами. Изучайте юридические во-
просы, возникшие или могущие возникнуть в деле хотя
бы при неверном его освещении. Знайте процесс со все-
ми возможными исходами его>.

!!292

<Не бойтесь взволноваться, но вдумайтесь в свое чув-
ство, знайте в точности, как должно назвать его: негодо-
ванием или презрением, гневом или отвращением, ува-
жением или симпатией; знайте, где родилось оно, в ка-
ком именно элементе процесса: в личности или в факте.
Повторяю, вам нужны не впечатления, а аналитические
выводы>.
<А потом пишите>.
<Только не речь!>

<Не план речи!.. Нет! Речь будет импровизацией на
суде; до суда и не думайте о ней>.

<Записать надо строгий аналитический разбор дела,
разбор для себя, надо довести до совершенной точности
ч закрепить (ваше понимание процесса>.

<Вы знаете старинную поговорку: вопрос, верно по-
ставленный, есть вопрос разрешенный>.

<Ваша записка должна поставить вопрос точно, во
всей его полноте!>

<Никогда не удовлетворяйтесь приблизительными
положениями в этой работе; не допускайте ни единого
слова, взятого не в строго точном его значении>.

<Каждое положение должно быть отточено, как
сталь; кончайте только, когда признаете, что анализ до-
веден до математической точности>.

<В этой записке у вас будут собраны все доводы,
имеющие объективное значение в процессе; не заносите
туда <ораторских доводов>, то есть ложных аргументов,
которые могут производить впечатление, но в строго ло-
гическом смысле силы не имеют>*.

Из этого отрывка видно, что письменная работа,
предлагаемая де Бетсом, есть нечто отличное от речи. Я
думаю, что то и другое может почти совпадать. Написан-
ная речь с пользой и успехом может быть обработана и
закончена настолько, насколько это осуществимо. После
судебного следствия будут неизбежны некоторые изме-
нения. Общий тон - одно из важнейших усло-
вий - назначить заранее нельзя. Даже в музыке, где тон
бывает указан вполне определенно, исполнитель прини-
мает оттенок, соответствующий настроению минуты;
оратор, переживший судебное следствие, чувствует, сле-
дует ли придать голосу сдержанность или настоятель-
ность, строгость или мягкость. Возможно, что сообразно

!!293

с этим придется заменить целый ряд прилагательных бо-
лее резкими или смягченными выражениями; несомнен-
но, что во многих случаях свидетели подскажут оратору
свои выражения для его мыслей - он не упустит их; они
могут дать и новые соображения - он ими воспользу-
ется; его, наконец, взволнует непредвиденное обстоя-
тельство - он перейдет в пафос. Но все это будет вплетено
в прочные узоры его написанной речи, а не бу-
дет самостоятельной импровизацией, о которой гово-
рит де Бете.

Цицерон писал про оратора Антония: <Никому и в
голову не приходило, что его речь обдумана заранее; ка-
залось всегда, что он говорит без подготовки; на самом
деле он был так подготовлен, что, когда начинал говорить,
судьи обыкновенно оказывались недостаточно под-
готовленными к тому, чтобы остерегаться его искус-
ства>*.

*   *   *

Чем прочнее составленная вами речь, тем легче вам,
украшать ее всеми живыми красками судебного след-
ствия, тем легче оратору пользоваться живым сотрудни-
чеством других участников процесса.

Сказать хорошую речь несравненно легче, чем сочи-
нить хорошее стихотворение или написать хорошую кар-
тину. Плутарх рассказывает, что по просьбе одного афи-
нянина оратор Лизий составил для него защитительную
речь; тот прочел ее и был в восхищении; но через не-
сколько дней он пришел к Лизию и сказал ему: с первого
раза речь показалась мне превосходной; но чем больше я
ее читал, тем менее она мне нравилась, а теперь она ка-
жется мне совсем ни к чему не годной. - Любезный
друг, - ответил Лизий, - ты забываешь, что судьям
придется прослушать ее только один раз. Это забываем
и мы, когда сравниваем красноречие с другими искус-
ствами. Ваятели, художники, поэты творят для всего че-
ловечества, для потомства, судебные ораторы - для не-
большой судебной залы, для трех судей или двенадцати
присяжных; те - навсегда, навеки, эти - на несколько
минут. Речь оратора - это отблеск луны на беспокойных

!!294

 волнах потемневшего моря, игра облаков на светлом
июньском небе. гроза, прошумевшая над лесом, ветер,
пробежавший по степи: это - преходящее, мимолетное,
бесследное, а творения Гомера, Праксителя, Рафаэля -
это неувядающее, бессмертное, вечное.

Итак, быть оратором легче потому, что от ие:о
меньше требуется. Но есть и другие, более действитель-
ные основания для этого. Непосредственная задача.
ближайшая цель у него та же, что у поэта или худож-
ника: но он имеет несравненные преимущества в самих
условиях его творчества, такие, каких нет ни в одной
другой области человеческого искусства. Условия эти:
живая речь, живая аудитория, живая, действительная, а
не вымышленная драма дела и живое сотрудничество
прочих участников процесса.

1, Живой голос-могучее средство влияния од-
ного человека на других. Всякий из вас знает это
по опыту, всякий согласится, что самая ясная, силь-
ная мысль, будучи высказана вслух, выигрывает в
блеске и силе. С. А. Андреевский идет значительно
дальше и вполне справедливо говорит: <Самая деше-
вая мысль, самая пошлая сентенция, выраженные
устно перед слушателями, производят сразу неизме-
римо большее действие, нежели гениальнейшее изре-
чение бессмертного человека, изображенное им для
читателей на бумаге>. В области чувства влияние
живой речи еще неизмеримо больше. Меняя тон,
ритм, темп и силу звука, оратор без труда передает
своим слушателям самые незаметные, самые прихо-
тливые оттенки чувства и настроения, самые проти-
воположные движения души. Обаяние голоса может
быть очень сильно; оно близко к чарам музыки, а
музыка всемогуща в своем волшебстве. Вспомните
Алексея Толстого:

Он водил по струнам: упадали
Волоса на безумные очи,
Звуки скрипки так дивно звучали,
Разливаясь в безмолвии ночи.
В них рассказ убедительно лживый
Развивал невозможную повесть,
И змеиного цвета отливы
Соблазняли ч мучили совесть.
Обвиняющий слышался голос
И рыдали в ответ оправданья,
И бессильная воля боролась
С возрастающей бурей желанья,..

!!295

Кто слыхал настоящих ораторов, тот знает и сладо-
стный соблазн, и убедительную лживость, и дивную
власть живой речи. Выразительность голоса в передаче
чувства есть нечто поистине чудодейственное. В третьем
акте Гамлета в сцене свидания с королевой есть в этом
отношении интересное для нас, русских, место. Заколов
спрятанного за занавесью Полония и не зная, кого
убил, Гамлет спрашивает у матери: Il it the king? В
переводе Полевого этот вопрос был выражен неясно:

Королева: Ах, что ты сделал, сын мой!
Гамлет: Что? Не знаю. Король?

Белинский рассказывает, что это место было непо-
нятно ему, пока Мочалов не бросил на него внезапный
свет: <Слова: <Что? Не знаю> - Мочалов проговорил
тоном человека, в голове которого блеснула приятная
для него мысль, но который еще не смеет ей поверить,
боясь обмануться. Но слово <король> он выговорил с
какой-то дикой радостью, сверкнув глазами и бросив-
шись к месту убийства... Бедный Гамлет! Мы поняли
твою радость; тебе казалось, что подвиг твой уже свер-
шен, свершен нечаянно: сама судьба, сжалившись над
тобою, помогла тебе стряхнуть с шеи эту ужасную
тягость...> 224 В старинной мелодраме <Тридцать лет,
или жизнь игрока> герой идет грабить на большую до-
рогу и убивает родного сына. Стоя на сцене с окрова-
вленным топором в руке, Мочалов произносил: <Дайте
мне воды, у меня так в горле пересохло>, - и вся зала
содрогалась в одном рыдании. И эти поразительные эф-
фекты создавались как бы сами собою; слова были са-
мые простые. Сколько же силы и чувства было в голо-
се? Откройте Шиллера, Макс Пикколомини^ узна-
ет, что Валленштейн, его названный отец, его учитель в
славном ратном деле, его земной кумир - не что иное,
как честолюбец и предатель. Он восклицает:

Es kann nicht sein! Kann nicht sein! Kann nicht sein!

Он повторяет три раза одни и те же простые слова,
но сколько в них глубокого значения, какой разно-
образный смысл! <Не может быть!> - это негодующий
протест; <Нет, быть не может...> - это испуганное, от-
равленное подозрением, мучительное сомнение... <Не

!!296

может быть!!> - это вопль отчаяния, вырывающийся у
человека, перед которым открылась нравственная безд-
на... Мгновенное крушение целого миросозерцания, ут-
рата веры в людей - страшная трагедия в жизни чело-
века, и, однако, все существо ее можно выразить одним
изменением голоса.

2. Живой голос оратора раздается среди живой
аудитории. Скульптор, художник, зодчий обращают
свое произведение к людям в спокойном созерцатель-
ном настроении: мы подходим a friid 226 к картине
или статуе; напротив того, в судебной зале люди, окру-
жающие оратора, ни единой минуты не находятся в
полном душевном равновесии; они все время переходят
от одного настроения или чувства к другому; среда все
время несколько нагрета и, следовательно, восприимчи-
ва к дальнейшему нагреванию. Возьмем старое сравне-
ние: бросьте зерно на засохшую твердую почву, оно по-
гибнет; бросьте его во влажный чернозем, земля обни-
мет его своим теплом, всеми своими живыми силами
пойдет навстречу его живому соку. Вы случайно затро-
нули мысль, которая вертелась в голове одного из при-
сяжных, - и вы видите, как быстрое умственное дви-
жение отразилось на его лице. Но мы говорим не о слу-
чайностях, мы говорим о расчетливом уменье, об искус-
стве. Опытный оратор заранее знает мысли и настрое-
ние своих слушателей; он ведет свою речь в осмотри-
тельном соответствии с этим настроением; он крайне
сдержан до той минуты, пока не почувствует, что овла-
дел ими и подчинил их себе. Но, как только явилось у
него это сознание, он уже распоряжается их чувствами
как хочет и без труда вызывает вокруг себя то настрое-
ние, которое ему в данную минуту нужно. Он то нагре-
вает, то охлаждает воздух; его семена падают на почву
не только с искусственным орошением, но и с искус-
ственной теплотой. Мудрено ли, что и посев всходит с
волшебной пышностью и быстротой. Повторяю, вы не
случайно затронули здесь одного из многих слушателей
ваших, вы с сознательным расчетом увлекаете за собой
всю залу; вы заражаете их своим чувством, они заража-
ют друг друга; все они, зрители, судьи, присяжные, сли-
ваются в единую живую лиру, струны которой звенят в
ответ на каждый ваш удар... Они вами живут: как же
можно говорить к ним без успеха?
!!297
3. Среди живой аудитории идет живая драма про-
цесса. Повесть, роман есть вымысел писателя; судебная
речь есть поэма, созданная из живых страданий и слез.
Правда, писатель часто берет свою тему из действитель-
ной жизни; но настоящая драма уже кончилась, когда
он взялся за перо; он - наблюдатель и рассказчик.
Пусть в своем воображении он выстрадал и пережил
страдания своих героев, пусть даже описывает драму, в
которой сам был действующим лицом, - он говорит о
том, что миновало, чего нет, и его рассказ может выз-
вать во всяком случае лишь иллюзию, лишь условное,
отраженное страдание. Но говорит оратор на суде - и
перед ним или рядом с ним, в лице подсудимого, его
жертвы, их близких и родных, дрожит, терзается, сто-
нет сама жизнь со всеми своими порывами, страстями,
ужасом смерти, страхом возмездия, терзаниями сове-
сти... Нужно ли пояснять, что, видя перед собой эти
страдания, люди становятся несравненно более воспри-
имчивы ко всякому воздействию на их чувства, другими
словами, что в этих условиях больший успех достигает-
ся меньшими средствами? Рядовой обвинитель или
защитник на суде может сильнее волновать своих слу-
шателей, чем талантливый чтец или актер на эстраде.

Актер властвует над своими зрителями: они вместе с
ним переживают все драматическое представление; но
занавес падает, драма кончается и исчезает, как сон.
Судебный оратор - актер в действительной драме;
суд - только один из ее грозных актов, и не последний',
судьи, присяжные - участники той же драмы, и они до
последней минуты не знают, к чему она их приведет,
окажется ли комедией или трагедией. Они пришли на
суд не для отдыха или изысканных эстетических трепе-
таний; не развлечения хотят они от оратора, они ждут
от него помощи в тяжелой борьбе с самими собою, они
ловят в его словах ответа на мучительные искания их
совести, то блуждающей в беспросветном лабиринте, то
вдруг застывшей в нравственном тупике. Я не могу рас-
пространяться об этом; это отвлекло бы нас в сторону.
Напомню только одно дело. В 1901 году в сенате рас-
сматривалось прошение Александра Тальма, присуж-
денного пять лет тому назад к каторжным работам по
обвинению в убийстве генеральши Болдыревой. Как из-
вестно, Тальма просил о возобновлении дела ввиду при-
говора по делу Ивана и Александра Карповых, судив-
шихся за то же убийство и признанных виновными в
укрывательстве. Представителем Александра Тальма
был Н. П. Карабчевский. Заканчивая свою речь, он ска-

!!298

зал: <Господа сенаторы! Из всех ужасов, присущих па-
шей мысли и нашему воображению, самый большой
ужас - быть заживо погребенным. Этот ужас здесь на-
лицо. Правосудие справило печальную тризну в этом
деле. Тальма похоронен, но он жив. Он стучится в
крышку своего гроба, ее надо открыть!>

4. Одним из привлекательнейших украшений речи
является живое сотрудничество других участников про-
цесса. Ни одно большое дело не обходится без так на-
зываемых incidents d' audience; это неожиданные, не-
предвиденные случайности, возникающие сами собою
по самым разнообразным поводам. Но я разумею не
эти  incidents в тесном смысле, а отношение к ним или
к предшествовавшим событиям со стороны свидетелей,
эксперта, подсудимого, потерпевшего или противника
оратора.

В деле Ольги Штейн каждый свидетель приносил
новые неожиданные краски к услугам обвинителя.

У старого военного типографа она выманила под
предлогом залога 9 тысяч рублей. На вопрос председа-
теля, откуда были у него эти деньги, свидетель сказал:
<Я 29 лет служил в Восточной Сибири и в Средней
Азии; я по два года бывал в командировках и за 29 лет
скопил 10 тысяч рублей>. Разве трудно было вызвать у
присяжных живое представление о том, сколько тысяч
верст изъездил молодой чиновник по тайге и по степи,
пока к седым волосам накопил скромную сумму на чер-
ный день? А затем отчего бы не напомнить, что до-
стояние, сколоченное в 29 лет, пропало меньше чем в
29 часов?

Скромный писец, у которого Ольга Штейн постепен-
но выманила 3 тысячи рублей, говорил спокойно и вы-
ражался очень сдержанно; объясняя свою доверчивость
и уступчивость, он сказал присяжным: <Столько грусти,
столько трагизма было в ее словах, что я не мог усто-
ять перед ее просьбами>. Тот же скромный конторщик
показал, что подсудимая имела собственный особняк на
Васильевском острове, и, увлекаясь рассказом, он гово-
рил: <Это был чудный дом, маленький дворец с очарова-
тельным зимним садом, это сказка была какая-то...>
Вот готовый повод для импровизации.

Свидетель Свешников показал, что, когда, доведен-
ный до отчаяния разорением своей семьи, он высказал
одному высокому сановнику намерение подать жалобу
прокурорской власти, собеседник стал умолять его не

!!299


делать этого, чтобы не погубить грабительницу. <Она
святая, она золотая>, - твердил влюбленный старик.

Святая! Золотая! Это женщина, отбиравшая десятки
тысяч у состоятельных людей и последние гроши у бед-
няков!

Все эти отрывки должны были войти в речь обвини-
теля; к сожалению, он не захотел воспользоваться эти-
ми блестками.

В губернском городе судился учитель пения за поку-
шение на убийство жены. Это был мелкий деспот, же-
стоко издевавшийся над любящей, трудящейся, безу-
пречной супругой и матерью; насколько жалким пред-
ставлялся он в своем себялюбии и самомнении, на-
столько привлекательна была она своей простотой, ис-
кренностью. Муж стрелял в нее сзади, сделал четыре
выстрела и всадил ей одну пулю в спину, другую в жи-
вот. Обвинитель заранее рассчитывал на то негодование,
которое рассказ этой мученицы произведет на присяж-
ных. Когда ее вызвали к допросу и спросили, что она
может показать, она сказала: <Я виновата перед мужем,
муж виноват передо мной - я его простила и ничего
показывать не желаю>. Я виновата - и я простила.
Сколько бы ни думал обвинитель, как бы ни искал
сильных и новых эффектов, - такого эффекта он ни-
когда бы не нашел. Надо быть Достоевским или Тол-
стым, чтобы сочинить такое противоречие. Что же вы-
шло? Самое прекрасное, самое возвышенное место в
речи прокурора принадлежало не ему, а его сотрудни-
це - полуграмотной мещанке.

Свидетельница говорит со свойственной крестьянам
медлительностью: <Был день рождения дочери: восем-
надцать лет ей минуло; я собралась в свою церкву и она
в свою церкву. Я говорю: поди, возьми просвирку за
здравие; она пошла, подала просвирку за здравие.
Пришла я из церкви; ее нет. Я ждать, ждать, ждать,
ждать. Нет ее; а спросить людей совестно. И на ночь не
пришла, а она никогда на ночь нигде не оставалась. На
утро приходит ко мне баба, спрашивает: где твоя
Ольга? - Не  знаю. - Она,  говорит,  зарезана;  у
третьей будки лежит>.

После нескольких вопросов о характере убитой де-
вушки председатель спрашивает:
- Помогала она вам в доме?

- Помощница большая была... - голос свидетель-
ницы начинает дрожать. - Я не могу вспомнить...

!!300

В глухом селе Ярославской губернии была убита
крестьянская девушка, служившая нянькой у священ-
ника. Убийца пробрался в дом во время обедни, в
благовещенье; все были в церкви, кроме этой несчаст-
ной; он затащил ее в чулан и после отчаянного сопро-
тивления одолел жертву; на трупе оказалось, помнит-
ся, более сорока ран. Священник, придя домой, нашел
тело в чулане, сплошь залитом кровью на полу и по
стенам. И здесь обвинитель с уверенностью рассчиты-
вал на впечатление, которое должен был произвести
на присяжных рассказ свидетеля об ужасном зрели-
ще. Священник стал перед судьями, но все усилия
прокурора вызвать его на описание этой жестокой
картины оказались тщетными. Всем было ясно, что
этот старик вновь видит все то, что увидал в ту
страшную минуту, но не мог сказать ни слова. Он
онемел от ужаса при одном воспоминании - и конеч-
но, ничего более драматического, чем эта горестная
немая фигура в поношенной рясе, никакой обвинитель
не сумел бы найти*.

Ясно, что и эксперт, и противник, и председатель и
члены суда могут явиться неожиданными сотрудниками
для чуткого оратора.

О ВНИМАНИИ СЛУШАТЕЛЕЙ

Мы уже знаем, что в деловой речи не бывает лишнего.
Следовательно, необходимо, чтобы все сказанное обви-
нителем или защитником было воспринято слушателя-
ми; другими словами, необходимо непрерывное их вни-
мание. Во время судебного следствия оно поддержива-
ется постоянной сменой впечатлений; но во время пре-
ний, хотя бывают приняты все меры к тому, чтобы нич-
то не развлекало присяжных, ничто и никто, кроме са-
мого оратора, уже не может способствовать их внима-
нию. Поэтому оратор должен уметь возбуждать и под-
держивать его искусственными приемами. Это одно из
важнейших условий успеха, и по своей очевидности оно
не требует особых пояснений. Я ограничусь немногими
краткими указаниями.
Будьте только внимательны, читатель, и вы скажете,

* Сюда же относятся случаи, приведенные на ее. 58, 91.
!!301


что первый прием применен в предыдущей строке;
это - прямое требование внимания от слушателей.

Вы также скажете, что второй прием, столь
же простой и естественный, это, конечно... пауза,

Третий прием заключается в употреблении - и
надо сказать, что это единственный случай, когда вооб-
ще может быть допустимо употребление, - вставных
предложений.

Четвертый прием, как вы уже догадались, не
правда ли, проницательный читатель? - это ритори-
ческая фигура аро^горЬе - обращение к слушателям с
неожиданным вопросом.

Перейдем к пятому приему, после которого
останутся еще только два; из них последний, седь-
мой - самый интересный. Пятый прием есть очень за-
влекательный, но вместе с тем и... Впрочем, в настоя-
щую минуту мне кажется удобнее обратиться к
шестому прием у, не менее полезному и, пожалуй,
сходному с ним в своем основании; шестой прием осно-
ван на одной из наиболее распространенных и чувстви-
тельных слабостей человека; нет сомнения, что, заду-
мавшись хотя бы на секунду, всякий мало-мальски со-
образительный человек сам укажет его; я даже не знаю,
стоит ли прямо называть эту уловку, когда читатель
уже издалека заметил, что сочинитель просто старается
затянуть изложение и поддразнить его любопытство,
чтобы обеспечить себе его внимание.

Возвращаясь теперь к пятому приему, мы можем
сказать, что внимание слушателей получает толчок, ког-
да оратор неожиданно для них прерывает начатую
мысль, - и новый толчок, когда, поговорив о другом,
возвращается к недоговоренному ранее.

Седьмой прием, как видели читатели, заключа-
ется в том, чтобы заранее намекнуть на то, о чем пред-
стоит говорить впоследствии.

Приведенные правила слишком просты, чтобы тре-
бовать многих примеров. Привожу один или два. В се-
редине той речи, содержание которой было подробно
разобрано мною в пятой главе, С. А. Андреевский
сказал:

<Не сомневаюсь, что Сарра Левин>, благодаря свое-
му легкому взгляду на мужчин и чувственному темпера-
менту, отдавалась своему здоровому супругу с полней-
шей для него иллюзией горячей взаимности. Чего бы он
мог еще требовать? И в таком заблуждении он прожил,

!!302

 насколько возможно, счастливо в течение почти
семнадцати лет. Как вдруг!..>
<Но здесь мы оставим мужа и обратимся к жене>.
Такой неожиданный переход от недоконченной
мысли к другой возможен, когда угодно и нетрудно
усилить его эффект, внушив слушателям ложное ожи-
дание, что оратор намеревается докончить начатую
мысль, а отнюдь не оборвать ее. Непосредственное
приглашение слушателей к совместному обсуждению
дела также оживляет их внимание, например: <Госпо-
да присяжные заседатели! Никто не видел происшед-
шего. Но если бы кто из нас случайно оказался на ме-
сте, что увидал и что услыхал бы он?>

По поводу первого из указанных выше приемов
нельзя не привести тонкого совета Аристотеля: <Не
упустите случая сказать: я просил бы вас обратить
внимание на это соображение; оно гораздо важнее для
вас, чем для меня>.

Блестящий пример apostrophe, соединенный с не-
посредственным доказательством, созданным на глазах
у слушателей, встречается в неподражаемой речи о
венце. Оратор напоминает, что Эсхин где-то сказал о
нем: <Тот, кто попрекает меня знакомством с Алек-
сандром>. - <Я попрекаю тебя знакомством с Алек-
сандром? - иронически   спрашивает   Демосфен. -
Откуда ты взял, чем заслужил это знакомство? Я
никогда не назову тебя ни знакомым Филиппа, ни дру-
гом Александра. Если так, то всякого поденщика мож-
но назвать знакомым или другом его хозяина. Где это
видано? Ничего подобного не бывает и не может
быть. Я называл тебя наемником Филиппа и Александ-
ра, как все эти люди и теперь тебя называют. А если
не веришь, спроси их, или лучше я сам спрошу их за
тебя. Скажите, Афиняне, считаете ли вы Эсхина наем-
ником или знакомым Александра?.. Слышишь, что
они говорят?>

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБВИНИТЕЛЮ

Приведенные выше указания относятся, как нетрудно
видеть, к обоим ораторам процесса. Мне остается при-
бавить еще несколько слов к обвинителю и защитнику
в отдельности, преимущественно к начинающим.
Обращаюсь к обвинителю.

!!303
Не торопитесь начинать речь. Получив слово, не за-
стегивайтесь, не расстегивайтесь, не кашляйте, не пей-
те воды; поднявшись со стула, помолчите в течение не-
скольких секунд. Последнее необходимо, ибо, как изве-
стно, сторож сейчас будет стараться бесшумно проне-
сти стакан воды к столику защитника и ваши слова
пропадут в грохоте его сапожищ. Помолчав, начните с
нескольких незначительных слов, чтобы взять
естественный тон, а затем, избегая общих вступлений, иди-
те прямо к делу. Если вступление необходимо, поста-
райтесь, чтобы оно было как можно короче и проще.

Между тем одно из любимых вступлений наших
обвинителей - это указание на небывалый ужас
преступления. <Даже среди кровавого кошмара наших
дней настоящее дело превосходит все то, что мы до
сих пор переживали, по коварству замысла и жестоко-
сти исполнения>. Оратор не может не сознавать, что и
в прошлом, и в будущем, и в настоящем есть и будут
многие более ужасные преступления. И присяжные
знают это. К чему же эти пустые слова?

Умейте сразу овладеть вниманием присяжных. В
каждой частице материи заложена живая сила, могу-
щая проявиться различными способами в виде движе-
ния, теплоты, света, электрической энергии; то или
иное проявление живой силы зависит от внешних при-
чин. Так и присяжные перед началом судебных прений
уже таят в себе разнообразные чувства: жалость к по-
страдавшему и к подсудимому, заботу о самосохране-
нии, желание исполнить свой долг, недовольство про-
тив обвинителя или защитника, председателя или под-
судимого; рассудок их также колеблется и недоумевает
перед отдельными нерешенными вопросами, промель-
кнувшими в судебном следствии. При таком состоянии
духа присяжных первое слово принадлежит прокурору.
Стоит ему затронуть чувство, в них назревшее, или
мысль, в них зарождающуюся, и они в его власти. Это
важное преимущество обвинителя. Умеем ли мы поль-
зоваться им?

<Объявляю судебное следствие оконченным, - про-
износит председатель, - слово принадлежит господину
прокурору>. Присяжные поворачиваются в сторону об-
винителя.

<Господа присяжные заседатели! - говорит ора-
тор,-в ночь на 28 декабря 1908 г. в С.-Петербурге, в
доме №37 по Забалканскому проспекту...>

!!304

<Ошибка, господин прокурор! - Войдите в положе-
ние присяжных>. После долгого судебного следствия,
среди общего приподнятого настроения и напряженно-
го ожидания государственный обвинитель торжествен-
но заявляет им то самое, что они узнали в самом на-
чале судебного заседания, с первых строк обвинитель-
ного акта. Какое жалкое начало! Не так учили древ-
ние. Надо начать с неожиданного или с того, на чем к
концу судебного следствия сосредоточилось общее вни-
мание, что представляется таинственным или кажется
лучшим ключом к разгадке дела. Присяжные вправе
ждать от вас чего-нибудь нового, завлекательного; во
всяком случае, чего-нибудь значительного. Может
быть, они думают, что вы им не нужны; - надо сразу
показать им, что они ошибаются, что вы можете ска-
зать то, до чего они сами не додумались; если у них
нет этой наивной уверенности и они ждут от вас
разъяснения того, что им непонятно, надо немедлен-
но показать им, что вы не обманете их ожидания. Ора-
тор продолжает:

<Настоящее дело, уже само по себе сложное и
трудное, значительно осложнилось тем, что судебное
следствие внесло в него множество, так сказать, нано-
сного материала, различных побочных обстоятельств,
которые застилают, если можно так выразиться, его
существо>.

К чему это, господин прокурор? В большинстве
случаев это просто неверно, и побочные обстоятельства
нимало не мешают здравомыслящим людям разобрать
то, что нужно. Если же дело действительно сложное,
то присяжные видят это без вас. Надо показать им,
что задача не так трудна, как кажется, а вы подстре-
каете их к недоверию и нерешительности.

<С другой стороны, господа присяжные заседатели,
то внимание, с которым вы напряженно следили за
продолжительным судебным следствием, избавляет ме-
ня от необходимости останавливаться на всех подроб-
ностях дела, и это существенно облегчает мою задачу.
Я не буду поэтому говорить... Я не стану разбирать...
Это избавляет меня от необходимости напоминать
вам... и т. д.>.

Лишнее, лишнее, лишнее, господин прокурор. Ска-
жите просто: разберем обстоятельства, установленные
судебным следствием. Присяжные увидят, что надо
слушать.

!!305


Скажите точно, в чем обвиняете подсудимого, опре-
делите точно, о чем вам приходится спорить, установи-
те твердо и отчетливо нужные вам факты.

Будьте разборчивы в средствах. Помните, что на
высоком положении вашем требуется нечто большее
чем только законность и благопристойность; требуется
некоторое великодушие, некоторое величие духа.

Мы часто слышим на суде такие обращения: <Го-
спода присяжные, вы должны убрать этих людей из
вашей округи. Вам житья не будет, если такие молод-
цы будут гулять на свободе. Ведь нельзя вам по целым
ночам ходить у себя по двору да караулить воров и
поджигателей; ведь одно из двух: или честные люди
имеют право жить спокойно, или грабители и разбой-
ники. Кому место в тюрьме, как не преступникам?
Вы, конечно, можете выпустить их на волю, но тогда
сами приготовьтесь идти по миру со своими ребятиш-
ками; тогда ждите к себе гостей>. Защитник может
назвать это запугиванием; и действительно, если это
говорится потому, что против подсудимых нет улик,
это запугивание, то есть непозволительное, постыдное
злоупотребление словом со стороны обвинителя; если
оно проходит безнаказанно, стыд защитнику и предсе-
дателю, забывшим о своих обязанностях. Но если под-
судимые изобличены судебным следствием, если проку-
рор может по совести сказать, что он доказал их ви-
новность, тогда его слова - законный и справедливый
призыв к здравому рассудку и благоразумию присяж-
ных; ничего предосудительного в них нет.

Припоминаю более тонкий случай, дело об изнаси-
ловании замужней женщины; обвинение было основано
на объяснениях потерпевшей и на косвенных уликах.
Обвинитель, между прочим, сказал присяжным, что,
оправдав подсудимого, они тем самым бросят позорное
пятно на обиженную женщину и внесут раздор в се-
мью: признание ее добровольной измены будет посто-
янным источником попреков, а может быть, 'и жесто-
костей со стороны оскорбленного мужа. Довод для
уездных присяжных, конечно, сильный. По существу
вопроса этот пример вполне сходен с предыдущим, и
логически нет возможности доказать, что в первом
случае можно было говорить об указанных последстви-
ях оправдания, а во втором - нельзя. Но строгий ора-
тор почувствовал бы это. Спросите любого прокурора,
допускает ли он запрашиванье у присяжных, иначе

!!306

 говоря, торг и переторжку с защитником. Он решительно
скажет: нет. А я помню, что, будучи прокурором, на
вопрос товарища, можно ли поставить обвинение в
предумышленном убийстве, мне не раз приходилось от-
ветить: конечно, поставьте; перейти к другому обвине-
нию всегда можно. Это очень похоже на искусственное
повышение обвинения.

На один день назначено три дела: мелкая кража.
сомнительный грабеж и убийство на косвенных уликах:
убийство разбирается последним. В двух первых речах
товарища прокурора заметна крайняя осторожность
при оценке доказательств и самое благожелательное
отношение к подсудимым; он указывает присяжным
все законные способы к тому, чтобы смягчить их от-
ветственность, в сомнительном деле дает понять, что
заранее преклоняется перед оправданием, напоминает
о снисхождении; словом, удивительно добрый проку-
рор. Суд переходит к делу об убийстве. Перед присяж-
ными тот же товарищ прокурора, но ни на судебном
следствии, ни в обвинительной речи нет и следа преж-
ней осторожности и снисходительности. Чем объяснить
эту перемену? Конечно, более важное дело, есте-
ственно, вызывает и большее напряжение обвинения,
но в предшествовавшем мягкосердечии была и доля за-
благовременной  captationis benevolentiae.   Надо,
впрочем, сказать, что присяжные насквозь видят это
маленькое коварство и относятся к нему с благодуш-
ной иронией.

Аристотель говорит, что сильнейшее средство убеж-
дения заключается в личном благородстве оратора.
Обаяние личности не есть, конечно, ни доказательство,
ни убеждение; это, в сущности, обольщение, подкуп
слушателей; но мысль Аристотеля безусловно верна в
том смысле, что человек, не внушающий уважения, не
может рассчитывать на доверие.

Никогда не выказывайте личного раздражения про-
тив подсудимого. Эта обязанность обвинителя не всег-
да сознается у нас. Молодой карманник обвинялся по
2 ч. 1655 ст. уложения о наказаниях после шести или
семи краж; товарищ прокурора сказал: <Я хотя чело-
век совершенно не жестокий, но тип обвиняемого для
меня настолько несимпатичен, что я жалею, что он не
достиг совершеннолетия и что поэтому суд лишен воз-
можности сделать соответственную отметку в его фор-
муляре>, то есть лишить его особых прав и возможности

!!307

хотя бы временно пожить честным заработком.
Обвинитель был, несомненно, прав в оценке подсуди-
мого: это был погибший человек. Но при всем уваже-
нии к правдивости молодого товарища прокурора я не
могу допустить, чтобы он был на самом деле огорчен
тем, что не ему пришлось доконать беднягу. А что ка-
сается жестокости или мягкосердечия обвинителя, его
сочувствия или неприязни к подсудимому, то какое де-
ло до этого присяжным и суду? В другой раз мне
пришлось выслушать такую фразу: <Современная наука
указывает на пожизненное заключение как на лучшее
средство охраны от этих врагов общества; это правило,
к глубокому моему сожалению, еще не вошло в закон>.
В этих словах нет личного озлобления, но им все-таки
не место на суде. Сравните с этим вступление обвини-
тельной речи по делу ла Поммере: <Messieurs les
jures. En me levant pour soutenir et pour developer
cette redoutable accusation, je ne рейх pas, je ne
veux pas me defendre d'une grande et humaine tri-
stesse...

Je sens toute la grandeur et la gravite du devoir
qui m'est impose et vous me croirez si j'affirme
que j'aurais souhaite de toute mon ame trouver un
innocent la ou je ne puis voir qu'un coupable*. Ка-
кое достоинство, какое благородство в этих немногих
словах!

Не упоминайте о неуместности снисхождения к
подсудимому. Избегайте этого, между прочим, и пото-
му, что это верный признак слабой речи; сильное обви-
нение не нуждается в таком предостережении. Я слы-
хал такие слова в устах товарища прокурора: <Не
знаю, возможно ли оказывать какую бы то ни было
милость негодяям, грабителям и разбойникам?>

Ни один из трех подсудимых по этому делу ранее
не судился, все жили честным трудом, и происшествие,
названное в обвинительном акте разбоем, было сомни-
тельного свойства.
Никогда не острите. Никогда не позволяйте себе

* <Приступая к этому страшному обвинению, я не могу и не
хочу заглушить в себе чувство глубокой скорби (слово humaine здесь
не поддается переводу)... Я сознаю важность и тяжесть возложенного
на меня долга, и вы поверите, что я всей душой желал бы найти не-
винного там, где могу видеть только преступника>. - Речь Оскара де
ла Валлэ.

!!308

усмешки или улыбки. Это правило безусловно обяза-
тельно и для защитника.

Последнее, может быть, важнейшее из всех указа-
ний: никогда не говорите, что вы уверены в виновности
подсудимого. Присяжные могут поверить вашей убеж-
денности, а вы можете ошибаться. Если вам кажется,
что в этом случае ошибаюсь я, загляните поглубже к
себе в совесть.

Подсудимый обвинялся по 1449 ст. уложения о
наказаниях. Он отрицал свою виновность; улики за-
ключались в следующем: (1) его сапоги подходили к
следам, оставшимся на месте убийства; (2) у него
были найдены мокрая куртка и мокрые сапоги, тогда
как погода была сухая; (3) он был во вражде с ма-
терью и один раз высказал ей угрозу убийством;
(4) его объяснения были сбивчивы и алиби не под-
твердилось.

Разобрав эти обстоятельства, товарищ прокурора
сказал присяжным: <Я глубоко верю, я вполне убеж-
ден, что несчастная старуха была убита ее собствен-
ным сыном; здесь нет прямых доказательств, но здесь
тысячи косвенных улик; они сгруппированы в таком
количестве, что виновность подсудимого вполне дока-
зана, вполне для нас очевидна!> Это было сказано
при обвинении, грозившем бессрочной каторгой, ска-
зано государственным обчинителем. Что если бы за-
щитник захотел воспользоваться этой неосторожно-
стью? <Вы утверждаете, господин прокурор, что вы
безусловно убеждены в виновности подсудимого, что
против него есть тысячи улик. Вы указали три или
четыре. Укажите хоть десять, хоть пять, хоть три,
хоть две - и я отказываюсь от защиты>. Не хотел
бы я быть в положении прокурора в такую минуту. А
что если после такого обвинения и ответа: да, вино-
вен - у обвинителя шевельнется сомнение в справед-
ливости и решения присяжных? Куда уйти ему от
себя?

Как закончить обвинительную речь? Только не
говорите, что <поддерживаете обвинение в пределах
обвинительного акта>. Присяжные уже знают это.
Если найдется счастливый афоризм или недлинный пе-
риод, удачно выражающий вашу основную мысль или
общее настроение залы, тем лучше; если нет, скажите
просто, как говорили древние греки: <Я сказал, что
считал нужным, вы знаете дело, решайте>.

!!309

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ЗАЩИТНИКУ

<Ваше слово, господин защитник>.

<Господа присяжные заседатели! Господин проку-
рор сказал вам>...

Есть от чего в отчаяние прийти! Ведь присяжные
только что выслушали прокурора! Вам надо открыть
им то, чего они еще не знают, поразить их неожидан-
ной яркой мыслью, увлечь их сразу совсем в другую
сторону. И только после этого, мимоходом, опрокинуть
доводы противника. Покажите им, что вы считаетесь
не с товарищем прокурора, а с фактами дела.

Повторив сказанное обвинителем, оратор продол-
жает:

<Я, господа присяжные заседатели, не согласен с
господином прокурором. Я ничего подозрительного в
поведении подсудимого не вижу. Я полагаю, что вовсе
не так невозможно, не так нелепо объяснение подсуди-
мого>.

Помилосердуйте, господин защитник! Если бы в^
были согласны с прокурором, вас бы здесь не было.
Ведь присяжные уже десять, двадцать раз слыхали эти
самые слова с вашего места от других защитников.;
Поймите, что решение дела зависит не от вашего мне-
ния, а от вашей защиты. Возьмитесь за факты, толкуй-
те, объясняйте присяжным подсудимого. А если вы не
в состоянии сдвинуться с места, не ухватившись за
прокурорские фалды, поступайте к прокурору в канце-
лярию и дайте подсудимому самому сказать присяж-
ным что придется. Хотя бы он запнулся на первом
слове, он ничего не потеряет от вашего отсутствия.

Что значит защитник? Простое слово с опреде-
ленным значением. Судебная действительность, однако,
расширила его смысл. Одни вместо защитники гово-
рят - потатчики, другие - укрыватели. Каюсь, мне не
раз приходилось говорить: губители подсудимых. Мо-
жет быть, эти отзывы несправедливы, может быть, од-
носторонни? Интересно бы знать впечатление тех, к^
кому обращаются защитительные речи. Послушаем
присяжных заседателей:
<Обвинению много помогали защитники>.
<Сначала набрасываются на прокурора и следствие,
доказывая, что ничего, решительно ничего ими не уста-
новлено: ни самого преступления, ни подробностей его.
Прокурор выстроил карточный домик; коснитесь его

!!310

слегка, чуть-чуть, и он разлетится. Но сам защитник
карточного домика не трогал и, как он рассыпается, не
показывал, предоставляя присяжным вообразить себе
такое касательство и рассыпание, дойти до него соб-
ственным умом. В заключение, должно быть, на случай
недостатка в них необходимой сообразительности, он
просил нас, присяжных заседателей, проникнуться чув-
ством жалости к его <клиенту>, не забывать его моло-
дости или стесненного положения и дать возможное
снисхождение>.

<Таким образом, заключительная часть защититель-
ных речей почти всегда шла вразрез с их началом,
подрывая к нему всякое доверие. Естественно, что при
такой архитектуре этих речей даже жалостливые при-
сяжные заседатели, склонные развешивать уши перед
защитниками, убеждаются, что в пользу подсудимого
ничего сказать нельзя>*.

Слушая наших молодых защитников по делам во-
ров-рецидивистов, я часто спрашивал себя, что может
вертеться в голове какого-нибудь Васьки Копченого
или Мишки Косого во время пылкой речи, произноси-
мой в его защиту. Копченый судится за шестую кражу;
знает, что еще раз шесть <дело> благополучно сходило
ему с рук; его задержали у взломанной кассы с пол-
ным набором свежих инструментов лучшей американ-
ской работы. Юный защитник с искренней верой в
свои слова убеждает присяжных, что подсудимый есть
жертва социальных условий, что, будучи выслан из Пе-
тербурга в г. Режицу, он не мог найти себе там подхо-
дящей работы (как это верно! какая <работа> для
Копченого в уездном захолустье?), что, как спра-
ведливо заметил прокурор, прежняя судимость не мо-
жет служить уликой, но с точки зрения защиты она,
напротив того, является некоторым основанием для оп-
равдания, ибо до сих пор общество только наказывало
подсудимого, и, может быть, на этот раз оправдатель-
ный приговор навсегда .обратит его на честный путь, и
что, наконец, строго говоря, покушение можно рассма-
тривать почти как добровольно оставленное, ибо, когда
хозяин вошел в контору, он видел, как подсудимый
сделал движение, чтобы отойти от кассы, из которой
еще ничего взять не успел; если бы хозяин вошел не в

* Рукописные заметки присяжного заседателя.

!!311

эту минуту, а минутой позднее, он, по всей вероятно-
сти, вовсе не застал бы подсудимого в своей конторе
(как это верно!), а покушение добровольно оставлен-
ное есть с точки зрения закона деяние безразличное,
и т.д., и т.д. ...Быстро, красиво, умиленно говорит за-
щитник. Копченый слушает; он знает заранее многое
из того, что будет сказано, - слыхал не раз; но лицо
не выдает его мыслей. Что он думает? - спрашивал
я себя и не находил ответа. Как-то раз судебный при-
став передал мне от одного из присяжных заседателей
вырезку из газеты. В напечатанной заметке заключа-
лось стихотворение, в котором двое арестантов излага-
ли свою <поэтическую биографию>. Она была написана
по их поручению товарищем, носившим прозвище <Ве-
сельчак>. Стихи были очень плохи, но я нашел в них
то, чего раньше не мог найти. Устами тюремного поэта
двое товарищей передавали свои воспоминания о по-
следнем судебном заседании. Прокурор закончил длин-
ную речь

И, утерши лоб платком,
Сел с судьями он рядком.
Тут защитник наш встает
И такую речь ведет:
<Эх, присяжны господа!
Хоть украли, не беда,
Разберите штуку эту;
Тут и кражи вовсе нету:
Просто взяли и ушли.
Виноват лишь претендатель,
Он Иуда, он предатель:
Зачем плохо он кладет?
Хоть святого в грех введет.
Они чисты, как вода,
И прошу вас, господа,
Греха на душу не брать,
Невиновных оправдать.

Хромая нищенка обвинялась по 9 ст. и 1 ч.
1451 227 ст. уложения о наказаниях. Она бросила свое-
го внебрачного трехнедельного ребенка в отхожее ме-
сто; на вопрос о виновности подсудимая сказала, что
не могла прокормить его, не могла внести за него пла-
ту в воспитательный дом, и утверждала, что ребенок
сам скатился в яму, а она в испуге убежала. Объясне-
ние это сначала произвело благоприятное впечатление.
Защитником был совсем молодой помощник присяжно-
го поверенного. Во время привода к присяге

!!312

свидетелей к нему пробрался другой молодой человек во фра-
ке с несколько суетливыми движениями.
<Зловещий признак!> - пронеслось у меня в голове.
Когда присяга кончилась, первый защитник заявил
суду, что подсудимая просит допустить к ее защите
помощника присяжного поверенного N.

Допрос свидетелей сразу выяснил, что подсудимая
лгала, что ребенок был брошен в яму намеренно. Вы-
яснилось еще другое. Эта женщина собирала нищен-
ством от одного до двух рублей в день и более и на
эти деньги кормила двух любовников; на своего ребен-
ка у нее не хватало денег. Почти каждый свидетель
вносил в дело новую подробность, неблагоприятную
для подсудимой; выяснилось, что окружающие ее полу-
нищие женщины готовы были как могли помочь ей в
уходе за больным ребенком (он родился обреченным
на скорую смерть). Обвинитель почти не задавал во-
просов, первый защитник спрашивал очень немного, но
второй недаром же явился в суд. Как он сам объяснил
в своей речи, он не читал предварительного следствия;
естественно, что после каждого показания, невыгодно-
го для подсудимой, он переспрашивал свидетеля, вызы-
вая тем самым настойчивое и по известному психоло-
гическому закону более резкое подтверждение удосто-
веренного факта. Странно сказать, но при всех ужа-
сающих подробностях этого дела в судебном следствии
промелькнуло и несколько светлых точек для подсуди-
мой. Были у этой жестокой женщины и добрые челове-
ческие чувства.

Обвинитель говорил немного. Дело казалось уже
решенным. Вслед за тем судьям и присяжным при-
шлось выслушать настоящую защитительную речь.
Привожу из нее некоторые отрывки.

<Кто были люди, всего ближе стоявшие к подсуди-
мой? - спросил защитник. - Это были Боричев и
Яковлев; оба пользовались теми подаяниями, которые
она собирала, бродя по петербургским улицам. До
рождения ребенка Боричев обнадеживал ее своей по-
мощью; он говорил, что отправит младенца в деревню,
к своему отцу; когда она лежала в больнице с его сы-
ном, он даже не навестил ее; а когда после безумного
поступка ее искала полиция, он указал ее на улице
людям, следившим за нею, и вместе с ними тащил ее в

!!313
участок. Как поступил другой близкий человек, тоже
живший на ее деньги? Когда она возвращается к
нему из больницы с ребенком на руках, не оправив-
шись от родов, больная, неспособная уже ходить за
милостыней, он, мужчина, поступает совсем как жен-
щина: он скандалит, он глотает уксусную эссенцию, а
потом он гонит ее с ее собственной постели. Вот среди
таких людей носила она своего ребенка>.

<Она ждала его; она, как все матери, готовилась к
его рождению. Вспомните о тех пеленках, которые она
просила прислать ей в больницу после родов. На них я
призываю ваше великое внимание. Она шила их
для своего ребенка. Мы знаем, с какими сладкими и
вместе тревожными мечтами делается эта работа.
Хорошо, если в эти минуты кругом тепло и уютно, ес-
ли рядом муж, опора и защита будущей матери. Но
когда приходится шить их ночью (днем надо ходить за
милостыней), когда это происходит в холоде и нрав-
ственном одиночестве, тогда невольно изумляешься,
как могла выносить она дитя свое до конца, как устоя-
ла перед соблазном избавиться от тягостей материн-
ства, тем соблазном, которому часто поддаются жен-
щины, живущие в тепле и холе! И если бы в одну та-
кую ночь она прекратила существование ребенка в сво-
ем чреве, не думаю, чтобы у кого-нибудь поднялась на
нее рука. Но она не сделала этого>.

<После родов она была перевезена в Калинкинскую
больницу. Там ребенок провел свои первые дни, там,
куда страшатся попасть самые падшие из падших.
Тяжелое предзнаменование для ребенка!>

<И в самом деле, у него - вы слышали - была на-
следственная беспощадная болезнь; он умер через три
недели. Врач предсказал ей это еще в больнице, пред-
лагал ей остаться там, объясняя, что ребенка похоро-
нят на казенный счет. Казенные похороны не соблаз-
нили ее. У нее был свой угол, свой скарб; она спешит
домой. Прокурор сказал вам, что у нее была удобная
обстановка, и пояснил, какая: у нее была кровать, пла-
тье и будильник. Но когда она вернулась, Яковлев не
отдал ей кровати, платье было в ломбарде; остался бу-
дильник...>

<В прежнем углу ее не хотели оставить; пришлось
искать другой, пришлось кормиться самой и кормить
ребенка. Она не хотела пользоваться им, как делают

!!314

другие нищие, не стала таскать с собою напоказ
больное дитя; она любила его, и один бог знает, что
перестрадала из-за него. Уходя побираться, она оста-
вляла его хозяйке, платя за это двадцать пять копе-
ек в день. Это немного, но заработок нищенки уж
не такая рента, как кажется прокурору. Больная,
усталая, она не умела просить. Она пропускала до-
брых и сострадательных и обращалась к равнодуш-
ным. Не хватало денег на плату за ребенка. Хотела
отдать его в воспитательный дом - там не приняли:
у нее не было 25 рублей и не было молока в
груди...>

<Не успела она отойти от рокового места, ее рвану-
ло назад - спасти ребенка, но она увидала околоточ-
ного надзирателя, и страх, безумный, но естественный,
удержал ее спасительный порыв>.

<Она нищая, жалкая нищая и протягивает к вам
теперь за милостью свою руку; не положите в нее ка-
мень>.

Все это было сказано искренне, со сдержанным, но
внятным для присяжных волнением, с разумной осто-
рожностью в толковании фактов; защитник ничего не
навязывал присяжным и ни о чем их не просил.

Впечатление присяжных мне неизвестно; но когда
защитник кончил, товарищ председателя шепнул мне:
<Превосходно!> Про себя могу сказать, что умная и
трогательная речь значительно смягчила, почти рассея-
ла чувства, вызванные во мне судебным следствием.
Председатель обратился ко второму защитнику: <Угод-
но вам?>

<Я скажу только несколько слов>, - ответил тот.
Начало, не предвещавшее добра.

Он говорил несравненно дольше своего товарища,
говорил страстно, почти истерично, громко, почти до
крика. Речь состояла из общих мест, и следить за нею
было настолько трудно, что мы, судьи, многого не по-
няли. Основная мысль была, однако, выражена ясно:
виноваты в преступлении были все, кроме преступницы;
судьи и присяжные едва ли не были виновнее всех
других; так, по крайней мере, казалось, потому что им
приходилось выслушивать неистовые изобличения ора-
тора. Другая отчетливая мысль его заключалась в том,
что <на дне>, где жила подсудимая, нет понятий о доз-
воленном и безнравственном и что эта среда вытравила
у нее сознание долга и материнскую любовь к детищу.

!!315


<Этот ребенок был для нее куском сырого больного
мяса>, - сказал, между прочим, защитник.

Остановитесь над этими последними словами, чита-
тель; примите во внимание, что в них была правда и
что они были сказаны защитником.

Речь первого оратора не обязывала прокурора воз-
ражать и была сказана так, что обвинитель не стал бы
отвечать своему противнику. Но после того, что можно
было понять из второй речи, прокурор не мог молчать
и, возражая, не мог не высказать присяжным, что пос-
ле сказанного защитником оправдательный приговор
был бы признанием и освящением убийства детей ма-
терями. И того мало: председатель не мог не подтвер-
дить этого присяжным. После первой защитительной
речи при всем ужасе дела присяжные могли признать
подсудимую невиновной: ребенок был спасен и умер
впоследствии не от руки матери; после второй защити-
тельной речи оправдание сделалось нравственно невоз-
можным. Когда присяжные ушли совещаться, один из
судей просил защитника подсудимой сказать ее преда-
телю, что ему суждено загнать в тюрьму и каторгу не-
мало народу. Не знаю, были ли переданы эти слова, и
на всякий случай повторяю их здесь.

Существует прием защиты, излюбленный способны-
ми, но ленивыми людьми. Они записывают всю речь
прокурора, отделяют аг итеп1а атЫ^иа и, не касаясь
остального, развертывают перед присяжными ряд де-
шевых побед. Создается интересное, изящное изложе-
ние, подкупающее своей наглядной непосредственно-
стью - и совершенно бесплодное. Так можно выиграть
только заранее выигранное дело.

Защитительная речь должна быть самостоятельным,
законченным целым; то, что подарит оратору его про-
тивник, - ее случайным, второстепенным украшением.

Разбиралась тяжелая житейская драма. Молодая
девушка, намереваясь отомстить бросившему "ее оболь-
стителю, ошиблась и плеснула серной кислотой в лицо
другому человеку. Несчастный ослеп, и слепота его
оказалась наказанием за такое же обольщение другой
девушки. Оба печальных романа были введены в защи-
тительную речь и старательно разработаны оратором
без всякой зависимости от того, что можно было
ждать от обвинителя, но в соответствующих местах на-
шлись и возражения прокурору.
<Рябчикова отдалась Бесову, - говорил

!!316

защитник... - Горизонты кончились, наступила настоящая
жизнь, нет... две жизни: одна - ее, другая - того мла-
денца, который только начал давать о себе знать. А
Бесов, удовлетворенный сорванными цветками, удовле-
творенный победой над невинной девушкой, стал быст-
ро проявлять другое отношение к ней, свидетельство-
вавшее о тягости, которую он испытывал от этих боль-
ше ему не нужных ласк. Господин прокурор говорит,
что это свойство мужчин охлаждаться в любви к забе-
ременевшей женщине. Я думаю иначе: свойство чест-
ных мужчин - любить забеременевшую подругу боль-
ше, нежнее; свойство же таких, как Бесов, - охлаж-
даться>.

<А Рябчикова? Да какое дело Бесову до Рябчи-
ковой? Она не первая обиженная и не последняя
попранная...>

<Обвинитель говорит: самосуд! - и указывает на
законный способ восстановления своего права - на
предъявление иска к Бесову. Хотя господин прокурор
по профессии криминалист, но ему известно, что иск
предъявляется по месту жительства ответчика. Где же
прикажет нам господин прокурор предъявить иск, ког-
да сама власть прокурорская с готовыми полицейскими
услугами оказалась бессильной разыскать Бесова для
допроса его в качестве свидетеля?>

Эти небольшие отрывки заслуживают внимания:
здесь видно, как изящно и значительно вплетаются чу-
жие мысли в изложение основательно обдуманной ре-
чи. Точно обвинитель намеренно помогал защитнику,
как взрослый, вложивший последние части в недокон-
ченную ребенком складную картинку. Это образец то-
го, что мы назвали выше сотрудничеством участников
процесса.

Важнейшее правило защиты заключается в том,
чтобы разумно ограничить свою задачу. Спросите себя,
что лучше: сказать - я сосчитаю до ста - и пойти не
далее десяти или сказать - я сосчитаю тридцать - и
тридцать сосчитать. Уступите присяжным все то, что
они возьмут и без вас, то есть то, чего требует здра-
вый смысл. Помните, что обвинитель может быть смел,
если хочет: он играет в большинстве случаев на свои
деньги; защитник обязан быть осторожным: за него
расплатится подсудимый. Это правило относится, ко-
нечно, к искусству защиты, а не к искусству судебной
речи, но нарушение его встречается так часто и

!!317

приносит столько зла подсудимым, что я не могу не напом-
нить о нем.

Женщина, жившая восемь лет доверенной прислу-
гой у старушки-вдовы и ее дочери, выждала ухода по-
следней, привела в дом трех других женщин, из кото-
рых две были переодеты мужчинами и одна была
вооружена ножом; они унесли деньги обезумевшей от
ужаса старухи и ценные вещи на 2 тысячи рублей и
затем разделили их между собой, причем зачинщица.
получила наибольшую часть. Все они сознались на
предварительном следствии и подтвердили свои объ-
яснения на суде, отрицая только, что у них был нож.
Защитник главной виновницы сказал, что она должна
быть наказана, и, пользуясь отсутствием главной
свидетельницы - старухи, предложил присяжным отверг
гнуть признаки разбоя и признать простой грабеж;
трое других защитников настаивали на совершенном;
оправдании прочих подсудимых. По особо благоприятным
обстоятельствам это требование не было ошибкой:
1) в составе присяжных были люди бестолковые и;
снисходительные, 2) отталкивающая фигура зачинщицы
выступала в таком ярком освещении, что соучастницы
совершенно бледнели перед ней, 3) все подсуди-
мые пробыли около двух лет в предварительном
заключении. Присяжные признали виновной только главную^
преступницу и только в простом грабеже без соуча-
стия. Вместо пятнадцати лет каторги за несомненный
возмутительный разбой женщина отделалась коротким
заключением в тюрьме с зачетом предварительного
ареста. Казалось бы, блестящий успех? Как бы ни
так. Защитник должен был настаивать на оправдании,
и, если бы он догадался сделать это, вместо того что-
бы самому говорить о заслуженном наказании, при-
сяжные оправдали бы Агафонову, как оправдали ее
соучастниц благодаря искусству их защитников.

Вы сомневаетесь? Таково, однако, было едино-
гласное убеждение этих трех опытных людей. Они
жестоко упрекали своего товарища, загнавшего, по их
мнению, в тюрьму женщину, перед которой открыва-
лась свобода. Логический вывод из этих попреков тот,
что, если бы Агафонову защищал любой из этих трех
<защитников>, он настаивал бы на оправдании. Остав-
ляю в стороне неизбежное возражение прокурора, не-
избежное разъяснение в напутствии председателя и
спрашиваю читателя: что сказали бы присяжные,

!!318

прослушавшие судебное следствие о неслыханном, преда-
тельском разбое, узнав от защитника, что все это было
невинной забавой, достойной поощрения благодушны-
ми словами: нет, не виновна? Этот случай кажется
мне поучительным для многих и многих.

Не позволяйте себе высказывать вашего личного
убеждения в невиновности подсудимого; не говорите
даже о своих сомнениях. <Я хотел бы душу свою вло-
жить в свои слова, чтобы сообщить вам то мучитель-
ное сомнение, то колебание, в котором я нахо-
жусь>, - говорил Спасович, защищая Емельянова. Это
можно сказать искренне и можно сказать для того,
чтобы внушить присяжным сомнение, которого оратор
на самом деле не испытывает. Это прием тех, кто соз-
нает, что дело непрочно и противник всегда может
изобличить его.

Никогда не требуйте оправдания. Не упоминайте
вовсе этого слова. В нем звучит посягательство на сво-
боду убеждения присяжных. Докажите, что виновность
не доказана или что справедливость требует оправда-
ния, но не говорите этого. Иной защитник возразит,
что вовсе не хочет оказывать давления на присяжных,
когда просит об оправдании. Возможно. Но впечатле-
ние получается как раз противоположное, а присяж-
ные, как все люди, судят не по тому, что есть в дей-
ствительности, а по тому, что представляется им дей-
ствительностью.

Не предсказывайте оправдания: <Я более чем уве-
рен, что оправдательный приговор вами уже произне-
сен>, <Смело вверяю его судьбу в ваши руки, твердо
уверенный, что иного приговора, как тот, которого
ждет от вас подсудимый, здесь быть не может> и т. п.
Сколько сомнения, сколько незрелого задора в этих
выражениях! Если вы не свободны от этой ошибки, чи-
татель, спросите себя, сколько раз после звонко про-
возглашенной уверенности в победе вы слышали от
присяжных роковое: да, виновен.

Если подсудимый лжет, надо сказать несколько
слов в его извинение. Но это заступничество не может
загладить неприятного впечатления. Если он лжет це-
ликом или хотя бы наполовину, у него не один против-
ник, а целых восемнадцать: обвинитель, трое судей и
четырнадцать присяжных. Повторяю, скажите ему,
чтобы он не лгал.
Если прокурор не был безупречен в своей речи по

!!319

отношению к подсудимому или к вам, будьте безуко-
ризненны по отношению к нему. Этого требует ваше
достоинство, и это подчеркивает его ошибку.

*   *   *

Я заметил, что многие читатели любят запоминать
последнюю страницу книги; обращаю поэтому свой по-
следний совет и к обвинителю, и к защитнику.

Прежде чем говорить на суде, ска-
жите вашу речь во вполне законченном
виде перед <потешными> присяжными.
Нет нужды, чтобы их было непременно двенадцать; до-
вольно трех, даже двух, но важен выбор: посадите пе-
ред собой вашу матушку, брата-гимназистика, няню
или кухарку, денщика или дворника. Сказать речь пе-
ред такими судьями необыкновенно трудно. Если вы
этого не испытали, то и представить себе не можете,
как это мудрено. Такое упражнение, пожалуй, пока-
жется вам смешным; испытайте и вы оцените его пользу.
 Если ваша речь окажется хороша, то есть будет
понятна и убедительна перед <потешными>, то и
настоящие присяжные будут в вашей власти.НЕСКОЛЬКО СЛОВ
О ЗАЩИТИТЕЛЬНОЙ РЕЧИ*

Искусство речи на суде не входит в содержание этих за-
меток. Я говорил о нем в другом месте. Привожу здесь
только некоторые указания, необходимые, чтобы предо-
стеречь начинающих защитников от ошибок, чаще всего
повторяющихся на первых шагах.*

Нет худшего приема защиты, как несправедливые
придирки и нападки на потерпевших. В большинстве
случаев они говорят правду; присяжные и судьи на их
стороне. Защитнику следует остерегаться того недове-
рия, к которому его естественно влечет сочувствие к
подсудимому. Разбирается дело о растрате. Защитник
говорит: <Потерпевший производит впечатление челове-
ка добросовестного; но на одном впечатлении нельзя ос-
новать решение дела. Как бы ни казался он искренним,
правдивым, ведь если бы он явился со своим иском в
гражданский суд, от него потребовали бы письменных
доказательств, документов. Впечатление есть слишком
шаткое основание для судебного приговора>. Теоретиче-
ски это так; но ошибка заключается в том, что присяж-
ные видели и слышали потерпевшего, дававшего показа-
ние под присягой, в самых сдержанных выражениях; у
них сложилось больше чем впечатление, полное убежде-
ние в его правдивости. Если бы защитник мог указать на

* П.Сергеи ч. Уголовная защита, гл. IX. С.-Пб., 1908.
II Заказ 454
!!321

реальные основания к своим сомнениям, тогда другое
дело. Но обстоятельства дела только подтверждали то,
что говорил свидетель.

<Я далек от мысли возбуждать какое-либо сомнение
в правдивости потерпевшего...> - заявляет защитник.
Как это хорошо! думают судьи и присяжные... <но по-
ложение лица, так или иначе пострадавшего от престу-
пления, обязывает нас к некоторой осторожности при
оценке его показаний. Он невольно испытывает вполне
понятное и совершенно извинительное неприязненное
чувство по отношению к виновнику своего несчастья.
Ему трудно удержаться на вполне беспристрастной
точке зрения, и естественным последствием этого явля-
ется некоторое преувеличение фактов, некоторое сгу-
щение красок>, и т. д. Этого достаточно. Потерпевшему
уже нанесено оскорбление, и присяжные уже раздра-
жены.

Два брата обвинялись по 1489 и 1ч. 1490 ст. улож.
Избитый крестьянин, еще на предварительном следст-
вии заявивший, что прощает обидчиков, на суде изо-
бличал обоих, но давал показание с совершенной нез-
лобивостью. <Потерпевший>, сказал защитник, <видимо,
говорил перед вами правду; но к его показанию следует
подходить с известной меркой; надо задать себе во-
прос: тот, кого бьют, не может ли он ошибиться, когда
его бьет один, и сказать, что его бил и другой; если
стать на эту точку зрения, мы должны признать, что
потерпевшему могло показаться, что если его бил один
брат, то его не мог не бить и другой брат>.

Два арестанта обвинялись по 3 ч. 309 ст. улож. о
наказ, за побег из арестного дома в уездном городе.
Защитник сказал присяжным: <Я думаю, что, если бы
подсудимые знали, какое наказание угрожает им за по-
бег, они никогда не решились бы на такую попытку>.
Верная мысль: закон грозит арестантскими отделения-
ми от пяти до шести лет. Но защитник сейчас же уни-
чтожил хорошее впечатление, произведенное этими
словами. Он продолжал: <Подсудимые признают свою
виновность; но, мне кажется, главным виновником в на-
стоящем деле являются не подсудимые, а сама админи-
страция арестного дома. Вы видели, как был организо-
ван надзор за арестантами, вы слышали, как... вы знае-
те, что...> и т. д. Последовала филиппика против <адми-
нистрации> в лице благообразного старика смотрителя,
который в четыре часа ночи, за полчаса до побега, сам

!!322

обходил камеры, зайдя между прочим и в помещение
подсудимых. Какое разумное основание мог иметь этот
<защитник> рассчитывать, что двенадцать здравомысля-
щих человек готовы в своем решении следовать нелепо-
сти, которой устыдился бы ребенок? Присяжные оп-
равдали подсудимых; но я думаю, что, если решение не
было единогласно, то голоса за обвинение могли быть
вызваны только непозволительной развязностью основ-
ного довода защиты.

Молоденькая крестьянская девушка приехала в Пе-
тербург и в тот же день проходила со старшей сестрою
по Сенному рынку, держа в руке кошелек; из кошелька
торчала трехрублевая бумажка. К ней подбежал сзади
какой-то бездельник, ударил ее по голове и вырвал
деньги из кошелька, причем сильно оцарапал ей руку.
По указаниям девушек в толпе присутствовавших был
задержан молодой парень. Он был предан суду по
1642 ст. улож. На суде обе девушки утверждали, что
узнают грабителя в подсудимом, и младшая утвержда-
ла, что городовой схватил его немедленно после грабе-
жа, в четырех шагах от нее, прежде чем тот успел вбе-
жать в толпу. А городовой показал, что похититель пе-
ребежал через улицу, но, увидев, что он спешит ему на-
перерез, вернулся назад и смешался с толпой. Подсу-
димый был молодой мастеровой, и хозяин дал о нем
превосходный отзыв: служит на месте пять лет, не
пьет, не гуляет, посылает в деревню деньги. Кажется,
нетрудно было выиграть дело, не задев никого. Защит-
ник сказал: <Городовой схватил первого попавшегося
под руку, потому что городовому надо выслужиться пе-
ред начальством; ограбленная девушка могла сама оца-
рапать себе руку. Да и самый грабеж не установлен.
Почему не обыскали старшую сестру? Девушка, уже
наученная петербургской жизнью, могла польститься на
деньги и незаметно для младшей сестры вынула их из
кошелька>. Итак, городовой - негодяй, ограбленная
девушка - лгунья, ее сестра - воровка. Это - система
защиты.

Как я уже говорил, следует избегать спора со сви-
детелями. Гораздо лучше объяснить неверное показа-
ние ошибкой, чем ложью. Защищая Эмиля Золя против
обвинения в оскорблении офицеров французской ар-
мии, Лабори повторял на каждом шагу, что вполне уве-
рен в их безупречной правдивости, хотя в процессе

!!323

Дрейфуса сам изобличал некоторых из них в лжесви-
детельстве. <Они убеждены в том, что показывают, го-
ворил он, но они ошибаются... Их показания вполне
добросовестны, но это-то именно и пугает меня... По-
вторяю, они вполне добросовестны в своих показаниях.
Это не риторический прием с моей стороны; я так го-
ворю, потому что уверен в этом. Но они введены в за-
блуждение...>

Личные препирательства, укоры, насмешки вообще
не должны быть допускаемы на суде. С этим, пожалуй,
согласится всякий, но мало кто соблюдает это. Моло-
дые люди склонны видеть виноватых во всех, кроме са-
мих себя и подсудимых. Полиция кажется им всегда
недобросовестной, следователь и прокурор пристраст-
ными, свидетели (со стороны обвинения) - недосто-
верными. Все это бывает и на самом деле, но далеко не
всегда. А когда случается, то в большинстве случаев
становится заметным само по себе и требует не страст-
ного изобличения, а краткого намека. Предположим
явную натяжку в предании суду при обвинении в пре-
ступлении, наказуемом каторгой. Следует ли защитнику
обрушиться на прокурора суда и судебную палату?
Только в самых редких случаях. Если ошибка вполне
очевидна и притом подсудимый внушает сочувствие, ра-
нее не судился, тогда, при уверенности в своем умении,
можно, пожалуй, затронуть общественную сторону во-
проса. При других условиях надо забыть о критике.
Лучше всего выказать снисходительность к <происшед-
шему недосмотру>, пояснив, что ошибки встречаются
везде и оратора никто за них не упрекает; он только
указывает на происшедшее недоразумение и необходи-
мость исправить ошибку.

И как неудачны бывают эти якобы тонкие колкости!
<Свидетель, как дворник, должен подлизываться к по-
лиции>, - а дворник произвел на судей и присяжных
самое лучшее впечатление. <Г. прокурор, с полным
убеждением, конечно, толкает вас на зло и ведет к не-
правосудному решению>, - а присяжные соглашаются
с прокурором. Следователь оставил на свободе вора-ре-
1идивиста. Тот украл кошелек и попался. Защитник со-
общил присяжным, что освобождение обвиняемого от
предварительного ареста было для него медвежьей ус-
лугой со стороны следователя: невозможность найти
заработок и средства к пропитанию неизбежно толкнула

!!324

его на кражу. Если бы его оставили под арестом,
этого бы не случилось. Таким образом, косвенным, но
первоначальным виновником преступления оказался су-
дебный следователь. Вывод был логически правильный.
Но, следуя такой логике, чем, как не медвежьей услу-
гой, было бы оправдание подсудимого присяжными, и
чем, кроме обвинительного решения, могут они огра-
дить себя от опасности опять толкнуть его на
кражу?

Другой оратор говорил о помощи, оказываемой го-
сударством потерпевшему, об ограждении свидетелей
от малейших стеснений, о всеоружии полицейской,
следственной и прокурорской власти и т. д. <А подсуди-
мый? - воскликнул он. - Его положение на суде!
Его здесь раскладывают, бьют...> Зачем было говорить
такой вздор? Председатель с ужасом в голосе пере-
бил оратора:

- Г. защитник! Кто здесь бил подсудимого?
Присяжные рассмеялись.
Не следует касаться личности противника, даже ес-
ли он сам нарушает это правило. Если же это необхо-
димо, следует говорить в общих выражениях. Обвини-
тель решился сказать: <Я не могу представить себе,
чтобы человек молодой и здоровый не мог найти рабо-
ты>. Защитник ответил неизбежными словами: <Г. про-
курор не может себе представить...> и проч. Не лучше
ли было бы сказать: некоторые люди не могут предста-
вить себе... и т. д. Взяв безличную форму, защитник мог
бы подчеркнуть легкомыслие своего противника: во-
образим себе человека, привыкшего жить двадцатым
числом и неожиданно потерявшего место. Можно ли
поручиться, что он найдет заработок, как только захо-
чет? Кто знает? Ему, пожалуй, пришлось бы поз-
накомиться и с голодом... Но и в этом случае можно
было обойтись без иронии. Можно было сказать: неко-
торые люди думают, что в Петербурге и в других ме-
стах можно умереть с голоду; думаю, что медицинское
вскрытие умерших иногда устанавливает, что человек
умер от истощения организма вследствие недостатка
питания; утверждают, что это значит: от голода; есть
люди, убежденные, что бывают самоубийства вследст-
вие отсутствия заработка... Здесь вам сказали, что все-
го этого не бывает. Решайте сами, бывает или нет.
Не говорите о пристрастии или односторонности

!!325


прокурора. Покажите, что он не вполне прав. Если бы-
ло пристрастие, присяжные заметят его и без вашей
помощи. Чем добродушнее вы будете обходиться с про-
тивником, тем ему будет больнее. Напр., Г. обвинитель
предупредил вас, что защита будет говорить то и то; я
слишком уважаю моего противника, чтобы допустить в
его словах желание доказать свою проницательность.
Если он коснулся этого соображения, ясно, что он при-
дает ему известное значение как доказательству в поль-
зу подсудимого. Я вполне согласен с прокурором и
благодарен за то, что им сказано вам вместо меня: это
выигранное время.

Старайтесь устранить из рассуждений свою лич-
ность. <На меня подсудимый производит благоприятное
впечатление... Я со своей стороны по чистой совести
считал бы справедливым оправдать его> и т.п. <Я буду
считаться только с тем впечатлением, которое я вынес
из судебного следствия>, - сказал один молодой адво-
кат. В этом-то и заключается обычная ошибка неопыт-
ных людей. Считаться надо с впечатлением присяжных
и судей. Не просите об оправдании, - докажите, что
надо оправдать. Не хвалите ни себя, ни товарищей по
защите. <Об уликах, собранных против подсудимого,
мне говорить не приходится, - сказал адвокат в одном
громком деле. - Мой талантливый товарищ разметал
их в пыль. И не удивительно. Процесс этот собрал цвет
петербургской адвокатуры...> Оратор спохватился и по-
спешил прибавить, что говорил не о себе, но было уже
поздно. По лицам присяжных пробежала улыбка.
Старайтесь не выдавать своей односторонности.
Всякий отдельный поступок человека допускает раз-
личные объяснения. Последите за прениями, обычными
в нашем суде. Вы заметите, что, если свидетель говорит
в пользу обвинения, каждое его суждение кажется про-
курору естественным и высоко похвальным, защитни-
ку - безнравственным или по крайней мере сомнитель-
ным. И, высказывая свою одобрительную или неодо-
брительную оценку, оба они выдают свое односторон-
нее отношение к делу. Если вы говорите о наказании,
ни в каком случае не позволяйте себе указать только
высшую меру: это даст повод прокурору или председа-
телю упрекнуть вас в намерении ввести присяжных в
заблуждение.
Как вы думаете, читатель, чего ждут от вас присяжные,

!!326

когда вы начинаете свою речь? Попросту гово-
ря, ждут, что вы будете втирать им очки. Удивите их.
Покажите, что они ошиблись. Для этого соглашайтесь
как можно чаще с обвинителем, признавайте, что мож-
но, в показаниях его свидетелей; при случае скажите
прямо, что подсудимый должен быть наказан. Только
не говорите, что по прежним законам подсудимого сле-
довало бы оставить в подозрении. Это признание, что
против него есть сильные улики.

Будьте осторожны в характеристике подсудимого;
не хвалите его. <Речь защитника подсудимого Рябини-
на, - писал мне один присяжный заседатель, - понра-
вилась мне главным образом тем, что, стараясь опро-
вергнуть обвинение, он не прибегал к натяжкам в его
пользу и не приписывал ему особых добродетелей, что
делает большинство защитников, а доказывал только,
что он не преступник, а самый обыкновенный человек>.
Берегитесь задеть тщеславие ваших слушателей. За ма-
лейшую ошибку в этом отношении председательствую-
щий расправится с вами в своем заключительном слове,
а присяжные, лишенные возможности высказаться, бу-
дут тем с большим раздражением лелеять обиду. Но
кто же не понимает этого? спросит читатель. Увы! Я
недавно слыхал, как один оратор говорил уездным при-
сяжным, что Россия темна и убога, а народ ее пьян.

Проф. Владимиров в своей книге <Advovatus miles>
предлагает между прочим защитнику такое прави-
ло: <Будьте постоянно и неуклонно несправедливы к
противнику. Если ваш противник говорит, что дважды
два - четыре, то ввиду невозможности опровергнуть
это положение молчите, но не говорите: мой противник
прав, что дважды два - четыре: серый присяжный мо-
жет подумать, что вы не особенно ретиво спорите с
противником, что вы с ним даже соглашаетесь вообще>.
Последнее соображение справедливо, но оно никоим
образом не может быть признано достаточным основа-
нием для общего правила, указываемого автором. По-
вторяю, следует избегать односторонности и тем более
сознательной несправедливости к противнику. Обратная
тактика может иметь успех у одного случайного серого
присяжного, но подорвет доверие его тринадцати това-
рищей.

<Рвите речь противника в клочья, - говорится да-
лее, - и клочья эти с хохотом бросайте на ветер>.

!!327

Хохот, конечно, есть бурное слово, сгущенная краска, что-
бы ярче передать мысль; но дальше автор пишет: <Про-
тивник должен быть уничтожен без остатка. Нужен
для этого парадокс, пустите его в ход. Нужна ирония,
подавайте ее. Нужно осмеять соображения обвинителя,
осмеивайте их. Будьте беспощадны. Придирайтесь к
слову, к описке, к ошибке в слове. Противно ученому,
привыкнувшему к объективному исследованию истины,
привыкшему suum cuique tribuere, воздавать каждому
по заслугам, противно ему наблюдать этот спор; но он
должен помнить, что это ведь не воинственный диспут,
а потасовка словами и доводами, потасовка грубая, как
сама общественная жизнь людей>.

<Чем несправедливее, пристрастнее вы будете к про-
тивнику, чем больше страсти, злобы, иронии будет в ва-
шей речи, тем больше вы будете нравиться. Но все ска-
занное должно быть допустимо под одним условием:
все это должно быть художественно...>

Это неверный и опасный совет. Автор поощряет
здесь именно ту ошибку, к которой в высшей степени
склонны начинающие молодые люди, не подозревающие
ее опасности.

Страсть, ирония, пожалуй, злоба могут быть полез-
ны, но в самых редких случаях; общее правило следо-
вало бы высказать в смысле прямо противоположном.
Пафос допустим только тогда, когда он необходим.
Несправедливость, пристрастие к противнику всегда вы-
зывают раздражение против оратора у судей и у при-
сяжных. Неопытные защитники постоянно забывают,
что следует спорить с доказательствами, а не с проку-
рором. С точки зрения целесообразности можно посо-
ветовать всякому оратору: будьте безгранично любезны
к противнику и снисходительны к его ошибкам; это по-
кажет ваше превосходство и действительно расположит
слушателей в вашу пользу.

Спросите наблюдательного и искреннего судью,
всегда ли бывают беспристрастны наши присяжные и
наши судьи. Он ответит: почти всегда. Спросите, не
случается ли, что на ответе о вине подсудимого отра-
жается расположение или нерасположение к обвините-
лю и защитнику. Он ответит утвердительно. Не могу
забыть одного московского процесса. Судились три
женщины по 942 ст. улож. о нак. Две из них - про-
стые бабы - обвинялись в ложном показании в

!!328

мировом съезде в пользу третьей, судившейся за кражу. Обе
они чистосердечно признали, что лгали на съезде
вследствие подкупа со стороны воровки. Последняя об-
винялась в подстрекательстве к ложному показанию.
Обвинитель указал присяжным, что они в окружном:
суде, как те женщины в мировом съезде, призваны слу-
жить правосудию; те женщины клялись говорить прав-
ду, но забыли свою присягу; их невежество и их ис-
креннее раскаяние могут смягчить вину их в клятво-
преступлении; но то, что еще можно объяснить в глу-
боко невежественной среде, то недопустимо со стороны
присяжных, сознающих свое высокое призвание и долг.
Те клялись сказать сущую о всем правду, - присяж-
ные клялись подать решительный голос, не осуждая не-
винного и не оправдывая виновного. И обвинитель>
громко прочел присяжным от начала до конца слова
присяги, которую они повторяли вслед за священником.
При сознании обеих лжесвидетельниц, продолжал он,
виновность подстрекательницы была несомненна, и
присяжным очевидно предстояло одно из двух: или со-
блюсти присягу и обвинить подстрекательницу, или на-
рушить присягу, оправдав ее. Но обвинитель был же-
стоко наказан за свое остроумие: все три подсудимые
были оправданы. В разговоре с товарищем председате-
ля старшина сказал ему: присяжные еще до прений со-
гласились признать невиновными сознавшихся баб и
обвинить подстрекательницу; но после того, что позво-
лил себе товарищ прокурора, мы единогласно решили:
всех оправдать! Факт поучительный для исследователя
психологии наших присяжных: чтобы удовлетворить
своему личному раздражению против дерзкого обвини-
теля, эти двенадцать человек сознательно постановили
неправосудное решение. Понятно, что бессознательное
расположение или антипатия к оратору еще легче мо-
жет ввести их в ошибку или пристрастие.

Кому больше верят присяжные, прокурору или ад-
вокату? Они недоверчивы к обоим, но, судя по слу-
чайным разговорам, я думаю, что недоверие к обвини-
телям меньше, чем к защитникам. Чтобы показать, на-
сколько требовательны присяжные, привожу недавно
присланный мне отзыв одного столичного бессменного
старшины. Он пишет: <Многие защитительные речи бы-
ли совершенно бессодержательны; некоторые из защит-
ников не стеснялись с имевшимся по делу материалом,

!!329
подтасовывая его иногда весьма грубо. Впрочем, это не
имело значения, так как не оказывало никакого влия-
ния на присяжных: вопрос о сущности вердикта вы-
яснялся судебным следствием и слушание защититель-
ных речей оставалось одною формальностью>. Вот дру-
гой отзыв: <Речи защитников в громадном большинстве
случаев были бессодержательны, плохо построены, за-
частую легкомысленны и прямо показывали нам, что
они отбывают повинность>. Эти резкие слова указыва-
ют, как опасно рассчитывать на благосклонность при-
сяжных к голосу защиты.

Хорошо еще, если неудачная речь остается одною
формальностью. Бывает и хуже. Присяжные иной раз
забывают, что подсудимый не виноват в ошибках свое-
го защитника, и говорят: мы дали бы снисхождение, но
нас возмутило поведение адвоката. А решение написано
и резолюция суда объявлена.

Предание суду часто не соответствует действитель-
ной виновности подсудимого. Но нет сомнения, что в
большинстве случаев он в чем-нибудь да виноват.
Поэтому в большинстве случаев практически не только
прокурор, но и судьи и присяжные являются противни-
ками защитника. Искусство защиты заключается меж-
ду прочим в том, чтобы всех своих врагов сделать себе
союзниками. Внимательные читатели могли уже заме-
тить некоторые указания в этом направлении в преды-
дущих главах. Но такая тактика особенно применима в
речи. Здесь надо различать три случая. Первые два ка-
саются только обвинителя, третий, кроме того, судей и
присяжных.

1. Обвинитель может понизить обвинение, напр. пе-
рейти от 1452 к 2 ч. 1455 ст. улож. В этом случае
искусство защиты заключается только в том, чтобы не
сделать обычной ошибки, т. е. воздержаться от рассуж-
дений об отсутствии заранее обдуманного намерение и
от возгласов о том, что сам обвинитель должен был
признать преувеличение в предании суду.

2. Обвинитель может признать установленными та-
кие факты, которые допускали спор. Здесь, как и в
первом случае, обвинитель сам делается в известных
пределах союзником защитника и искусство заключает-
ся только в умении удержаться от ошибки. Если за-
щитник будет приводить длинные соображения в под-
тверждение упомянутых фактов, они опять станут

!!330

спорными и председатель укажет присяжным несколь-
ко противоположных соображений, на которые защит-
нику ответить уже не придется.

3. Всякая ошибка со стороны кого-либо из других
участников процесса есть лишняя карта для защиты.
Искусство заключается в том, чтобы сделать из нее ко-
зыря. Большинство наших молодых обвинителей так
же мало знакомы с карательной лестницей улож. о
нак., как и наши защитники; притом они не всегда уме-
ют скрыть свое незнание. Такие промахи прокуратуры
могут быть весьма выгодны для защитников. Мне при-
шлось услыхать поразительную гиперболу в этом роде.
Подсудимый обвинялся по 1 ч. 1484 ст. улож., т. е. в
предумышленном нанесении смертельной раны. Това-
рищ прокурора подробно остановился на отличии этого
преступления от убийства и разъяснил присяжным, что
отсутствие у виновного намерения лишить жизни по-
страдавшего коренным образом изменяет свойство дея-
ния; сказав это, обвинитель продолжал: <И уголовная
кара в этих случаях бывает совершенно различная;
преданием суду подсудимого по обвинению в нанесении
смертельной раны вместо обвинения в убийстве ему
оказано громадное снисхождение, и грозящее ему на-
казание представляется минимальным по сравне-
нию с тем, которому он подлежал бы за убийство>.
Ст. 1484 в 1 части карает, как известно, каторгой от
восьми до десяти лет. Можно представить себе изумле-
ние судей перед такой риторической вольностью. За-
щитник мог и должен был воспользоваться промахом
прокурора. Можно было сказать, что с точки зрения
обвинителя восемь или десять лет каторги, особенно по
сравнению с бессрочной каторгой, могут казаться ми-
нимальным, совершенно ничтожным наказанием. Но
совпадает ли такая точка зрения с нашими представле-
ниями? В глазах г. прокурора восемь или десять лет
каторги по сравнению с каторгой бессрочной предста-
вляются пустяком. Можем ли мы согласиться с
этим? Так ли это и в наших глазах или у нас другая
оценка? и т. д. Могли ли бы присяжные сохранить
после этого доверие к обвинению? Но защитник не
сделал этого, а несколько слов председательствующего
о <некоторой неточности, допущенной обвинителем в
его речи>, конечно, не произвели того впечатления, ко-
торого мог легко достигнуть адвокат.

!!331


Этим приемом следует пользоваться и в тех неред-
ких случаях, когда на обвинительный вопрос присяж-
ного заседателя, судьи или прокурора следует, так ска-
зать, защитительный ответ свидетеля или эксперта.

Подсудимый обвинялся в убийстве. Полицейский
урядник показывал:

- Он направил ружье в ту сторону, где стоял
Андреев (застреленный), и хотел...
Председатель перебил свидетеля вопросом:
- Убить?
Урядник сказал:
- Убить или выстрелить.

Разве такой вопрос председателя не был счастливой
помощью для защитника? У каждого из нас, мог бы
он сказать, при данной обстановке, как и у г. председа-
теля, первая мысль была бы: хотел убить. Это вполне
естественно. Но есть ли такой быстрый (отнюдь не го-
ворите: поспешный или преждевременный) вывод не-
сомненный, единственный, или мы должны остановить-
ся на ответе свидетеля (не говорите: урядника, ибо на
этот раз урядник оказался умнее председателя): убить
или выстрелить?
Другой пример.

Председатель спрашивает подсудимого:
- Отчего же вы ушли с фабрики?
- Меня рассчитали по малолетству.
- По малолетству? Что-то сомнительно. А пос-
ле этого уже нигде не работали?
- Нигде.

- Сразу кражами заниматься стали?
Разве это не драгоценное сотрудничество председа-
теля для защиты? Напомните эти слова присяжным
и скажите: вы видели, что самые простые ответы под-
судимого вызывают здесь сомнение, недоверие и тяже-
лые подозрения. А за этими стенами? В булочнцй, в
мастерской, в молочной лавке? Приди он к любому
хозяину просить работы, всякий скажет: если рассчита-
ли с фабрики, так не по малолетству, а за какие-нибудь
провинности - и всякий прогонит его.

Агент сыскной полиции показывает, что подсуди-
мый известен под прозвищем <акцизник>. Член суда
спрашивает:

- Почему же его называли акцизником? Что
это, воровская кличка такая?

!!332

Как не сказать присяжным, что в суде действитель-
но всякое прозвище невольно кажется воровской клич-
кой и обращается в улику? А многие ли из нас хо-
дили без кличек, когда были в школе? Там бывали
Разины и Пугачевы, но были ли это такие страшные
разбойники? Были обыкновенные приготовишки, иг-
равшие в чехарду.

Жестикуляция, столь свойственная древним, не к
лицу современному оратору в мундире или фраке. Я го-
тов сказать, что жесты совсем не нужны на суде. Стой-
те прямо перед присяжными, но не прячьтесь за ка-
федру; пусть видят они вас во весь рост; но пусть не
замечают ничего смешного. Посмотрите на этого моло-
дого оратора. Одна рука у него в кармане, другая раз-
глаживает усы, оправляет жилет или чешет затылок;
веки все время опущены, точно он совестится взглянуть
на присяжных или боится, чтобы они не прочли в его
глазах затаенной мысли; при этом все тело его ритми-
чески качается взад и вперед. Мало античного в этой
фигуре. Ла-Рошфуко говорит, что в голосе, глазах и во
всем обращении говорящего бывает столько же красно-
речия, как и в его словах. Смотрите же прямо в глаза
присяжным. Или вы боитесь их?

Побывав в нескольких судебных заседаниях, посто-
ронний наблюдатель убедится, что иные начинающие
адвокаты совсем не умеют держаться в этой обста-
новке.

Молодой человек обращается к суду с заявлением.
Он произносит несколько слов, и в ту же минуту по за-
ле проносится торопливый шепот судебного пристава:
<встаньте, встаньте!> Молодой человек чуть-чуть отде-
ляется от своего сиденья, пригнувшись к столу.

- Г. защитник! Вам должно быть известно, что вы
обязаны вставать при обращении к суду, - говорит не-
довольным тоном председатель.

Молодой человек привскакивает, опираясь руками
на стол, и затем в течение нескольких мгновений про-
изводит ряд совершенно своеобразных приседаний, все
в той же полустоячей, полусидячей позе. Он в букваль-
ном смысле слова не умеет ни встать ни сесть. Он это-
го не замечает, но его достоинство от того не выигры-
вает.

Следует соблюдать благопристойность. Перед судом
трое человек, обвиняемых в отравлении; двоим грозит

!!333

бессрочная каторга, третьей - каторга до пятнадцати
лет; перед ними десять защитников; и присяжные ви-
дят, как они, защитники, перешептываются, весело пе-
ремигиваются, пересмеиваются друг с другом. Это пе-
ред каторгой. Что должны думать присяжные? Двое
несовершеннолетних парней обвиняются по 13 и
1642 ст. ул. о нак. Перед одним из защитников лежит
на столе юмористический журнал с раскрашенной
картинкой. Защитник не смотрел на картинку, но разве
самый вид шутовского листка не был непристойностью на
суде, да еще когда подсудимым угрожала каторга?
Я видел защитника, игравшего на карманной шахматной
доске во время судебного следствия. Мне приходилось
также наблюдать усмешку на лицах молодых
защитников во время объяснений подсудимого, не ими
защищаемого. Допустимо ли это?

Ссылаясь на статьи закона, надо знать их наизусть
и повторять их подлинными словами законодателя, от-
чеканивая, но не выкрикивая значительные выражения.
Это внушает уважение и к юному защитнику. У нас
молодой человек заявляет: <Уложение о наказаниях
установило следующие признаки этого преступления...> -

и его рука уже тянется за книгой. <Я прочту вам под-
линные слова законодателя>. Оратор подносит книгу к
носу и читает, причем часто, не зная текста наизусть,
делает паузы и ударения, искажающие смысл статьи.
Поддельная непринужденность выдает постыдное неве-
жество. Присяжные видят его жалкую беспомощность.
Могут ли они доверять ему?

Большая ошибка для всякого оратора - недоста-
точно громкая и отчетливая речь. Это понятно само со-
бою, но эта ошибка повторяется постоянно; молодые
защитники, видимо, не замечают ее. Между тем аку-
стика в наших залах невозможная, и глухой голос сов-
сем пропадает в них. Судьи часто с трудом следят за
речами сторон, а они ближе к защитнику, чем присяж-
ные. Слышно начало фразы, не слышен конец; пропу-
щено два-три слова, и потерян смысл целого предложе-
ния. Не имея привычки следить за собою, оратор не
может наблюдать за тем, чтобы таким образом не про-
падали и важнейшие его соображения. С другой сторо-
ны, такие негромкие и неотчетливые речи кажутся про-
сто робкими, является представление, что говорящий
сам не уверен в ценности своих слов и верности своих

!!334

юридических соображений. Напротив того, умеренно
громкая, отчетливая речь, если только в ней не сквозит
излишней самоуверенности, сразу располагает залу в
пользу оратора и внушает присяжным убеждение, что
его следует слушать со вниманием.

Следить необходимо не только за своей внешностью
и дикцией, но и за своими выражениями. Вот случай-
ный пример того, что может сделать lapsus linguae.
Защитник доказывал, что свидетельница, изобличавшая
подсудимого, не могла узнать его. Она сказала, что уз-
нала вора по росту и голосу. Рост подсудимого, сказал
защитник, рост обыкновенного человека; он не карлик
и не великан. Свидетельница говорит, что у вора был
грубый голос. Но ведь Романов не беседу с ней вел; он,
конечно, старался не быть узнанным; она окликнула
его, и он буркнул ей в ответ несколько слов, вероятно,
с намерением изменив голос. Оратор начал прекрасно,
но, начав с отрицания участия подсудимого в краже, он
незаметно для себя expresis verbis подтвердил, что
Романов был на месте преступления. Другой защитник
доказывал, что подсудимый, обвинявшийся в убийстве,
нанес пострадавшему смертельную рану в необходимой
обороне, и при этом все время твердил: убийство, убил,
убийца.

Не странно ли слышать слово: потерпевший, когда
известно, что сорванные часы были немедленно отобра-
ны ограбленным у грабителя или что подсудимый обви-
няется в покушении? Разве не лучше назвать этого
свидетеля по фамилии? Это лучше и по отношению
к подсудимому. Когда защитник, упоминая о нем в
своей речи, называет его по имени или по ремеслу: этот
молодой слесарь, этот старик-сапожник, у слушателей
образуется впечатление, что оратор знает, кого взялся
защищать, и, так сказать, имеет право говорить за него.
Когда, напротив, он твердит: <подсудимый> или <этот
человек>, кажется, что он впервые увидался с ним пе-
ред самым заседанием. Случается, как на грех, что
<этот человек> - крохотный 14-летний мальчонко, ко-
торого присяжные тщетно стараются увидать из-за
спины оратора.

Помните драгоценный совет Квинтилиана: оратор
должен говорить не так, чтобы его можно было понять,
а так, чтобы нельзя было не понять его. Поэтому гово-
рите как можно проще. Прислушайтесь к речи вашего

!!335

противника. Если он говорит хорошим русским языком,
подражайте ему; если нет, учитесь на его ошибках. На
днях я собственными ушами слышал, что убийство бы-
ло совершено <в момент психологического форс-мажо-
ра>. Несколько дней спустя двое городовых судились
по 1525 ст. улож. Один из защитников спросил пору-
ганную девушку, сколько времени продолжался <пер-
вый сеанс>... Не говорите: версия, рецидивист, базиру-
ясь, инкриминируемое деяние; пусть говорит это проку-
рор; тем лучше для вас, если присяжные перестанут
понимать его; не говорите: квалифицирующее обстоя-
тельство вместо - увеличивающее вину, объективные
признаки вместо - внешние, инициатор вместо - за-
чинщик: не говорите: лицо и лица, когда разумеете:
человек и люди, и поверьте, что новое слово под-
защитный еще хуже, чем латинское <мой кли-
ент> избегайте того и другого ради любви к чистой рус-
ской речи.

В заключение еще одно указание. Оправдательная
резолюция не есть еще полная победа защиты. Приго-
вор может быть опротестован прокурором. Не забывай-
те, что в этом случае вы имеете право не только на
письменное возражение на протест (ст. 872 и 910 уст.),
но и на словесные объяснения в заседании сената
(ст. 920-922 уст.).






Вместо послесловия
А. Ф. Кони
ИСКУССТВО РЕЧИ НА СУДЕ*

Так называется книга П.Сергеича (П.С.Пороховщикова),
вышедшая в 1910 году, задачею которой
является исследование условий судебного красноречия
и установление его методов. Автор - опытный судеб-
ный деятель, верный традициям лучших времен судеб-
ной реформы, - вложил в свой труд не только обшир-
ное знакомство с образцами ораторского искусства, но
и богатый результат своих наблюдений из области жи-
вого слова в русском суде. Эта книга является вполне
своевременной и притом в двух отношениях. Она со-
держит практическое, основанное на многочисленных
примерах, назидание о том, как надо и - еще ча-
ще - как не надо говорить на суде, что, по-видимому,
особенно важно в такое время, когда развязность прие-
мов судоговорения развивается на счет их целесообраз-
ности. Она своевременна и потому, что в сущности
только теперь, когда накопился многолетний опыт сло-
весного судебного состязания и появились в печати це-
лые сборники обвинительных и защитительных речей,
сделались возможным основательное исследование ос-
нов судебного красноречия и всесторонняя оценка
практических приемов русских судебных ораторов...

* Печатается в сокращенном виде. Кони А. Ф. Избранные про-
изведения. М" 1956, с. 93,

!!337

Книга П. С. Пороховщикова... полное, подробное и
богатое эрудицией и примерами исследование о сущест-
ве и проявлениях искусства речи на суде. В авторе по-
переменно сменяют друг друга восприимчивый и чуткий
наблюдатель, тонкий психолог, просвещенный юрист, а
по временам и поэт, благодаря чему эта серьезная кни-
га изобилует живыми бытовыми сценами и лирически-
ми местами, вплетенными в строго научную канву. Та-
ков, например, рассказ автора, приводимый в доказа-
тельство того, как сильно может влиять творчество в
судебной речи даже по довольно заурядному делу. В те
недавние дни, когда еще и разговора не было о свободе
вероисповедания, полиция по сообщению дворника яви-
лась в подвальное жилье, в котором помещалась сек-
тантская молельня. Хозяин - мелкий ремесленник, -
встав на пороге, грубо крикнул, что никого не впустит
к себе и зарубит всякого, кто попытается войти, что
вызвало составление акта о преступлении, предусмо-
тренном статьей 286 Уложения о наказаниях и влеку-
щем за собою тюрьму до четырех месяцев или штраф
не свыше ста рублей. <Товарищ прокурора сказал: под-
держиваю обвинительный акт. Заговорил защитник, и
через несколько мгновений вся зала превратилась в
напряженный, очарованный и встревоженный слух>, -
пишет автор. <Он говорил нам, что люди, оказав-
шиеся в этой подвальной молельне, собрались туда
не для обычного богослужения, что это был особо тор-
жественный, единственный день в году, когда они очи-
щались от грехов своих и находили примирение со Все-
вышним, что в этот день они отрешались от земного,
возносясь к божественному; погруженные в святая свя-
тых души своей, они были неприкосновенны для мир-
ской власти, были свободны даже от законных ее за-
претов. И все время защитник держал нас на пороге
этого низкого подвального хода, где надо было в тем-
ноте спуститься по двум ступенькам, где толкались
дворники и где за дверью в низкой убогой комнате
сердца молившихся уносились к Богу... Я не могу пере-
дать этой речи и впечатления, ею произведенного, но
скажу, что не переживал более возвышенного настрое-
ния. Заседание происходило вечером, в небольшой
тускло освещенной зале, но над нами расступились сво-
ды, и мы со своих кресел смотрели прямо в звездное
небо, из времени в вечность>...
Можно не соглашаться с некоторыми из положений

!!338

и советов автора, но нельзя не признать за его книгой
большого значения для тех, кто субъективно или объ-
ективно интересуется судебным красноречием как пред-
метом изучения, или как орудием своей деятельности,
или, наконец, как показателем общественного развития
в данное время. Четыре вопроса возникают обыкновен-
но пред каждым из таких лиц: что такое искусство ре-
чи на суде? какими свойствами надо обладать, что-
бы стать судебным оратором? какими средствами и
способами может располагать последний? в чем
должно состоять содержание речи и ее подготовка?
На все эти вопросы встречается у П. С. Пороховщикова
обстоятельный ответ, разбросанный по девяти главам
его обширной книги (390 страниц). Судебная речь, по
его мнению, есть продукт творчества, такой же его про-
дукт, как всякое литературное или поэтическое произ-
ведение. В основе последних лежит всегда действитель-
ность, преломившаяся, так сказать, в призме творческо-
го воображения. Но такая же действительность лежит
и в основе судебной речи, действительность по большей
части грубая, резкая. Разница между творчеством поэта
и судебного оратора состоит главным образом в том,
что они смотрят на действительность с разных точек
зрения и сообразно этому черпают из нее соответ-
ствующие краски, положения и впечатления, перераба-
тывая их затем в доводы обвинения или защиты или в
поэтические образы. <Молодая помещица, - говорит
автор, - дала пощечину слишком смелому поклоннику.
Для сухих законников это - 142 статья Устава о нака-
заниях, - преследование в частном порядке, - три ме-
сяца ареста; мысль быстро пробежала по привычному
пути юридической оценки и остановилась. А. Пушкин
пишет <Графа Нулина>, и мы полвека спустя читаем
эту 142 статью и не можем ею начитаться. Ночью на
улице ограбили прохожего, сорвали с него шубу...
Опять все просто, грубо, бессодержательно: грабеж с
насилием, 1642 статья Уложения - арестантские отде-
ления или каторга до шести лет, а Гоголь пишет <Ши-
нель> - высокохудожественную и бесконечно драмати-
ческую поэму. В литературе нет плохих сюжетов; в су-
де не бывает неважных дел и нет таких, в которых че-
ловек образованный и впечатлительный не мог бы най-
ти основы для художественной речи>. Исходная точка
искусства заключается в умении уловить частное, под-
метить то, что выделяет известный предмет из ряда

!!339
ему подобных. Для внимательного и чуткого человека в
каждом незначительном деле найдется несколько таких
характерных черт, в них всегда есть готовый материал
для литературной обработки, а судебная речь, по удач-
ному выражению автора, <есть литература на лету>.
Отсюда, собственно вытекает и ответ на второй вопрос:
что нужно для того, чтобы быть судебным орато-
ром? Наличие прирожденного таланта, как думают
многие, вовсе не есть непременное условие, без которо-
го нельзя сделаться оратором. Это признано еще в ста-
рой аксиоме, говорящей, что ога1оге5 йип1*. Та-
лант облегчает задачу оратора, но его одного мало:
нужны умственное развитие и умение владеть словом,
что достигается вдумчивым упражнением. Кроме того,
другие личные свойства оратора, несомненно, отража-
ются на его речи. Между ними, конечно, одно из глав-
ных мест занимает его темперамент. Блестящая харак-
теристика темпераментов, сделанная Кантом, различав-
шим два темперамента чувств (сангвинический и ме-
ланхолический) и два темперамента деятельности (хо-
лерический и флегматический), нашла себе физиологи-
ческую основу в труде Фулье <О темпераменте и харак-
тере>. Она применима ко всем говорящим публично.
Разность темпераментов и вызываемых ими настроений
говорящего обнаруживается иногда даже помимо его
воли в жесте, в тоне голоса, в манере говорить и спосо-
бе держать себя на суде. Типическое настроение, свой-
ственное тому или другому темпераменту оратора, не-
минуемо отражается на его отношении к обстоятель-
ствам, о которых он говорит, и на форме его выводов.
Трудно представить себе меланхолика и флегматика,
действующими на слушателей исполненною равноду-
шия, медлительной речью или безнадежной грустью,
<уныние на фронт наводящею>, по образному выраже-
нию одного из приказов императора Павла. Точно так
же не может не сказываться в речи оратора его возраст.
Человек, <слово> и слова которого были проникнуты
молодой горячностью, яркостью и смелостью, с годами
становится менее впечатлительным и приобретает боль-
ший житейский опыт. Жизнь приучает его, с одной сторо-
ны, чаще, чем в молодости, припоминать и понимать слова
Екклезиаста о <суете сует>, а с другой стороны, развивает

* Ораторами делаются.
!!340

 в нем гораздо большую уверенность в себе от соз-
нания, что ему - старому испытанному бойцу - вни-
мание и доверие оказываются очень часто авансом и в
кредит, прежде даже чем он начнет свою речь, состоя-
щую нередко в бессознательном повторении самого се-
бя. Судебная речь должна заключать в себе нравствен-
ную оценку преступления, соответствующую высшему
мировоззрению современного общества. Но нравствен-
ные воззрения общества не так устойчивы и консерва-
тивны, как писаные законы. На них влияет процесс то
медленной и постепенной, то резкой и неожиданной пе-
реоценки ценностей. Поэтому оратор имеет выбор меж-
ду двумя ролями: он может быть послушным и уверен-
ным выразителем господствующих воззрений, солидар-
ным с большинством общества; он может, наоборот,
выступить в качестве изобличителя распространенных
заблуждений, предрассудков, косности или слепоты об-
щества и идти против течения, отстаивая свои соб-
ственные новые взгляды и убеждения. В избирании од-
ного из этих путей, намеченных и автором, неминуемо
должны сказываться возраст оратора и свойственные
ему настроения.

Содержание судебной речи играет не меньшую роль,
чем искусство в ее построении. У каждого, кому пред-
стоит говорить публично, и особливо на суде, возникает
мысль: о чем говорить, что говорить и как говорить?
На первый вопрос отвечает простой здравый рассудок и
логика вещей, определяющая последовательность и
связь между собою отдельных действий. Что гово-
рить - укажет та же логика, на основе точного знания
предмета, о котором приходится повествовать. Там, где
придется говорить о людях, их страстях, слабостях и
свойствах, житейская психология и знание общих
свойств человеческой природы помогут осветить вну-
треннюю сторону рассматриваемых отношений и по-
буждений. При этом надо заметить, что психологиче-
ский элемент в речи вовсе не должен выражаться в так
называемой <глубине психологического анализа>, в
разворачивании человеческой души и в копаньи в ней для
отыскания очень часто совершенно произвольно пред-
полагаемых в ней движений и побуждений. Фонарь для
освещения этих глубин уместен лишь в руках великого
художника-мыслителя, оперирующего над им же самим
созданным образом. Уж если подражать, то не Досто-
евскому, который буравит душу, как почву для артезианского

!!341


колодца, а удивительной наблюдательности
Толстого, которую ошибочно называют психологичечским
анализом. Наконец, совесть должна указать су-
дебному оратору, насколько нравственно пользоваться
тем или другим освещением обстоятельств дела и воз-
можным из их сопоставления выводом. Здесь главная
роль в избрании оратором того или другого пути при-
надлежит сознанию им своего долга перед обществом и 

перед законом, сознанию, руководящемуся заветом
Гоголя: <Со словом надо обращаться честно>. Фунда-
ментом всего этого, конечно, должно служить знаком-
ство с делом во всех его мельчайших подробностях,
причем трудно заранее определить, какая из этих
подробностей приобретет особую силу и значение для ха-
рактеристики события, лиц, отношений... Для приобре-
тения этого знакомства не нужно останавливаться ни
перед каким трудом, никогда не считая его бесплод-
ным. <Те речи, - совершенно справедливо указывает
автор, - которые кажутся сказанными просто, в самом
деле составляют плод широкого общего образования,
давнишних частых дум о сущности вещей, долгого опы-
та и - кроме всего этого - напряженной работы над
каждым отдельным делом>. К сожалению, именно
здесь чаще всего сказывается наша <лень ума>, отме-
ченная в горячих словах еще Кавелиным.

В вопросе: как говорить - на первый план выступа-
ет уже действительное искусство речи. Пишущему эти
строки приходилось, читая лекции уголовного судопро-
изводства в училище Правоведения и в Александров-
ском лицее, выслушивать не раз просьбу своих слуша-
телей разъяснить им, что нужно, чтобы хорошо гово-
рить на суде. Он всегда давал один и тот же ответ: на-
до знать хорошо предмет, о котором говоришь, изучив
его во всех подробностях, надо знать родной язык, с
его богатством, гибкостью и своеобразностью, так, что-
бы не искать слов и оборотов для выражения своей
мысли и, наконец, надо быть искренним. Человек лжет
обыкновенно трояким образом: говорит не то, что ду-
мает, думает не то, что чувствует, то есть обманывает
не только других, но и самого себя, и, наконец, лжет,
так сказать в квадрате, говоря не то, что думает, и ду-
мая не то, что чувствует. Все эти виды лжи могут на-
ходить себе место в судебной речи, внутренне искажая
ее и ослабляя ее силу, ибо неискренность чувствуется
уже тогда, когда не стала еще, так сказать, осязательной...

!!342

Знаменательно, что Бисмарк в одной из своих
парламентских речей, характеризуя красноречие как
опасный дар, имеющий, подобно музыке, увлекающую
силу, находил, что в каждом ораторе, который хочет
действовать на своих слушателей, должен заключаться
поэт, и, если он властелин над своим языком и мысля-
ми, он овладевает силою действовать на тех, кто его
слушает. Языку речи посвящены две главы в труде
П. С. Пороховщикова, со множеством верных мыслей и
примеров. Русский язык и в печати, и в устной речи
подвергается в последние годы какой-то ожесточенной
порче... Автор приводит ряд слов и оборотов, вошедших
в последнее время в практику судоговорения без всяко-
го основания и оправдания и совершенно уничтожаю-
щих чистоту слога. Таковы, например, слова - фиктив-
ный (мнимый), инспирировать (внушать), доминирую-
щий, симуляция, травма, прекарность, базировать, ва-
рьировать, таксировать (вместо наказывать), корректив,
дефект, анкета, деталь, досье (производство), адекват-
но, аннулировать, ингредиент, инсценировать и т. д. Ко-
нечно, есть иностранные выражения, которые нельзя с
точностью перевести по-русски. Таковы приводимые ав-
тором - абсентеизм, лояльность, скомпрометировать;
но у нас употребляются термины, смысл которых легко
передаваем на русском языке. В моей судебной практи-
ке я старался заменить слово аНЫ, совершенно непо-
нятное огромному большинству присяжных, словом
инобытность, вполне соответствующим понятию alibi,
и название заключительного слова председателя к при-
сяжным - резюме - названием <руководящее напут-
ствие>, характеризующим цель и содержание речи
председателя. Эта замена французского слова resume,
как мне казалось, встречена была многими сочувствен-
но. Вообще привычка некоторых из наших ораторов из-
бегать существующее русское выражение и заменять
его иностранным или новым обличает малую вдумчи-
вость в то, как следует говорить. Новое слово в сло-
жившемся уже языке только тогда извинительно, когда
оно безусловно необходимо, понятно и звучно. Иначе
мы рискуем вернуться к отвратительным искажениям
русского официального языка после Петра Великого и
почти до царствования Екатерины, совершаемым при-
том, употребляя тогдашние выражения, <без всякого
резону по бизарии своего гумору>.

!!343Но не одна чистота слога страдает в наших
судебных речах: страдает и точность слога, заменяемая из-
лишком слов для выражения иногда простого и ясного
понятия, причем слова эти нанизываются одно за дру-
гим ради пущего эффекта. В одной не слишком длин-
ной обвинительной речи о крайне сомнительном истя-
зании приемыша-девочки женщиной, взявшей ее на во-
спитание, судьи и присяжные слышали, по словам ав-
тора, такие отрывки: <Показания свидетелей в главном,
в существенном, в основном совпадают; развернутая пе-
ред вами картина во всей своей силе, во всем объеме,
во всей полноте изображает такое обращение с ребен-
ком, которое нельзя не признать издевательством во
всех формах, во всех смыслах, во всех отношениях; то,
что вы слыхали, это ужасно, это трагично, это превос-
ходит всякие пределы, это содрогает все нервы, это
поднимает волосы дыбом>... Неточностью слога страда-
ют речи большинства судебных ораторов. У нас посто-
янно говорят <внутреннее убеждение>, <внешняя фор-
ма> и даже - harrible dictu* - <для проформы>.
При привычной небрежности речи нечего и ждать пра-
вильного расположения слов, а между тем это было бы
невозможно, если бы оценивался вес каждого слова во
взаимоотношении с другими. Недавно в газетах было
напечатано объявление: <актеры-собаки> вместо <соба-
ки-актеры>. Стоит переставить слова в народном выра-
жении <кровь с молоком> и сказать <молоко с кровью>,
чтобы увидеть значение отдельного слова, поставленно-
го на свое место. К недостаткам судебной речи автор, в
свою очередь, относит <сорные мысли>, то есть общие
места, избитые (и не всегда верно приводимые) афо-
ризмы, рассуждения о пустяках и вообще всякую не
идущую к делу <отсебятину>, как называли в журналь-
ном мире заполнение пустых мест в книге или газете.
Он указывает, затем, на необходимость пристойности.
<По свойственному каждому из нас чувству изящно-
го, - пишет он, - мы бываем впечатлительны к разли-
чию приличного и неуместного в чужих словах; было
бы хорошо, если бы мы развивали эту восприимчивость
и по отношению к самим себе>. Но этого, к великому
сожалению тех, которые помнят лучшие нравы в судеб-
ном ведомстве, нет. Современные молодые ораторы, по
свидетельству автора, без стеснения говорят о

* Страшно сказать.
!!344

свидетельницах: содержанка, любовница, проститутка, забы-
вая, что произнесение этих слов составляет уголовный
проступок и что свобода судебной речи не есть право
безнаказанного оскорбления женщины. В прежнее вре-
мя этого не было. <Вы знаете, - говорит обвинитель в
приводимом автором примере, - что между Янсеном и
Акар существовала большая дружба, старинная при-
язнь, переходящая в родственные отношения, которые
допускают возможность обедать и завтракать у нее, за-
ведовать ее кассой, вести расчеты, почти жить у нее>.
Мысль понятна, прибавляет автор, и без оскорбитель-
ных грубых слов.

К главе о <цветах красноречия>, как несколько иро-
нически называет автор изящество и блеск речи - этот
<курсив в печати, красные чернила в рукописи>, - мы
встречаем подробный разбор риторических оборотов,
свойственных судебной речи, и в особенности образов,
метафор, сравнений, противопоставлений и т. д. Особое
внимание уделяется образам, и вполне основательно.
Человек редко мыслит логическими посылками. Всякое
живое мышление, обращенное не на отвлеченные пред-
меты, определяемые с математической точностью, как,
например, время или пространство, непременно рисует
себе образы, от которых отправляется мысль и вообра-
жение или к которым они стремятся. Они властно
вторгаются в отдельные звенья целой цепи размышле-
ний, влияют на вывод, подсказывают решимость и вы-
зывают нередко в направлении воли то явление, кото-
рое в компасе называется девиацией. Жизнь постоянно
показывает, как последовательность ума уничтожается
или видоизменяется под влиянием голоса сердца. Но
что же такое этот голос, как не результат испуга, уми-
ления, негодования или восторга пред тем или другим
образом? Вот почему искусство речи на суде заклю-
чает в себе уменье мыслить, а следовательно, и гово-
рить образами. Разбирая все другие риторические обо-
роты и указывая, как небрегут некоторыми из них на-
ши ораторы, автор чрезвычайно искусно цитирует всту-
пление в речь знаменитого Chaix-d'Est-Ange по гром-
кому делу Ла-Ронсьера, обвинявшегося в покушении на
целомудрие девушки, отмечая в отдельной графе, рядом
с текстом, постепенное употребление защитником са-
мых разнообразных оборотов речи.

Хотя, собственно говоря, ведение судебного следст-
вия не имеет прямого отношения к искусству речи на.

!!345

суде, но в книге ему посвящена целая, очень интерес-
ная глава, очевидно, в том соображении, что на судеб-
ном следствии и особливо на перекрестном допросе
продолжается судебное состязание, в которое речи вхо-
дят лишь как заключительные аккорды. В этом состя-
зании, конечно, главную роль играет допрос свидетелей,
ибо прения сторон по отдельным процессуальным дей-
ствиям сравнительно редки и имеют строго деловой, за-
ключенный в узкие и формальные рамки характер.
Наша литература представляет очень мало трудов, по-
священных допросу свидетелей. Особенно слабо разра-
ботана психология свидетельских показаний и те усло-
вия, которые влияют на достоверность, характер, объем
и форму этих показаний. Я пытался по мере сил по-
полнить этот пробел в введении в четвертое издание
моих <Судебных речей> в статье: <Свидетели на суде> и
горячо приветствую те 36 страниц, которые
П. С. Пороховщиков посвящает допросу свидетелей, давая ряд
животрепещущих бытовых картин, изображая недомыс-
лие допрашивающих и снабжая судебных деятелей
опытными советами, изложенными с яркой доказатель-
ностью.

Объем настоящей статьи не позволяет коснуться
многих частей книги, но нельзя не указать на одно
оригинальное ее место. <Есть вечные, неразрешимые
вопросы о праве суда и наказания вообще, - говорит
автор, - и есть такие, которые создаются столкновени-
ем существующего порядка судопроизводства с ум-
ственными и нравственными требованиями данного об-
щества в определенную эпоху. Вот несколько вопросов
того и другого рода, остающихся нерешенными и доны-
не и с которыми приходится считаться: в чем заключа-
ется цель наказания? можно ли оправдать подсуди-
мого, когда срок его предварительного заключения
больше срока угрожающего ему наказания? можно
ли оправдать подсудимого по соображению: на его ме-
сте я поступил бы так же, как он? может ли безу-
пречное прошлое подсудимого служить основанием к
оправданию? можно ли ставить ему в вину безнрав-
ственные средства защиты? можно ли оправдать
подсудимого потому, что его семье грозит нищета, если
он будет осужден? можно ли осудить человека,
убившего другого, чтобы избавиться от физических или
нравственных истязаний со стороны убитого? можно
ли оправдать второстепенного соучастника на том

!!346

основании, что главный виновник остался безнаказанным
вследствие небрежности или недобросовестности долж-
ностных лиц? заслуживает ли присяжное показание
большего доверия, чем показание без присяги? ка-
кое значение могут иметь для данного процесса жесто-
кие судебные ошибки прошлых времен и других наро-
дов? имеют ли присяжные заседатели нравственное
право считаться с первым приговором по кассированно-
му делу, если на судебном следствии выяснилось, что
приговор был отменен неправильно, например, под
предлогом нарушения, многократно признанного Сена-
том за несущественное? имеют ли присяжные нрав-
ственное право на оправдательное решение вследствие
пристрастного отношения председательствующего к
подсудимому? и т. п. По мере сил и нравственного
разумения судебный оратор должен основательно про-
думать эти вопросы не только как законник, но и как
просвещенный сын своего времени. Указание на эти во-
просы во всей их совокупности встречается в нашей
юридической литературе впервые с такою полнотою и
прямодушием. Несомненно, что перед юристом-практи-
ком они возникают нередко, и необходимо, чтобы неиз-
бежность того или другого их решения не заставала
его врасплох. Решение это не может основываться на
бесстрастной букве закона; в нем должны найти себе
место и соображения уголовной политики, и повели-
тельный голос судебной этики, этот non scripta, sed
па1а 1ех*. Выставляя эти вопросы, автор усложняет за-
дачу оратора, но вместе с тем облагораживает ее.

Обращаясь к некоторым специальным советам, да-
ваемым автором адвокатам и прокурорам, приходится
прежде всего заметить, что, говоря об искусстве речи
на суде, он напрасно ограничивается речами сторон.
Руководящее напутствие председателя присяжным от-
носится тоже к области судебной речи, и умелое его
изложение всегда имеет важное, а иногда решающее
значение. Уже самые требования закона - восстано-
вить истинные обстоятельства дела и не высказать при
этом личного мнения о вине или невиновности подсуди-
мого - должны заставлять председателя относиться с
особым вниманием и вдумчивостью не только к содер-
жанию, но и к форме своего напутствия.

* Неписаный, но естественный закон.

!!347

 Восстановление нарушенной или извращенной в речах сторон пер-
спективы дела требует не одного усиленного внимания
и обостренной памяти, но и обдуманной постройки ре-
чи и особой точности и ясности выражений. Необходи-
мость же преподать присяжным общие основания для
суждения о силе доказательств, не выражая притом
своего взгляда на ответственность обвиняемого, налага-
ет обязанность крайне осторожного обращения со сло-
вом в исполнении этой скользкой задачи. Здесь вполне
уместны слова Пушкина: <Блажен, кто словом твердо
правит - и держит мысль на привязи свою...> Руково-
дящее напутствие должно быть свободно от пафоса, в
нем не могут находить себе места многие из риториче-
ских приемов, уместных в речах сторон; но если обра-
зы заменяют в нем сухое и скупое слово закона, то оно
соответствует своему назначению. Кроме того, не сле-
дует забывать, что огромное большинство подсудимых
во время уездных сессий не имеет защитников или по-
лучает подчас таких, назначенных от суда из начинаю-
щих кандидатов на судебные должности, про которых
обвиняемый может сказать: <Избави нас бог от дру-
зей!> В этих случаях председатель нравственно обязан
изложить в сжатых, но живых выражениях то, что
можно сказать в защиту подсудимого, просящего очень
часто в ответе на речь обвинителя <судить по-божески>
или беспомощно разводящего руками. Несмотря на то,
что в 1914 году исполнилось пятидесятилетие со време-
ни издания судебных уставов, основы и приемы руково-
дящего напутствия мало разработаны теоретически и
совсем не разработаны практически, да и в печати до
последнего времени можно было найти лишь три моих
напутствия - в книге <Судебные речи> да в старом
<Судебном Вестнике> речь Дейера по известному делу
Нечаева и первые председательские опыты первых дней
судебной реформы, этот <Фрейшиц, разыгранный пер-
стами робких учениц>. Поэтому нельзя не пожалеть,
что автор <Искусства речи на суде> не подверг своей
тонкой критической оценке речи председателя и своей
разработке <основоположения> последней.

Нельзя не присоединиться вполне к ряду практиче-
ских советов прокурору и защитнику, которыми автор
заключает свою книгу, облекая их в остроумную форму
с житейским содержанием, почерпнутым из многолет-
него судебного опыта, но трудно согласиться с его бе-
зусловным требованием письменного изложения

!!348

 предстоящей на суде речи . <Знайте, читатель, - говорит
он, - что, не исписав нескольких сажен или арщин бу-
маги, вы не скажете сильной речи по сложному делу.
Если только вы не гений, примите это за аксиому и го-
товьтесь с пером в руке. Вам предстоит не публичная
лекция, не поэтическая импровизация, как в <Египет-
ских ночах>. Вы идете в бой Поэтому, по мнению ав-
тора, во всяком случае речь должна быть написана в
виде подробного логического рассуждения; каждая от-
дельная часть ее должна быть изложена в виде само-
стоятельного целого и эти части затем соединены меж-
ду собою в общее неуязвимое целое. Совет писать речи
хотя и не всегда в такой категорической форме, дают и
некоторые классические западные авторы (Цицерон
Боннье, Ортлоф и др.); дает его, как мы видели
Миттермайер, а из наших ораторов-практиков - Андреев-
ский. И все-таки с ними согласиться нельзя. Между
импровизацией, которую наш автор противополагает
писаной речи, и устной, свободно слагающейся в самом
заседании речью есть большая разница. Там все неиз-
вестно, неожиданно и ничем не обусловлено, - здесь
есть готовый материал и время для его обдумывания и
распределения. Роковой вопрос: <Господин прокурор!
Ваше слово>, - застающий, по мнению автора, врас-
плох человека, не высидевшего предварительно свою
речь на письме, обращается ведь не к случайному посе-
тителю, разбуженному от дремоты, а к человеку по
большей части писавшему обвинительный акт и наблю-
давшему за предварительным следствием и, во всяком
случае, просидевшему все судебное следствие. Ничего
неожиданного для него в этом вопросе нет, и <хватать-
ся наскоро за все, что попадет под руку>, нет никаких
оснований, тем более что в случае <заслуживающих
уважения оправданий подсудимого>, то есть в случае
разрушения улик и доказательств, подавших повод для
предания суду, прокурор имеет право и даже нрав-
ственно обязан отказаться от поддержания обвинения.
Заранее составленная речь неизбежно должна стеснять
оратора, гипнотизировать его. У всякого оратора, пи-
шущего свои речи, является ревниво-любовное отноше-
ние к своему труду и боязнь утратить из него то что
достигнуто иногда усидчивой работой. Отсюда нежела-
ние пройти молчанием какую-либо часть или место
своей заготовленной речи; скажу более - отсюда
стремление оставить без внимания те выяснившиеся в

!!349

течение судебного следствия обстоятельства, которые
трудно или невозможно подогнать к речи или втиснуть
в места ее, казавшиеся такими красивыми или убеди-
тельными в чтении перед заседанием. Эта связанность
оратора своей предшествующей работой должна осо-
бенно увеличиваться, если следовать совету автора, ко-
торым он - и притом не шутливо - заключает свою
книгу: <Прежде, чем говорить на суде, скажите вашу
речь во вполне законченном виде перед <потешными>
присяжными. Нет нужды, чтобы их было непременно
двенадцать; довольно трех, даже двух, не важен выбор:
посадите перед собою вашу матушку, брата-гимнази-
ста, няню или кухарку, денщика или дворника>. Мне
в моей долгой судебной практике приходилось слышать
ораторов, которые поступали по этому рецепту. Подо-
гретое блюдо, подаваемое ими суду, бывало неудачно и
безвкусно; их пафос звучал деланностью, и напускное
оживление давало осязательно чувствовать, что перед
слушателями произносится, как затверженный урок, то,
что французы называют <une improvisation soigneusement preparee>*.
Судебная речь - не публичная
лекция, говорит автор. Да, не лекция, но потому-то
именно ее и не следует писать вперед. Факты, выводы,
примеры, картины и т. д" приводимые в лекции, не мо-
гут измениться в самой аудитории: это вполне готовый,
сложившийся материал, и накануне, и перед самым на-
чалом, и после лекции он остается неизменным, и по-
тому здесь еще можно говорить если не о написанной
лекции, то во всяком случае о подробном ее конспекте.
Да и на лекции не только форма, но и некоторые обра-
зы, эпитеты, сравнения непредвиденно создаются у лек-
тора под влиянием его настроения, вызываемого соста-
вом слушателей, или неожиданным известием, или, на-
конец, присутствием некоторых лиц... Нужно ли гово-
рить о тех изменениях, которые претерпевает первона-
чально сложившееся обвинение и самая сущность дела
во время судебного следствия? Допрошенные свиде-
тели забывают зачастую, о чем показывали у следова-
теля, или совершенно изменяют свои показания под
влиянием принятой присяги; их показания, выходя из
горнила перекрестного допроса, иногда длящегося не-
сколько часов, кажутся совершенно другими,

* Импровизация, тщательно подготовленная.

!!350

 приобретают резкие оттенки, о которых прежде и помину не
было; новые свидетели, впервые являющиеся в суд,
приносят новую окраску <обстоятельствам дела> и да-
ют данные, совершенно изменяющие картину события,
его обстановки, его последствий. Кроме того, прокурор,
не присутствовавший на предварительном следствии,
видит подсудимого иногда впервые, - и перед ним
предстает совсем не тот человек, которого он рисовал
себе, готовясь к обвинению или по совету автора зани-
маясь писанием обвинительной речи. Сам автор говорит
по поводу живого сотрудничества оратору других уча-
стников процесса, что ни одно большое дело не обхо-
дится без так называемых insidents d'audience*.
Отношение к ним или к предшествующим событиям со
стороны свидетелей, экспертов, подсудимого и против-
ника оратора может быть совсем неожиданным... Боль-
шие изменения может вносить экспертиза. Вновь выз-
ванные сведущие лица могут иногда дать такое объ-
яснение судебно-медицинской стороне дела, внести та-
кое неожиданное освещение смысла тех или других яв-
лений или признаков, что из-под заготовленной заранее
речи будут выдвинуты все сваи, на которых держалась
постройка. Каждый старый судебный деятель, конечно,
многократно бывал свидетелем такой <перемены деко-
раций>. Если бы действительно существовала необходи-
мость в предварительном письменном изложении речи,
то возражения обыкновенно бывали бы бесцветны и
кратки. Между тем в судебной практике встречаются
возражения, которые сильнее, ярче, действительнее
первых речей. Я знал судебных ораторов, отличавших-
ся особой силой именно своих возражений и даже про-
сивших председателей не делать перед таковыми пере-
рыва заседания, чтобы сразу, <упорствуя, волнуясь и
спеша>, отвечать противникам. Несомненно, что судеб-
ный оратор не должен являться в суд с пустыми рука-
ми. Изучение дела во всех подробностях, размышление
над некоторыми возникающими в нем вопросами, ха-
рактерные выражения, попадающиеся в показаниях и
письменных вещественных доказательствах, числовые
данные, специальные названия и т. п. должны оставить
свой след не только в памяти оратора, но и в его пись-
менных заметках. Вполне естественно, если он по

* Инциденты судебного заседания.
!!351

сложным делам набросает себе план речи или ее схему
(так делывал князь А. И. Урусов, располагавший на
особых таблицах улики и доказательства концентриче-
скими кругами), своего рода vade mecum* в лесу
разнородных обстоятельств дела. Но от этого еще да-
леко до изготовления речи <в окончательной форме>.
Поэтому я, никогда не писавший своих речей предвари-
тельно, позволяю себе в качестве старого судебного
деятеля сказать молодым деятелям вопреки автору
<Искусства речи на суде>: не пишите речей заранее, не
тратьте времени, не полагайтесь на помощь этих сочи-
ненных в тиши кабинета строк, медленно ложившихся
на бумагу, а изучайте внимательно материал, запоми-
найте его, вдумывайтесь в него - и затем следуйте со-
вету Фауста: <Говори с убеждением, слова и влияние
на слушателей придут сами собою!>

К этому я прибавил бы еще одно: читайте со внима-
нием книгу П. С. Пороховщикова: с ее написанных пре-
красным, живым и ярким слогом поучительных страниц
веет настоящей любовью к судебному делу, обращаю-
щей его в призвание, а не в ремесло...

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Эпиграфом к настоящей книге П. Сергеич взял слова одного из
персонажей трагедии Шекспира <Гамлет> - Полония, обращенные им
к своему сыну Лаэрту:

Но главное: будь верен сам себе;
Тогда как вслед за днем бывает ночь,
Ты не изменишь и другим
(пер. M .А. Лозинского).

2 Аристотель говорит... - с мыслями Аристотеля по этому поводу
можно ознакомиться в сборнике <Об ораторском искусстве>, изд. 2-е,
Госполитиздат, 1959, стр. 21.

3 Алиби (лат.) - доказательство невиновности, основанное на
утверждении, что обвиняемый не мог участвовать в приписываемом
ему преступлении, так как в момент совершения преступления нахо-
дился в другом месте.

4 Aquuf et ignis interdictio (лат.) - изгнание из отечества.
5 Amicus Plato, sed megis amica veritas (лат.) - Платон мне
друг, но истина еще больший друг (слова, приписываемые Аристо-
телю) .

6 Cherchez la femme (фр.) - ищите женщину.
7 Статья 1455 Уложения о наказаниях уголовных и исправитель-
ных*: <За убийство умышленное, но без обдуманного заранее наме-
рения виновные подвергаются:

лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы
на время от двенадцати до пятнадцати лет, или на время от пят-
надцати до двадцати лет, если убийство сопровождалось особенны-
ми, увеличивающими вину обстоятельствами, которые означены в
ст. ст. 1452 и 1453 (см. прим. 101 - А. Г.).

* В дальнейшем - уложение о наказаниях.
!!353

Если убийство учинено хотя не случайно, но в запальчивости или
раздражении, и особенно когда раздражение вызвано было насиль-
ственными действиями или тяжким оскорблением со стороны убитого,
виновный, по усмотрению суда, подвергается:

лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы
на время от восьми до двенадцати лет или от четырех до восьми
лет;

или же лишению всех особенных, лично и по состоянию при-
своенных, прав и преимуществ и отдаче в исправительные аре-
стантские отделения на время от четырех до пяти лет...>

8 Под сидячей магистратурой в данном случае следует понимать
корпорацию чиновников, занимающих те или иные канцелярские по-
сты, в том числе чиновников, отправляющих функции суда.

9 Стихотворения, приведенные П. Сергеичем в сноске, предста-
вляют собой отрывки из следующих поэтических произведений: пер-
вое - А. С. Пушкин <Полтава>, второе - А. С. Пушкин <Анджело>,
третье - А. С. Грибоедов <Горе от ума> (слова Фамусова).
10 testimonium paupertatis (лат.) - свидетельство о бедности.
11 Ленский - персонаж романа в стихах А. С. Пушкина <Евгений
Онегин>. <Потух огонь на алтаре> - строчка из этого произведения.

12 Де-Бетс, Герман, Искусство говорить на суде, перевод с фран-
цузского В.В.Быховского, М., 1896.

13 Ромео-герой трагедии В. Шекспира <Ромео и Джульетта>.
Гамлет - герой одноименной трагедии того же автора.
14 Дело Плотицыных... Упомянутое П. Сергеичем дело Плотицыных
(апелляционная жалоба) разбиралось в 1-м отделении V департа-
мента правительствующего сената 20 августа 1869 г. Несколько ранее
определением  Тамбовской  уголовной  палаты  М. К. Плотицын,
Т. Е. Плотицына и И. С. Зыкин были лишены всех прав состояния и
приговорены к различным срокам наказания за принадлежность к сек-
те скопцов.

При рассмотрении апелляционной жалобы защитником выступал
В. Д. Спасович.

15 <...вот когда этот нож, как змий, проскользнул в его ру-
ку> - слова из защитительной речи С. А. Андреевского по делу Ива-
нова. См. <Судебные речи известных русских юристов>, стр. 16). К
сожалению, в этом сборнике ошибочно напечатано <как змей>.

16 Тавтология - повторение одного и того же определения ины-
ми словами (например, старый старик).

17 Плеоназм-употребление слов или выражений с одинаковым
значением и потому, как правило, излишних.
18 В современном переводе этот отрывок звучит так:

<Обдумать надо мысль, а лишь потом писать!     >
Пока неясно вам, что вы сказать хотите,
Простых и точных слов напрасно не ищите;
Но если замысел у вас в уме готов,
Вам нужные слова придут на первый зов>.

См. Буало, Поэтическое искусство. Политиздат, М., 1957, с, 62.
19 Статья 9 уложения о наказаниях гласит: <Покушением на пре-
ступление признается всякое действие, коим начинается или продол-
жается приведение злого намерения в исполнение>.

20 Свой монплог <А, так с тобой была царица Меб!> Меркуцио
произносит не во 2-м, как ошибочно указывает П. Сергеич, а в 1-м акте

!!354

 "Ромео и Джульетты>. Меб-фантастический персонаж английских
народных поверий, повелительница фей и эльфов. Согласно поверью,
она помогала рождению снов.

21 Грациано-персонаж комедии Шекспира <Венецианский ку-
пен>- В данном случае П. Сергеич, по-видимому, имеет в виду слова
другого персонажа этой комедии - Басеанио, сказанные им по поводу
речи Грациано: <Грациано говорит бесконечно много пустяков, больще,
чем кто-либо в Венеции; его рассуждения - это два зерна пшени-
цы, спрятанные в двух мерах мякины. Чтобы их найти, надо искать
весь день, а найдешь - увидишь, что и искать не стоило> (акт 1, сце-
на 1).

22 Статья 1647 уложения о наказаниях предусматривает наказа-
ние за кражу из обитаемого строения или с его двора или из находя-
щихся во дворе построек посредством взлома преград.

23 Статья 1681 уложения о наказаниях предусматривает наказа-
ние за присвоение или растрату чужого движимого имущества.
24 Статья 1612 уложения о наказаниях гласит:
<За поджог какого-либо, самому зажигателю принадлежащего,
имущества, обеспеченного в страховом от огня обществе, буде сие им
сделано единственно в намерении получить от того денежную при-
быль, виновный подвергается:

лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных,
прав и преимуществ и отдаче в исправительные арестантские отде-
ления на время от четырех до пяти лет.

Когда ж, таким образом, подожжено строение, в котором находи-
лись люди, или когда пожар сообщился чужим строениям, или, нако-
нец, когда подожженное находилось поблизости других строений, то
виновный в том приговаривается к наказанию:

по правилам, в статьях 1606, 1607, 1608 и 1609 о умышленном
поджоге строений, обитаемых или необитаемых, постановленным>.

25 Мария Магдалина - мифическая последовательница Иисуса
Христа. До встречи с ним вела развратную жизнь и под его влиянием
раскаялась; Соня Мармеладова - персонаж произведения Ф. М. До-
стоевского <Преступление и наказание>; Надежда Никомевна - ге-
роиня одноименного рассказа В. М. Гаршина; Катюша Маслова - ге-
роиня романа Л. Н. Толстого <Воскресение>.

26 /7. Сергеич имеет в виду дело офицера французской армии
Эмиля де ла Ронсьера, преданного суду по обвинению в покушении на
изнасилование дочери генерала Мореля - Марии Морель. Дело рас-
сматривалось 5 июня 1835 г. Сенским окружным судом с участием
присяжных заседателей. Ше д'Эст Анж выступал защитником ла Рон-
сьера. Интересы гражданского истца представляли два выдающихся
судебных оратора Франции Пьер-Антуан Беррье и Одилон Барро.
Обвинителем в процессе был прокурор Понтаррьё-Лафосс. Несмотря
на блестящую защитительную речь Ше д'Эст Анжа, присяжные приз-
нали ла Ронсьера виновным, и суд постановил лишить подсудимого
всех прав состояния, заключить в тюрьму сроком на 10 лет. Как вид-
но, Пороховщиков здесь на стороне Ше д'Эст Анжа и обвиняемого.

Подробно ознакомиться с делом ла Ронсьера читатель может в
сборнике <Судебные ораторы Франции XIX века>, изд. Института
международных отношений, М., 1959.

27 Дело О. Афанасьевой рассматривалось в С.-Петербурге в марте
1861 года. О. Афанасьева вместе со своим любовником М. Козьминым
обвинялась в покушении на утопление своего мужа.

В очень короткой защитительной речи С. А. Андреевский вспомнил
слова старинной песни о том, что <чувства страсти без бед, без

355

злой напасти> нигде на свете не существуют. Это, видимо, и имеет в
виду Сергеич. Подробнее о деле см. С. А. Андреевский, Драмы
жизни, П., 1916, стр. 181-189.

28 Обвинителем по делу о Станиславе и Эмиле Янсенах, обвиняе-
мых во ввозе в Россию фальшивых кредитных билетов, и Германии
Акар, обвиняемой в выпуске и обращении таких билетов, выступал
А. Ф. Кони. Дело рассматривалось 25-26 апреля 1870 г. в Петербург-
ском окружном суде с участием присяжных заседателей. Защищали:
Э. Янсена - В. Д. Спасович, С. Янсена - Буймистров, Акар - Язы-
ков. Присяжные заседатели признали всех подсудимых виновными по
предъявленному против них обвинению. Подробнее см.: А. Ф. К он и,
Избранные произведения, т. 1, Госюриздат, 1959, с. 287-324.

29 Каин и Авель - библейские персонажи, братья, первый из ко-
торых убил второго. Имя Каина стало нарицательным для братоу-
бийцы.

30 Дон Жуан (Дон Гуан) - в данном случае герой произведения
А. С. Пушкина <Каменный гость>.

31 <Он как дерево, как лед> - слова, сказанные В. Д. Спасовичем
про Е.Емельянова, убившего свою жену (см. прим.").

32 Le mieux est l'ennemi du bien (фр.) - лучшее - враг хоро-
шего.

33 tout discours doit avoir ses inegalites (фр.) - любая речь
должна иметь свои особенности.

34 mira in quibusdam rebus verborum proprietas est (лат.) - в
известных обстоятельствах поразительно особое значение слов.

35 Пусть головы моей рука твоя коснется - четверостишие из
элегии А.А.Фета <Смерти> (1884 г.).

36 Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! - начало
XV главы произведения Л. Н. Толстого <Детство>.

37 Придите ко мне все труждающиеся и обремененные - слова,
приписываемые библией Иисусу Христу.

38 Речь А. Ф. Кони о Пушкине - имеются в виду заключитель-
ные слова речи А. Ф. Кони на торжественном заседании Академии на-
ук 26 мая 1899 г.

39 Оратор, бесспорно занимающий первое место - имеется в ви-
ду А. Ф. Кони. <А. Ф. Кони произносит свои речи сдержанно и спо-
койно, - пишет А. Г. Тимофеев в книге <Судебное красноречие в Рос-
сии> (1910),-без излишних жестикуляций, понижений и повыше-
ний голоса, крикливого пафоса...> (с. 4).

40 Книга Рихарда Гарриса <Hints оп Advocacy> вышла в пе-
реводе П.С.Пороховщикова в 1910 году в приложении к <Журналу
Министерства Юстиции>. В обзоре литературы за 1910 год журнал
<Право> писал по поводу перевода>: <Имя переводчика гарантирует
качество перевода>. В 1911 году эта книга вышла отдельным изданием
в Петербурге под заглавием <Школа адвокатуры>. В посвящеиии
П. С. Пороховщиков писал:

<С переводом этой книги связано одно из лучших воспоминаний
моей жизни. Незабвенный Александр Яковлевич Пассовер считал со-
чинение Гарриса украшением европейской судебной литературы и дру-
жески приветствовал мое намерение издать его на русском языке; по
его просьбе к В.Ф. Дерюжинскому (редактор <Журнала Министерст-
ва Юстиции> - А. Т.) оно было первоначально напечатано в прило-
жении к <Журналу Министерства Юстиции>; ему принадлежит мысль
изменить английское заглавие (<Советы адвокату>.- А. Т.). Светлой
и благодарной памяти о нем я посвящаю свою скромную работу>.
41 <".Тихонько и тихонько работа внутри кладовой продолжается>

!!356

 - слова из защитительной речи С. А. Андреевского по делу братьев
Келеш (см. <Судебные речи известных русских юристов>, Госю-
риздат, 1957, с. 165-166).

42 Д. Коровяков, Искусство выразительного чтения, СПб., 1904. В
1914 году вышла другая книга Д. Д. Коровякова <Искусство и
этюды выразительного чтения художественных литературных произ-
ведений>.

43 oxymoron - латинская транскрипция греческого слова <оксиморон>,
означающего до (кажущейся) нелепости заостренное выра-
жение, образное сочетание противоречащих друг другу понятий.

44 meiosis - латинская транскрипция греческого слова, озна-
чающего уменьшение; здесь и далее в значении признания своей
ошибки.

45 rem dicendo subjiciet oculis (лат.) - пусть оратор своей речью
сделает дело очевидным, представит его образно (Цицерон).

46 <О, мощный властелин судьбы>... - четверостишье из поэмы
А. С. Пушкина <Медный всадник>.

47 <В уме, подавленном тоской> - отрывок из стихотворения
А.С.Пушкина <Воспоминание>.

48 <Уж  побледнел закат румяный> - отрывок из поэмы
А. С. Пушкина <Руслан и Людмила>.

49 "И тополи, стеснившись в ряд> - отрывок из поэмы
А. С. Пушкина <Полтава>.

50 Виктор Гюго обращается к солдатам... - П. Сергеич цитирует
отрывок из воззвания В. Гюго к армии 2 декабря 1851 г.

51 <...О которых говорит Цицерон в <Риторике ad Herrennium"-
Геренний - римское имя, которому посвящена анонимная <Ритори-
ка>, приписываемая Цицерону.

52 По поводу рассуждений Аристотеля о метафорах см. сборник
<Об ораторском искусстве>, изд. 2-е. Госполитиздат, 1959, стр. 29-31.

53 Имеется в виду дело, слушавшееся в середине 90-х годов в ка-
мере мирового судьи 13-го участка С.-Петербурга. Антисемит
Лютостанский обвинял редактора-издателя газеты <Гамелиц> А. О.
Цедербаума в оскорблении в письме. В защитительной речи С. А. Андреев-
ский показал антисемитскую сущность обвинения Лютостанского. Суд
оправдал Цедербаума.

54 <И день настал. Встает с одра...> - этот и следующий отрывки
из поэмы А. С. Пушкина <Полтава>.

55 У Шекспира на похоронах Генриха V - речь идет о первой
сцене трагедии В. Шекспира <Генрих VI>. Цитируемые П. Сергеичем
слова принадлежат герцогу Эксетеру.

<Мы в трауре, - зачем мы не в крови?
Ведь умер Генрих, не воскреснет вновь.
Над деревянным гробом мы стоим
И чтим бесславную победу смерти
Присутствием своим, подобно пленным,
Влекомым триумфальной колесницей>.

(<Генрих VI> акт 1, сц. 1. В. Шекспир, Полное собрание сочинений
в 8 томах, т. 1, <Искусство>, М" 1957, с, 88).

56 Дело Максименко рассматривалось в начале 1890 года. След-
ствием было установлено, что Н. Максименко скончался от отравле-
ния мышьяком. К суду по обвинению в отравлении были привлечены
жена Максименко - Александра Дубровина и его теща Варвара Дусти

!!357

Дело рассматривалось сначала в Таганрогском окружном су-
де, а потом по протесту прокурора передано для нового рассмотрения
в Харьковский окружной суд. Защищали подсудимых Ф. Н. Плевако'и
Н. И. Холева.

Присяжные заседатели оправдали обвиняемых.
Подробнее см. в сборнике <Судебные речи известных русских
юристов>, Госюриздат, 1957, стр. 555- 574 и 821-865,

57 Дело Егора Емельянова, обвинявшегося в утоплении своей же-
ны Лукерьи Емельяновой, разбиралось в Петербургском окружном су-
де 12 декабря 1872 г. с участием присяжных заседателей. Обвините-
лем по делу выступал А. Ф. Кони, бывший тогда прокурором столич-
ного суда. Защищал подсудимого В. Д. Спасович.

Присяжные признали Емельянова виновным в убийстве жены с
заранее обдуманным намерением. Подробнее см.: А. Ф. Кони, Избран-
ные произведения, т. 1, Госюриздат, 1959, с. 211-231.

58 Статья 1477 уложения о наказаниях предусматривает наказа-
ние за нанесение тяжкого увечья с заранее обдуманным намерением.

59 Дело О.Штейн должно было слушаться в конце 1907 года в
С.-Петербургском окружном суде с участием присяжных заседателей.
Штейн обвинялась в мошенничестве, растрате и подлогах. Вместе с
ней как пособник к суду был привлечен ее любовник фон Дейч. Одна-
ко отпущенная под залог О. Штейн скрылась. Это произошло после
совещания ее со своими защитниками Пергаментом, Базуковым и
Аронсоном, которые сообщили ей, что дело <стоит очень плохо>. Пос-
ле того как выяснилось, что Штейн скрывается в США, она была
вновь арестована. Теперь уже в вину ей вменялось: 1) растрата дви-
жимого имущества, описанного у нее по разным гражданским взыска-
ниям, и 2) составление подложной телеграммы от имени русского
консульства в Париже на свое имя о высылке капиталов в министер-
ство. Формулировка обвинения была изменена в силу того, что по су-
ществовавшей тогда конвенции США не признавали мошенничество
преступлением, обвиняемый в котором подлежал выдаче.

Дело слушалось 4-II декабря 1908 г. Защищал подсудимую
А. В. Бобрищев-Пушкин. Присяжные признали Штейн виновной, но
заслуживающей снисхождения. Фон Дейч был оправдан.

60 Дело села Люторич, или дело люторических крестьян, слуша-
лось в московской судебной палате 17 декабря 1880 г. с участием со-
словных представителей. 34 крестьянина села Люторич Епифанского
уезда Тульской губернии обвинялись в оказании сопротивления долж-
ностным лицам при исполнении ими судебного решения. Защитником
подсудимых был Ф. Н. Плевако.

Процесс приковал внимание широкой общественности России.
Общественное мнение оказало известное влияние на суд, который вы-
нужден был оправдать большинство обвиняемых. Трое крестьян были
присуждены к тюремному заключению, а один - к штрафу.
Подробнее см. в сборнике <Судебные речи известных русских юристов>.
Госюриздат, 1957, стр. 542- 554.

61 Клятвы Демона Тамаре - речь идет о персонажах произведе-
ния М. Ю. Лермонтова <Демон>.
Слова Мазепы из поэмы А. С. Пушкина <Полтава>.
62 Драма В. Гюго <Король забавляется>. По мотивам этой драмы
написана опера Верди <Риголетто>.

63 Дело Дрейфуса - дело по обвинению офицера генерального
штаба французской армии капитана Альфреда Дрейфуса, преданного
в 1894 году суду по обвинению в государственной измене. Дело было
сфабриковано реакционной французской военщиной и консервативными

!!358

кругами монархо-клерикальной буржуазии. Дрейфус был обвинен в
том, что он выдал какой-то секретный документ иностранному госу-
дарству.

Суд признал Дрейфуса виновным в государственной измене и
приговорил его к пожизненному заключению в крепости и лишению
чина. При этом в приговоре и на процессе никакие секретные доку-
менты не фигурировали, не упоминалось ни об их содержании, ни о
том, какому государству они были переданы.

Несправедливое осуждение Дрейфуса всколыхнуло общественное
мнение Франции. Передовые люди справедливо видели в процессе
Дрейфуса гнуснейший акт антисемитизма (Дрейфус был евреем). В
защиту Дрейфуса выступил Эмиль Золя. В своем письме к президенту
Франции, озаглавленном <Я обвиняю>, Золя назвал процесс Дрейфуса
позором для Франции. Письмо послужило поводом для привлечения
Золя к ответственности по обвинению в диффамации и клевете по ад-
ресу французской армии и правительства. Процесс Золя, явившийся
по существу продолжением процесса Дрейфуса, проходил в янва-
ре-феврале 1898 года. Защитником Золя в STOM процессе выступил
молодой адвокат Лабори,

Упоминаемая П. С. Пороховщиковым речь Лабори по делу Дрей-
фуса была произнесена на процессе Золя, однако имя Золя в речи
почти не упоминалось. Лабори сделал очень много для того, чтобы
вновь привлечь общественное мнение Франции к делу Дрейфуса.

Формально Лабори проиграл процесс. Э. Золя и редактор газеты
<Орор> (в которой было опубликовано письмо Золя к президен-
ту) - Перрон были признаны виновными в диффамации и клевете и
присуждены к разным срокам тюремного заключения и штрафам.
Однако речь Лабори вызвала во Франции и во всем мире огромный
политический резонанс. Под давлением общественного мнения уголов-
ная палата кассационного суда Франции приняла решение о пересмот-
ре дела Дрейфуса. Общее собрание кассационного суда вынесло реше-
ние о необходимости передать дело Дрейфуса на новое рассмотрение
другому составу военного суда. Но и новый состав суда, несмотря на
очевидную невинность Дрейфуса, вновь вынес ему обвинительный
приговор, сократив лишь срок наказания.

Лишь в 1906 году Дрейфус был полностью реабилитирован и вос-
становлен в прежних правах с сохранением воинского чина.

Материалы дела Дрейфуса, в том числе ргчь Лабори, можно
найти в сборнике <Судебные ораторы Франции XIX века>, М"
1959.

64 Concessio (лат.) - уступка, позволение, согласие.
65 Sermocinatio (лат.) - приведение чьих-либо слов, введение
чужой речи, цитирование.

66 Сергеич цитирует отрывок из защитительной речи С. А. Андре-
евского по делу Зайцева (см. С. А. Андреевский, Драмы жизни,
1905, с. 51).

66а Uradatin (лат.) - постепенное возвышение, усиление,
67 Similifudo (лат,) - уподобление, сравнение, аналогия.
68 Significafio (лат.) - здесь в значении намек.
69 Exclamat'o (лат.) - восклицание, возглас.
70 Antithesis (лат.) (антитеза) - противоположность, противо-
речие.

71 Divisio (лат.) - разделение, расчленение.
72 Disjtinctio (лат.) -обособление понятия.
73 Dislributlo (лат.) - разделение понятия на составные части,

!!359

74 Apostrophe (лат.) (апостроф) - обращение судебного орато-
ра не к судье, а к своему противнику; обращение вообще.
75 Exhortatio (лат.) -одобрение, поощрение.

76 Взгляните на организацию таможни - Сергеич цитирует отры-
вок из речи С. А. Андреевского на процессе по делу Таганрогской та-
можни (12 февраля-8 марта 1885 г.). Подробнее см.: С. А. Анд-
реевский, Драмы жизни, П., 1916, стр. 333- 341.

77 Synecdoche (лат.) (синекдоха) - название части вместо цело-
го, причины вместо следствия, собственного имени вместо нарица-
тельного.

78 <И железная лопата...> - четверостишие из стихотворения
М.Ю.Лермонтова <Спор> (1841 г.).

79 <Была та смутная пора> - отрывок из поэмы А. С. Пушкина
<Полтава>.

80 Дело Андреева рассматривалось С.-Петербургским окружным
судом в 1907 году. Вкратце суть его состоит в том, что богатый купец
и биржевой маклер Андреев убил из ревности свою жену Сарру Леви-
ну. Защитником Андреева в судебном процессе выступал С. А. Андре-
евский. В защитительной речи, полной глубокого психологического
анализа, он сумел доказать, что убийца действовал в состоянии аф-
фекта или, по выражению Андреевского, в состоянии <умоиссту-
пления>.

Присяжные оправдали обвиняемого. С речью С, А. Андреевского
на этом процессе можно познакомиться в сборнике <Судебные речи
известных русских юристов>, Госюриздат, 1958, с. 126-134.

81 Смысл притчи о сеятеле, якобы поведанной Иисусом Христом
ученикам, состоит в следующем. Вышел сеятель сеять. Одно зерно
упало при дороге, и птицы склевали его. Другое зерно упало на каме-
нистую почву, где земля была неглубока. Зерно взошло, но под лучами
солнца росток завял, так как не имел корня. Третье зерно упало в
терние, которое заглушило его. Но некоторые зерна упали на добрую
землю и принесли плоды: <одно во сто крат, а другое в шестьдесят,
иное же в тридцать>.

Разъясняя значение этой притчи, Христос якобы сказал, что ко
всякому, кто слушает о царстве небесном и ничего не понимает, при-
ходит лукавый и <похищает посеянное в сердце его> - вот кого озна-
чает посеянное при дороге>. Посеянное на каменистой почве означает
человека, который с радостью воспринимает божественное открове-
ние, но сам непостоянен и подвержен соблазнам. Посеянное в тернии
означает человека, слышащего <слово божие>, но <забота века сего и
обольщение богатства> заглушают у него это слово. <Посеянное же на
доброй земле означает слышащего слово и разумеющего, который и
бывает плодоносен, так что иной приносит плод во сто крат, иной в
шестьдесят, а иной в тридцать> (Евангелие от Матф., гл. 13). О смо-
ковнице... - В евангелии есть повествование о том, что Христос, воз-
вращаясь из Вифании в Иерусалим, захотел есть. Увидев на дороге
смоковницу, он осмотрел ее, но плодов не увидел. Тогда он произнес:
<Да не будет же впредь от тебя плода вовек>. И смоковница засохла.
В ответ на вопрос учеников, как это могло произойти, Христос отве-
тил: <Если будете иметь веру и не усумнитесь, не только сделаете то,
что сделано со смоковницею, но, если и горе сей скажете: <поднимись
и ввергнись в море>, - будет>. (Евангелие от Матф., гл. 21).

Слова о птицах небесных и о лилиях... - Согласно евангелию,
Иисус Христос учил не заботиться о пище и одежде. Слова о птицах
и лилиях выглядят в евангелии так:
<26. Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают
в житницы; и отец ваш небесный питает их. Вы не гораздо ли
лучше их?>...

!!360

<28. И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые ли-
лии, как они растут? Не трудятся, не прядут;

29. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевал-
ся так, как всякая из них;

30. Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтру будет
брошена в печь, бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!> (Еванге-
лие от Матф., гл. 6).

82 Драма Байрона <The Deformed Transformed> - имеется в ви-
ду драматическая поэма Байрона <Преображенный урод> (1822 г.).

83 der Wunsch ist der Vater des Gedankens (нем.) - желание -
отец мысли.

84 They wish was father, Harry, to that thought (англ.) - твое
желание, Гарри, было отцом этой мысли.

85 Sweet is revenge, especially to women (англ.) - сладка месть,
особенно для женщин.

86 Que la vengeance est douce ft Pesprit cfune femme (фр.) -
мстительность в характере женщины^

87 Коронньш суд - суд, состоящий из постоянных судей-чинов-
ников без участия присяжных заседателей. После прихода буржуазии
к власти в государствах, сохранивших монархическую форму правле-
ния, судьи назначались королевской властью и считались как бы пред-
ставителями короны - отсюда название <коронный суд>. Обычно со-
стоял из представителей крупных земельных собственников и бур-
жуазии.

88 Казенная палата - губернский орган министерства финансов
России. В ведении этой палаты находились губернские и уездные каз-
начейства. Палата занималась учетом государственных расходов и от-
четностью по ним. Одно из наиболее бюрократических учреждений
местного самоуправления царской России, где процветало казнокрад-
ство и взяточничество.

Контрольная палата - местный (губернский) орган государ-
ственного контроля. Были подчинены непосредственно государствен-
ному контролеру.

89 Экклезиаст - название ветхозаветной библейской книги, авто-
ром которой, по преданию, был царь Соломон, известный своею муд-
ростью. Представляет сборник афористических высказываний, глав-
ным образом религиозного содержания.

90 Книга Ларошфуко <Максимы и моральные размышления> вы-
пущена в 1959 году Гослитиздатом.

91 Статья 1489 уложения о наказаниях: <За причинение кому-ли-
бо с умыслом тяжких, подвергающих жизнь его опасности, побоев,
или иных истязаний, или мучений виновный, смотря по оказанной им
при сем большей или меньшей жестокости, по степени причиненного
им вреда и другим сопровождавшим его деяние обстоятельствам, при-
говаривается:

к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоен-
ных, прав и преимуществ и к отдаче в исправительные арестант-
ские отделения по первой, второй или третьей степени статьи 31
сего уложения>.

Статья 1496 предусматривает, что по требованию самих потер-
певших увечье, побои, истязания или по требованию их родителей, де-
тей, супругов, родственников, опекунов или поверенных виновные мо-

!!361

92 Meditatio (лат.) - подготовка.

93 Дело Николая Кашина, подробно изложенное Серовичем в
настоящей книгг, слушалось 13 сентября 1901 г. в С.-Петербург-
ском окружном суде с участием присяжных заседателей. Защищал
подсудимого Н. П. Карабчевский. Присяжные признали Кашина неви-
новным.

94 / ч. 1462 ст. уложения о наказаниях: <Кто, с ведома и по со-
гласию самой беременной женщины, умышленно, каким бы то ни бы-
ло средством, произведет изгнание плода ее, тот за сие подвергается:

лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных,
прав и преимуществ и отдаче в исправительные арестантские отде-
ления на время от пяти до шести лет>.

Статья 1463 предусматривает, что наказания, определяемые пре-
дыдущей (а также 1461) статьей, <возвышаются одной степенью>, ес-
ли в употреблении средств для изгнания плода беременной женщины
изобличены врач, акушер, повивальная бабка или аптекарь или же
когда доказано, что подсудимый и раньше был виновен в таком пре-
ступлении.

95 Дело о подлоге завещания капитана гвардии Седкова вдовой
С. К. Седковой и другими рассматривалось С.-Петербургским окруж-
ным судом с участием присяжных заседателей 27-28 марта 1875 г.
Подсудимых защищали Лохвицкий, Спасович, Боровиковский, Войце-
ховский. Языков. С обвинительной речью выступил А. Ф. Кони.

Присяжные заседатели признали виновными в подлоге завещания
четырех подсудимых. Трое обвиняемых, в том числе и Седкова, были
оправданы. См. подробнее: А. Ф. К он и. Судебные речи, СПб., 1905,
с. 331-365.

96 De lnventione (лат.) - произведение Цицерона <Об изобрете-
нии> (о нахождении материала для ораторской речи).

97 П. Сергеич упоминает дело об акушере Колосове и дворянине
Ярошевиче, обвинявшихся в участии в подделке акций Тамбовско-
Козловской железной дороги. Дело слушалось в С.-Петербургском ок-
ружном суде с участием присяжных заседателей 14-16 февраля
1874 г. Обвинителем по делу выступал А. Ф. Кони. Решением присяж-
ных заседателей Колосов был признан виновным в организации, в со-
обществе с другими лицами, подделки тамбовско-козловских акций и
в доставлении их в Россию с целью сбыта; Ярошевич признан винов-
ным в доставлении денежных средств для подделки. Подробности см.
К они А. Ф., Судебные речи, СПб., 1905, с. 234-280.

98 Дело об убийстве генеральши Болдыревой рассматривалось в
Пензенском окружном суде. Суть дела такова: 28 марта 1894 г. в Пен-
зе, в доме полковника А. О. Тальма, произошел пожар, во время кото-
рого были убиты Болдырева и ее служанка Савинова. В преднамерен-
ном убийстве и поджоге с целью скрыть следы преступления был об-
винен А. Л. Тальма. Присяжные признали Тальма виновным, и суд
приговорил его к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторж-
ные работы на 15 лет. Кассационная жалоба была оставлена без по-
следствий.

Через несколько лет был обнаружен настоящий убийца Болды-
ревой.

99 Речь Цицерона <De suppliciis> (<О казнях>) - имеется в виду
речь против Верреса. См. прим.'^',

Статья 1532 уложения о наказаниях предусматривает наказа-
ние за обесчещение несовершеннолетней своим опекуном или
учителем или иным лицом, осуществлявшим за нею надзор и имевшим над
нею власть.

!!362

101 Статья 13 уложения о наказаниях разграничивает зачинщи-
ков, сообщников, подстрекателей, пособников и других соучастников
преступления.

Статья 1452 предусматривает наказание за убийство с заранее
обдуманным намерением беременной женщины человеком, знающим,
что она находится в таком положении.
102 Дело об убийстве коллежского асессора Чихачова разбиралось
С.-Петербургским окружным судом с участием присяжных заседате-
лей 2-3 марта 1874 г. Суду были преданы отставной штабс-капитан
N. и его жена. Обвинителем был А. Ф. Кони, защитником подсудимо-
го-В. Д. Спасович, защитником подсудимой - Герард.

Решением присяжных заседателей штабс-капитан N. был приз-
нан виновным в нанесении с намерением смертельных ран в запальчи-
вости и раздражении, но без умысла на убийство; его жена - оправ-
дана. Подробнее см. К они А. Ф" Избранные произведения, т. 1,
Госюриздат, 1959, с. 459- 507.

103 Македонская фаланга-сомкнутый строй пехоты в войске
Александра Македонского. Строй насчитывал 16 шеренг по 1024 чело-
века в каждой.

104 Гоплиты - тяжело вооруженные воины, составлявшие фа-
ланги.

105 В современном переводе (С. Шервинского) этот отрывок зву-
чит так:

Часто уже и стихи у нее сочинял я в объятьях,
Гекзаметрический счет пальцами перебирал
Я у нее на спине...

См. Геге, Собрание сочинений в тринадцати томах, т. l, M.-Л"
1932, стр. 176.

106 се diable fhomme n'est jamais content (фр.).-этот чело-
век-дьявол никогда не доволен.

107 Цицерон... говорит словами Антония-диалог <Об ораторе>
написан Цицероном в виде якобы имевшей место беседы виднейших
ораторов: Лициния Красса, Марка Антония и др.

108 Quot homines, tot causae - Сергеич перефразирует извест-
ное латинское выражение (Quot homines, tot sententiae - сколько
людей, столько мнений) - сколько людей, столько процессов.

109 Речь за Секста Росция была произнесена Марком Туллием
Цицероном в 80 г. до н.э. в связи со следующими обстоятельствами:

Секст Росций-отец, богатый помещик из г. Америи, в конце 81 г.
до н. э. был найден убитым в Риме. Родственники убитого Т. Росций
Капитон и Т. Росций Магн решили воспользоваться его наследством,
которое по праву принадлежало сыну покойного - Сексту Росцию.
Сговорившись с любимцем Суллы Л. Корнелием Хрисогоном, они зад-
ним числом внесли имя Секста Росция-сына в проскрипционные спи-
ски. Вслед за этим наследство было продано с аукциона, и его за бес-
ценок приобрел Хрисогон.

Выселив Секста Росция из его имений, Хрисогон, Капитон и
Магн решили убить его, но после неудачного покушения обвинили его
в отцеубийстве.

!!363

Дело рассматривалось учрежденной Суллой уголовной комиссией.
Обвинитель был подкуплен Хрисогоном. Обвинение поддерживало нести
мало влиятельных лиц. Защитником Секста Росция был один
Цицерон. В своей блестящей речи он убедительно доказал невиновность
Секста Росция. Обвиняемый был оправдан.

110 Argumenta morum ex minimis quoque licet capere (лат.) -o
человеке можно судить по мелочам его поведения.

111 В современном переводе этот отрывок звучит следующим об-
разом:

Природа, от своих бесчисленных щедрот,
Особые черты всем людям раздает,
Но подмечает их по взгляду, по движеньям
Лишь тот, кто наделен поэта острым зреньем.

См. Буало, Поэтическое искусство, М., 1957, стр. 92.
112 Во всей Киропедии...-<Киропедия>-произведение
Ксенофонта. Опубликовано на русском языке в 3-й части Сочинений,
изд. 3-е, СПб., 1897.

113 Статья 1490 уложения о наказаниях предусматривала наказа-
ние (лишение всех прав состояния и ссылку в каторжную работу на
срок от 4 до 6 лет) за нанесение побоев, увечий или тяжких ран, если
даже виновный и не имел прямого намерения нанести эти увечья.

Если же в результате побоев наступила смерть, срок ссылки в ка-
торжную работу устанавливался от 8 до 10 лет.

114 Прелат с мальтийским крестом на сутане... Прелат-в като-
лической и англиканской церкви - титул, присваиваемый лицам, за-
нимающим высшие должности в церковной иерархии... Мальтийский
крест - отличительный знак духовно-рыцарского мальтийского орде-
на с центром в Риме.

115 Матрена в драме Толстого...-имеется в виду драма
Л. Н. Толстого <Власть тьмы>.

116 Позднышев-центральный персонаж повести Л.Н.Толстого
<Крейцерова соната>; Раскольников - герой произведения Ф. М. До-
стоевского <Преступление и наказание>; леди Макбет - героиня тра-
гедии Шекспира <Макбет>.

117 Речь Андреевского по делу Тарновского. Дело разбиралось
20 января 1905 г. в Гомеле. Тарновский обвинялся в убийстве любов-
ника своей жены Боржевского.  После защитительной речи
С. А. Андреевского присяжные оправдали подсудимого. Подробнее см.:
Андреевский С. А., Драмы жизни, 1916, с. 267-276.
118 Crimepassionnel (фр.) -преступление, внушенное страстью.
119 Дело об убийстве Коновалова, или <Коноваловское дело>, как
его называли современники, рассматривалось С.-Петербургским ок-
ружным судом с 9 по 12 декабря 1899 г. Суть дела состояла в том, ч\о
А. Коновалова в сообщничестве со своими родственниками Павловой
и Телегиным удушила своего мужа Петра Коновалова.
Защитником в процессе выступал А. И. Гиллерсон.
Присяжные обвинили в убийстве Телвгина и Павлову, но призна-
ли их достойными снисхождения. Суд приговорил их к 10 годам ка-
торжных работ. А. Коновалова была оправдана. Однако по протесту
прокурора приговор в отношении Коноваловой был отменен, и при
вторичном разбирательстве она была признана виновной в недонесе-
нии о преступлении. Подробнее см.: Гиллерсон А. И., Защити-
тельные речи, СПб., 1904, стр. 51-86.
120 ex nihilo nihil fit (лат.). - из ничего не выйдет ничего.

!!364

121 Дело Веры Засулич, обвиняемой в покушении на убийство
Петербургского градоначальника генерала Трепова, слушалось 31 мар-
та 1878 г. Петербургским окружным судом с участием присяжных за-
седателей. Покушение было вызвано возмущением распоряжением
Трепова высечь розгами содержащегося в доме предварительного за-
ключения политического подследственного Боголюбова. Передовая об-
щественность России расценила акт надругательства над Боголюбо-
вым как несовместимый с принципами гуманности. Выстрел В. Засу-
лич выражал протест прогрессивной общественности против незакон-
ных действий Трепова.

Защиту В. Засулич принял на себя адвокат П. А. Александров. 'В
своей защитительной речи он дал оценку бесчеловечному поступку
Трепова. Его речь прозвучала страстным осуждением телесных нака-
заний, унижающих достоинство человека.

Присяжные оправдали В. Засулич. Подробнее см. А. Ф. К он и,
Избранные произведения, т. II, Госюриздат, 1959, с. 7-244; защити-
тельная речь П. А. Александрова напечатана в сборнике <Судебные
речи известных русских юристов>, Госюриздат, 1957, с. 23-42.

122 Ipse mihi utero gessisse videtur (лат.) -делает вид,, что сам
носил во чреве.

123 Статья 128 уложения о наказаниях определяла, что дети, не
донесшие на родителей и вообще на родственников по прямой восхо-
дящей линии, а равно и родители на детей, супруги, не донесшие друг
на друга, родные братья и сестры на сестер и братьев, наказаниям не
подвергаются. Этой же статьей предусматривается смягчение наказа-
ний за недонесение и укрывательство для лиц, находящихся с обви-
няемым в отношениях свойства или обязанных ему воспитанием
и т. п.

124 Гнусное преступление Клавдия...-Речь идет о трагедии
Шекспира <Гамлет>. Клавдий, король датский, дядя Гамлета, убил в
сообщничестве с королевой своего предшественника и брата, отца
Гамлета.

125 В своей статье о Шекспире... - имеется в виду статья
Л. Н. Толстого <О Шекспире и о драме (критический очерк)>
(1903-1904 гг.). В этой статье Толстой высказывает свое резко от-
рицательное отношение к творчеству великого английского драма-
турга.

126 Статья 1642 уложения о наказаниях: <За грабеж, хотя и без
тех увеличивающих вину обстоятельств, о коих упоминается в стать-
ях 1638-1641 (в церкви, грабеж шайкой, во время пожара или если
учинивший грабеж был вооружен, хотя и не употреблял сего ору-
жия. - А. Т.), но соединенный с насилием или угрозами против огра-
бленного, если сии угрозы или насилие, по свойству своему, на осно-
вании статьи 1627 сего уложения (статья, определяющая, что такое
разбой. - А. Т.) не должны быть признаваемы разбоем, виновный,
смотря по роду насилия и угроз и по другим обстоятельствам дела,
подвергается:

лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы
на время от четырех до шести лет;

или лишению всех особенных, лично и по состоянию присво-
енных, прав и преимуществ и отдаче в исправительные арестант-
ские отделения на время от пяти до шести лет или от четырех до
пяти лет>.

!!365

127 Статья 1484 уложения о наказаниях гласит: "Если от причиненного
с обдуманным намерением или умыслом увечья, раны или иного
повреждения здоровью последует смерть, то виновный в нанесении
сего увечья, раны или повреждения здоровью умершего подвер-
гается:

лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы
на время от восьми до десяти лет.

Если увечья или раны, вследствие коих последовала смерть, были
нанесены не с обдуманным заранее намерением, а в запальчивости
или раздражении, но однако ж умышленно, то виновный в сем приго-
варивается:

к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоен-
ных, прав и преимуществ и к отдаче в исправительные арестант-
ские отделения по второй степени статьи 31 сего уложения> (то
есть от трех до трех с половиной лет. - А. Т.).

128 Дело по подлоге завещания Беляева известно под названием
дела Мясниковых. В сентябре 1858 года скончался купец К. В. Беляев.
Месяц спустя жена Беляева предъявила для засвидетельствования до-
машнее завещание, а через год после смерти купца племянник Беляе-
ва - Мартьянов и его мать возбудили дело о подлоге этого завеща-
ния. После смерти Мартьянова, а потом и его матери, супруги Ижбол-
дины и Зоя Пешехонова подали в 1868 году заявление прокурору о
возбуждений уголовного дела против Александра и Ивана Мяснико-
вых и Караганова по обвинению их в подлоге завещания. Дело рас-
сматривалось Петербургским окружным судом с участием присяжных
заседателей 17-22 февраля 1872 г. Обвинителем в процессе был
А. Ф. Кони. Защищали: А. Мясникова - К. К.. Арсеньев, И. Мясникова -
Языков, Караганова - Депп. Присяжные заседатели признали
завещание действительным. Подробнее см.: А. Ф. К он и, Избранные
произведения, т. 1, Госюриздат, 1959, стр. 375-458, а также <Судеб-
ные  речи  известных  русских  юристов>,  Госюриздат,  1957,
стр. 223-272.

129 Статья 1643 уложения о наказаниях: <За грабеж, учиненный
без насилия и угроз таким человеком, который не имел при себе не
только оружия, но и никакого иного орудия, коим он мог бы устра-
шить подвергшегося нападению, виновный приговаривается:

к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоен-
ных, прав и преимуществ и к отдаче в исправительные арестант-
ские отделения по третьей степени статьи 31 сего уложения (ра-
боты в исправительных арестантских отделениях сроком от 2,5 до
3 лет. - А. Т.).

Сие наказание возвышается одною степенью (от 3 до 3,5
лет. - А. Т.), если грабеж учинен на улице, или проезжей дороге,
или ином пути сообщения, и двумя степенями (от 3,5 до 4 лет. -
А. Т.), когда преступление учинено в ночное время.

Когда же в оном участвовало несколько человек, хотя и не сгово-
рившихся на сие заранее и не составлявших настоящей шайки, те ви-
новные подвергаются:

лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных,
прав и преимуществ и отдаче в исправительные арестантские отде-
ления на время от четырех до пяти лет>.

130 Мефистофель, Гретхен, Фауст-персонажи произведения
Гете <Фауст>.

131 П.Сергеич излагает содержание дела Андреева, обвинявшего-
ся в убийстве Сарры Левиной (см. прим^°).

132 Статья 611 устава уголовного судопроизводства: <Председа-
тель суда управляет ходом судебного следствия, наблюдает за поряд-
ком объяснений, возражений и замечаний и, устраняя в прениях все,
что не имеет прямого отношения к делу, не допускает ни оскорби-

!!366

тельных для чьей бы то ни было личности отзывов, ни нарушения
должного уважения к религии, закону и установленным властям>.

133 cum grano salis (лат.) - буквально <со щепоткой соли>, с
иронией, не всерьез.

134 а livre ouvert (фр.) - с раскрытой книгой, без подготовки.
135 Статья 286 уложения о наказаниях предусматривает наказа-
ние за оскорбление словами чиновника хотя и не в присутственном
месте, но при исполнении служебных обязанностей.

136 Сергеич упоминает о сказке Г. X. Андерсена <Домовой мелоч-
ного торговца> (см. Г.Х.Андерсен, Собрание сочинений, т. 1,
СПб., 1894, стр. 401-405).

137 Dispositio (лат.) - расположение, размещение, правильное
распределение.

138 Habet (лат.) - имеется в переносном смысле - достаточно.
139 Марина Фальеро - дож Венеции, главное действующее лицо
трагедии Байрона <Марино Фальеро, дож венецианский> (1820 г.).
140 in dubio abstine (лат.) - в случае сомнения - воздержись.
141 prima virtus est vitio carere (лат.) - первая добродетель -
избегать пороков.

142 Иов-мифический праведник, терпеливо перенесший йсе ни-
спосланные ему свыше испытания и вознагражденный за это богом.
Именем Иова названа одна из книг библии, в которой он выступает в
качестве главного действующего лица.

143 Статья 722 устава уголовного судопроизводства гласила:
<Свидетель не может отказаться от дачи ответов на вопросы, клоня-
щиеся к обнаружению противоречия в его показаниях или несообраз-
ности их с известными обстоятельствами или же с показаниями дру-
гих свидетелей, но он не обязан отвечать на вопросы, уличающие его
самого в каком бы то ни было преступлении>.

144 Статья 627 устава уголовного судопроизводства: <Не возбра-
няется прочитывать прежние показания явившегося свидетеля, по
отобрании от него новых, если изустные его показания несогласны с
письменными, данными при предварительном следствии>.
145 le ridicule (фр.) - смешное, выставить в смешном виде.
146 Митя   Карамазов,   Григорий-персонажи   произведения
Ф. М. Достоевского <Братья Карамазовы>,

147 Laudatores (лат.)-хвалящий; доброжелательный свидетель;
здесь в значении свидетель, приукрашивающий положение дел в пользу
подсудимого.

148 Язон-в древнегреческой мифологии один из героев, возгла-
вивший поход аргонавтов за золотым руном в Колхиду. Царь Колхиды
Эет согласился дать руно Язону при условии, если он посеет на поле
зубы доакона, а когда из этих зубов вырастут закованные в броню
воины, сразится с ними и победит их. С помощью дочери Эета Медеи,
снабдившей Язона волшебной мазью, герой выполнил поручение царя.

149 <Какая смесь одежд и лиц...> - из поэмы А. С. Пушкина
<Братья-разбойники>.

150 Дело де ла Поммере, в котором Лашо выступал защитником,
слушалось Сенским окружным судом с участием присяжных заседате-
лей 9-17 мая 1864 г.

Доктор медицины, гомеопат Дезирэ-Эдмунд Кути де ла Поммере
был предан суду по обвинению в отравлении Серафимы Дюбизи и
Юлии Пов.
В защитительной речи Лашо много внимания уделил экспертизе.

!!367

Многие выдвинутые им положения являются спорными. Речь Лашо
показывала глубокое знание дела, свидетельствовала о том, что оратор
много поработал над соответствующей литературой, над изучением ак-
тов экспертов.

Вердиктом присяжных Поммере был оправдан по обвинению в
убийстве Дюбизи и признан виновным в отравлении Пов. Суд приго-
ворил Поммере к смертной казни.

Подробнее см. в сборнике <Судебные ораторы Франции XIX ве-
ка>, М" 1959.

151 Обстоятельства процесса Пальмера, подробно изложенные
П. Сергеичем на с. 230 настоящей книги, в русской печати освещались
в <Журнале Министерства Юстиции> 1865 г. № 12, с. 581-616. Всту-
пительная речь А. Кокбурна подробно разобрана Р. Гаррисом в его
книге <Hints on Advocacy> (см. Р.Гарри с. Школа адвокатуру,
СПб., 1911).

152 Обвинителем по делу об убийстве отставного рядового Белова
выступал А. Ф. Кони (1870 г.).

153 Л. Е.Владимиров, Учение об уголовных доказательствах,
изд. 3-е, СПб., 1910.

154 meditez, meditez encore, mediter toujours (фр.) - размы-
шляйте, размышляйте еще, всегда размышляйте.
155 Курс диалектики - здесь имеется в виду логика.
156 А. Ш о пенгауэ р. Эристика или искусство спорить. На
русском языке отдельным изданием выщла в Москве в 1889 году. Вы-
держала четыре издания, последнее в 1900 году.

157 commune qui prius dicit, contrarium facit (лат.) - кто раньше
берет слово, тот у всех вызывает желание противоречить.

158 argumentum ambiguum (лат.) -неясный, двусмысленный ар-
гумент.

159 В ст. 754 устава уголовного судопроизводства говорится сле-
дующее: <Вопросы о том, совершилось ли событие преступления, было
ли оно деянием подсудимого и должно ли оно быть вменено ему в ви-
ну, соединяются в один совокупный вопрос о виновности подсудимого,
когда никем не возбуждено сомнение ни в том, что событие престу-
пления действительно совершилось, ни в том, что оно должно быть
вменено подсудимому в вину, если признано будет его деянием. В слу-
чае какого-либо сомнения по которому-либо из сих вопросов они
должны быть постановлены отдельно>.

160 Coup de grAce (фр.) - удар из милости; смертельный удар,
кладущий конец мучениям.

161 Г. Веррес - наместник Сицилии в 73-71 гг. до н. э" обвинял-
ся Цицероном по просьбе сицилийцев в вымогательствах. Первая речь
против Верреса была произнесена Цицероном в августе 69 г. до ц. э.
Дело должно было рассматриваться дальше, но Веррес, отчаявшись в
возможности быть оправданным, добровольно отправился в изгнание.
Вторая речь Цицероном не произносилась, но была издана в пяти
книгах. Говоря о пяти речах Цицерона, П. Сергеич имеет в виду, веро-
ятно, пять его книг, представляющих пять частей одной речи.

162 Речь Демосфена о венце (о венке) произнесена по так назы-
ваемому делу о Ктесифонте, предложившем наградить Демосфена зо-
лотым венком за его гражданские заслуги. Политический противник
Демосфена Эсхин опротестовал это предложение. Речь Эсхина против
Ктесифонта по сути дела была направлена против Демосфена. Затем
произнес свою речь Демосфен. Обе речи относятся к числу лучших
произведений ораторского искусства Греции. Победа в этом слове-

!!368

сном состязании осталась за Демосфеном. Эсхин, -не набравший за
свое предложение даже одной пятой голосов, вынужден был, согласно
закону, отправиться в изгнание.

163 Статья 1449 уложения о наказаниях гласит: <За умышленное
убийство отца или матери виновные подвергаются: лишению всех
прав состояния и ссылке в каторжную работу без срока...>
164 Refutatio (лат.) - опровержение.

165 В русском переводе, сделанном А. Никольским, этот отрывок
выглядит так:

<Отвергаются с презрением иногда показания или как маловаж-
ные, или как к делу совсем не принадлежащие. Примеры сему нахо-
дим во многих местах у Цицерона. И такое притворное небрежение
иногда можно простирать и на такие доводы, коих опровергнуть не
можем>. См. Марк Фабий К в интилиа н, Двенадцать книг
риторических наставлений, ч. 1, СПб., 1834, стр. 394-395.

166 Дело Скитских рассматривалось трижды. Братья Скитские
обвинялись в убийстве Комарова. Последний раз дело рассматрива-
лось в Полтаве особым присутствием судебной палаты в мае 1900 го-
да. Защищал подсудимых Н. П. Карабчевский.

Суд оправдал братьев Скитских. Подробнее об этом процессе см.
в сборнике <Судебные речи известных русских юристов>, Госюриздат,
1957, стр. 448-464.

167 Дело об убийстве Сарры Беккер больше известно как дело
Мироновича. В августе 1883 года в доме, где была расположена ссуд-
ная касса, принадлежавшая И. И. Мироновичу, был обнаружен труп
тринадцатилетней Сарры Беккер. На Мироновича пало подозрение в
покушении на изнасилование и в убийстве девочки. Однако вскоре в
полицию явилась некая Семенова и созналась, что убийство Сарры
Беккер совершила она с целью ограбления. Через некоторое время
Семенова отказалась от своих прежних показаний. Следствие предпо-
ложило, что убийство все же совершил Миронович, но в момент убий-
ства его застала Семенова, которой он дал несколько ценных вещей,
чтобы заставить ее молчать.

С.-Петербургский окружной суд, состоявшийся в ноябре-декабре
1884 года, осудил всех привлеченных по делу. По протесту прокурора
дело было передано на новое рассмотрение.

Дело по обвинению Мироновича слушалось С.-Петербургским ок-
ружным судом в сентябре-октябре 1885 года. Защитниками Мироно-
вича были Н. П. Карабчевский и С. А. Андреевский. Миронович судом
был оправдан. Речи защитников опубликованы в сборнике <Судебные
речи известных русских юристов> (Госюриздат, 1957). Там же можно
ознакомиться подробнее с обстоятельствами дела.

168 Ольга Полем выстрелом из револьвера убила своего любовни-
ка Александра Довнара и тяжело ранила себя в грудь. Дело слуша-
лось С.-Петербургским окружным судом 14-18 февраля 1895 г. Защи-
щал подсудимую Н. П. Карабчевский. Суд оправдал О, Палем. Однако
после пересмотра дела кассационной инстанцией суд в новом рассмо-
трении признал О, Палем виновной в убийстве, совершенном в запаль-
чивости и раздражении, и приговорил ее к десятимесячному тюремно-
му заключению. Подробнее см. <Судебные речи известных русских
юристов>, Госюриздат, 1957, стр. 397-447,

169 De corona (о венце) - речь Демосфена за Ктесифонта, см.
прим.'".

170 Статья 1523 уложения о наказаниях: <За растление девицы,
не достигшей четырнадцатимтнего возраста, если оное было сопро-
вождаемо насилием, виновный подвергается:

!!369

лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу
на время от десяти до двенадцати лет>.

Статья 1525: <За изнасилование имеющей более четырнадцати
лет от роду девицы или женщины виновный подвергается:

лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу
на время от четырех до восьми лет>.

171 Диффамация - в буржуазном уголовном праве - опублико-
вание в печати сведений хотя бы и правильных, но могущих опоро-
чить честь или достоинство лица или учреждения.

172 Энтимема-умозаключение, в котором остается не выражен-
ной, но подразумевается какая-либо посылка, Аристотель, впервые ис-
следовавший энтимему, называл ее риторическим силлогизмом. При-
мер энтимемы: железо - проводник электричества, так как желе-
зо - металл (подразумевается, что все металлы - проводники элек-
тричества) .

173 Пникс-холм в древних Афинах, где проводились народные
собрания, на которых решались важнейшие политические вопросы,
касавшиеся Афинского государства.
174 Пританы-дежурные члены афинского совета.
175 Parthenogenesis   (лат.) -буквально:  непорочное  зачатие;
здесь в значении бесплодной мысли, лишенной всякого основания.

176 Фальстаф-один из персонажей исторической хроники
Шекспира <Генрих IV>. Сергеич имеет в виду характеристику, кото-
рую Фальстаф дает сам себе: <Я не только каламбурю все время сам,
но даю еще пищу чужим шуткам> (ч. 2, акт 1, сцена 2).

177 Статья 557 устава уголовного судопроизводства предусматри-
вала, что при выдаче подсудимому копии с обвинительного акта и спи-
ска лиц, которых предполагается вызвать в суд, ему должно быть
объявлено, что он в семидневный срок обязан довести до сведения су-
да, избрал ли он себе защитника и не желает ли, чтобы в качестве
свидетелей были допрошены другие лица, кроме указанных в списке.

178 Статья 1465 уложения о наказаниях предусматривала наказа-
ние за убийство в драке без намерения на совершение убийства.

179 Риторика Аристотеля в переводе Н.Платоновой была издана
в Петербурге в 1894 году.

180 Рассказ об Икаре-один из мифов древних греков. Икар,
сын Дедала, пытался перелететь море на крыльях из перьев и воска,
сделанных его отцом. Но оттого, что Икар приблизился слишком
близко к солнцу, воск расплавился; Икар упал в море.

181 Статья 1483 уложения о наказаниях: <За нанесение ран или
иного повреждения без обдуманного заранее намерения, в запальчиво-
сти или раздражении, но однако ж и не случайно, а со знанием по-
следствий сего деяния виновный подвергается, когда сии раны или
повреждения суть тяжкие:

лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных,
прав и преимуществ и отдаче в исправительные арестантские отде-
ления по пятой степени статьи 31 сего уложения (то есть от 1 до
1,5 лет. - А. Т.)-,

а когда нанесенные раны или повреждения суть легкие:
заключению в тюрьме на время от двух до четырех ме-
сяцев>.

182 Статья 134 уложения о наказаниях определяла обстоятель-
ства, в той или иной степени уменьшающие вину и, следовательно,
строгость наказания. К числу этих обстоятельств относились следую-
щие: добровольное раскаяние и признание в учиненном преступлении;

!!370

указание соучастников преступления; если преступление совершено
вследствие сильного раздражения, и пр.

183 Статья 101 уложения о наказаниях предусматривает обстоя-
тельства, при которых оборона от нападения преступника или при его
задержании считается необходимой.

184 2 ч. 1655 ст. уложения о наказаниях гласит: <За учиненную в
четвертый раз кражу предмета, ценою не свыше трехсот рублей, ви-
новный подвергается отдаче в исправительно-арестантское отделение
от 3,5 до 4 лет>.

185 3ч. 1655 ст. уложения о наказаниях предусматривает наказа-
ние за кражу предмета, стоимость которого превышает 300 рублей.

186 Captatio benevolentiae (лат.) - заискивание, снискание рас-
положения судей.

187 Статья 25 уложения о наказаниях: <Последствия осуждения
в каторжные работы суть: потеря прежних прав - семейственных и
прав собственности, а по прекращении сих работ, за истечением срока
или же по другим причинам, поселение в Сибири навсегда>,

188 Дж. Стифен, Очерк английского доказательственного права,
СПб., 1910, перевод П.Люблинского.

189 Сократ (см.) и группа его учеников были враждебно настрое-
ны к политическому укладу афинской демократии. Высказывания
Сократа против выборности важных государственных должностей и об-
щий критический дух учения Сократа, отвергавшего многие общеприз-
нанные воззрения как необоснованные и внутренне противоречивые,
напугали демократических правителей Афин. Сократ был привлечен к
суду по обвинению в совращении молодежи, неуважении к религии и
приговорен к смертной казни. Умер, выпив кубок яда.

190 Гелиасты - члены гелиэи - судебной коллегии в древних
Афинах.

191 Консул - высшая государственная должность в древнем
Риме.

192 Триумвиры - члены триумвирата - союза трех влиятельных
политических и военных деятелей с целью управления государством и
борьбы с олигархией. Марк Антоний был членом 2-го триумвирата в
древнем Риме (43 г. до н.э.) (наряду с Лепидом и Октавианом).

193 Трибун (народный трибун) - высшая плебейская должность
в древнем Риме,

194 Всадники - привилегированное сословие в древнем Риме, К
всадникам принадлежали богатые люди незнатного происхождения:
ростовщики, торговцы и др.

195 Кимвры - германские племена, нанесшие ряд поражений
римлянам (2 в. до н.э.). В 101 г. до н. э. потерпели поражение от рим-
ского консула Гая Марка при Верцеллах.

196 По закону Апулея de majestate, правильнее lex majestatis -
закон об оскорблении величества.
197 seditiosem et inutilem civem (лат.) -мятежники.
198 поп judiciuin, sed incendium (лат.) - не судебное дело, но
пламя, взрыв негодования.

199 Цензоры - в древнем Риме выборная должность. Цензоры
ведали имущественной переписью (цензом), управляли государствен-
ным имуществом, пересматривали списки сенаторов.

200 Форум - площадь в городах древнего Рима, на которой про-
исходили народные собрания.

201 Ростра - в древнем Риме площадка, помост для выступлений
ораторов.
202 Право провокации к народу (лат. provocatio ad ророlum) -
в римском праве-обращение по уголовным делам, рассмо-
тренным магистратом, к народному собранию.

!!371

203 Сергеич имеет в виду дело Кронеберга, обвинявшегося в '
истязании малолетней дочери. Дело слушалось С.-Петербургским ок-
ружным судом с участием присяжных заседателей 23 января 1876 г.

204 Дело о мултанском жертвоприношении рассматривалось
Сарапульским окружным судом. Ряд крестьян села Старый Мултан
обвинялись в убийстве по предварительному между собой соглашению
с целью приношения в жертву языческим богам крестьянина
К. Матюнина. Суд оправдал трех участников убийства, а остальных
(семь человек) приговорил к ссылке в каторжные работы на различ-
ные сроки. Защитник подал кассационную жалобу в правительствую-
щий сенат. Сенат отменил приговор суда. При вторичном рассмотре-
нии дела в Елабуге вновь был вынесен обвинительный приговор, на
который частный поверенный Дрягин принес жалобу. Дело слушалось
в уголовном кассационном департаменте сената 22 декабря 1895 г. Се-
нат отменил приговор Сарапульского суда и передал дело для нового
рассмотрения в Казанский окружной суд.

Третье и последнее разбирательство дела происходило в Мамадыше
под председательством председателя Казанского окружного суда.
Защитником обвиняемых выступил Н. П. Карабчевский. В защиту
мултанских вотяков выступил также писатель В. Г. Короленко. 4 июня
1896 г. присяжные вынесли всем обвиняемым оправдательный вер-
дикт.

205 Процесс Жанны (Иоганны) д'Арк - преданная феодалами
Жанна д'Арк попала в плен при Компьене. По приказу англичан като-
лическая церковь приговорила ее к сожжению на костре. 30 мая
1431 г. приговор был приведен в исполнение.

206 Через три года после первого процесса Дрейфуса (см.
прим. ^), в конце 1897 года брат А.Дрейфуса Матье Дрейфус сооб-
щил военному министру, что автором <секретного документа> являет-
ся не Альфред Дрейфус, как это утверждалось на процессе, а офицер
пехоты - граф Эстергази. Эстергази был предан суду и, несмотря на
явную очевидность его виновности, оправдан.

207 credo, quia absurdum (лат.) - верю, потому что бессмыслен-
но, абсурдно.

208 pro tanto (лат.) - соответственно.

209 пето prudens punit quia peccatum est, sed ne peccetur
(лат.) - ни один разумный человек не наказывает потому, что был
совершен проступок, но чтобы не совершали его впредь.

210 Статья 739 устава уголовного судопроизводства: <Прокурор в
обвинительной речи не должен ни представлять дело в одностороннем
виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимо-
го, ни преувеличивать значение имеющихся в деле доказательств и
улик или важности рассматриваемого преступления>.

211 В статье 745 устава уголовного судопроизводства говорилось
о том, что защитник подсудимого не должен ни распространяться о
предметах, не имеющих никакого отношения к делу, ни позволять се-
бе нарушать должное уважение к религии, закону и установленным
властям, ни употреблять выражений, оскорбительных для чьей бы то
ни было личности.

212 В своей речи над трупом Цезаря Антоний... - речь идет о
действующих лицах трагедии Шекспира <Юлий Цезарь>.

213 Дело Сусленникова, обвиняемого в расхищении имущества
купца Солодовникова, рассматривалось в Петербурге 20 декабря

!!372

1871 г. Обвинителем выступал А. Ф. Кони; защищал Сусленникова
Унковский. Решением присяжных заседателей Сусленников был признан
виновным. Подробнее см.: А. Ф. К он и. Избранные произведения, т. 1,
Госюриздат, 1959, стр. 232-253.

214 Отец Николиньки Иртеньева - речь идет о персонаже пове-
сти Л. Н, Толстого <Детство>,

215 Жизнь невеселая, жизнь одинокая-отрывок из стихотворе-
ния И.С.Никитина <Вырыта заступом яма глубокая> (1860 г.).
216 Сергеич имеет в виду следующие слова Мефистофеля:

...В своей конурке Гретхен тает.
Она в тоске, она одна,
Она в тебе души не чает,
Тобой жива, тобой полна...
Она то шутит, то ненастье
Туманит детские черты,
Ее глаза по большей части
Заплаканы до красноты.
(Перевод Б. Пастернака.)

217 Сцена на могиле Базарова - имеется в виду произведение
И. С. Тургенева <Отцы и дети>.

218 Сергеич приводит слова из статьи Л. Н. Толстого <Не моту
молчать> (1908 г.), направленной против применения смертной казни.
Приводим этот отрывок полностью.

<Затем я и пишу это и буду всеми силами распространять то, что
пишу, и в России и вне ее, чтобы одно из двух: или кончились эти не-
человеческие дела, или уничтожилась бы моя связь с этими делами,
чтобы или посадили меня в тюрьму, где бы я ясно сознавал, что не
для меня уже делаются все эти ужасы, или же, что было бы лучше
всего (так хорошо, что я и не смею мечтать о таком счастье), надели
на меня, так же как на тех двадцать или двенадцать крестьян, саван,
колпак и так же столкнули с скамейки, чтобы я своей тяжестью затя-
нул на своем старом горле намыленную петлю>. Л.Н.Толстой,
Полное собрание сочинений, т, 37, M., 1956, стр. 95.

219 Цинна говорит у Корнеля - речь идет о трагедии П, Корнеля
<Цинна, или Милосердие Августа>,

Так перечнем обид, искусными словами
О всех жестокостях, свершенных над отцами,
О зле, которого не вправе мы забыть,
Усилил в их сердцах я жажду отомстить.

П.Корнель,   Избранные   трагедии,   Гослитиздат,   1956.
стр, 137-198.

220 xetrai Parpjxloc. (греч.)-погиб Патрокл. Патрокл-в гре-
ческом эпосе герой Троянской войны. Вступил в бой в доспехах свое-
го друга Ахилла, отказавшегося сражаться из-за ссоры с предводите-
лем греков Агамемноном. Патрокл отразил натиск троянцев, но погиб
от руки их предводителя Гектора. Ахилл отомстил за смерть друга,
приняв участие в битве и убив Гектора.

221 Отравленная сталь Даэрта... - речь идет о персонаже траге-
дии Шекспира <Гамлет>. Лаэрт, сын Полония, убитого Гамлетом,
стремится отомстить последнему. По сговору с Клавдием, королем

!!373

датским, Лаэрт решает убить Гамлета на поединке отравленным ме-
чом. Во время боя Лаэрт ранит Гамлета, но потом в ходе поединка
они случайно обмениваются мечами, и Гамлет в свою очередь ранит
Лаэрта отравленным мечом. Оба умирают.

222 <Египетские ночи> - незаконченное произведение А. С. Пуш-
кина.

223 Приходи.юсь слышать такие суждения... - Сергеич имеет в
виду мнение А. Ф. Кони, Уже после выхода в свет <Искусства речи на
суде> Кони написал восторженную рецензию на книгу. В одном лишь
он не согласился с ее автором. Никогда не пишите своих речей, убеж-
дал он: <Заранее составленная речь неизбежно должна стеснять ора-
тора, гипнотизировать его. У всякого оратора, пишущего свои речи,
является ревностно-любовное отношение к своему труду и боязнь ут-
ратить из него то, что достигнуто иногда усидчивой работой>
(А.Ф.Кони, Избранные произведения, т. 1, Госюриздат, 1959,
стр. 126).

224 Сергеич цитирует отрывок из статьи В. Г. Белинского <Гам-
лет>, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета>. Приводим этот от-
рывок полностью.

<Слова: <Что? не знаю> - Мочалов проговорил тоном челове-
ка, в голове которого вдруг блеснула приятная для него мысль, но ко-
торый еще не смеет ей поверить, боясь обмануться. Но слово <ко-
роль?> он выговорил с какой-то дикою радостию, сверкнув глазами
и порывисто бросившись к месту убийства... Бедный Гамлет! мы поня-
ли твою радость. Тебе казалось, что твой подвиг уже свершен, свер-
шен нечаянно: сама судьба, сжалившись над тобою, помогла тебе
стряхнуть с шеи эту ужасную тягость>. В. Г. Белинский, О драме
и театре, <Искусство>, 1948, стр. 330.

225 Макс Пикколомини - полковник кирасирского полка; Вал-
мнштейн - герцог фридландский, генералиссимус имперских войск
во время 30-летней войны - главные действующие лица трагедии
Ф. Шиллера <Пикколомини>.
226 a froid (фр.) - бесстрастно.

227 Статья 1451 уложения о наказаниях предусматривает наказа-
ние за убийство родственников, а также убийство начальника, или го-
сподина, или человека, которому убийца был обязан своим воспитани-
ем или содержанием.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Август, Октавиан (63 г. до н.э.-14г.н.э.)- первый римский импе-
ратор. - 277, 278, 280.

Августа, Мария-Луиза Катерина (1811-1890) - императрица Герма-
нии и королева Пруссии. - 242.

Александр Македонский (Великий) - царь Македонский (356-323
до н. э.) - создатель так называемой греко-македонской империи
(336-148 до н.э.).- 303.

Александров, Петр Акимович (1836-1893) - видный юрист и выдаю-
щийся оратор. Участвовал в качестве защитника в деле Веры Засу-
лич.-II 8, 229.

Андерсен. Ганс-Христиан (1805-1875)-датский писатель, широко
известный своими сказками. - 146.

Андреев, Леонид Николаевич (1871-1919) -русский писатель-дека-
дент. - 229.

Андреевский, Сергей Аркадьевич (1847-1917) - выдающийся судеб-
ный оратор, товарищ прокурора Петербургского окружного суда.
Впоследствии известный защитник. - 27, 32, 45, 50, 51, 62, 68, 70,
89, 95, 99, III, 113, 118, 136, 139, 216, 290, 295, 302, 349.

Антоний, Марк (83-30 до н. э.) - римский политический деятель,
член второго триумвирата. - 219, 251, 252, 271, 286, 287.

Апухтин, Алексей Николаевич (1841-1893) -русский поэт и писа-
тель. Основные мотивы лирики - грусть, неудачная любовь и т. п.
Многие стихотворения положены на музыку П. И. Чайков-
ским. -101.

Аристотель (384-322 до. н. э.) - великий древнегреческий мысли-
тель. идеолог господствующего класса античного рабовладельче-
ского общества.- 17, 47, 49, 50, 51, 124, 197, 218, 222, 223, 232,
303, 307,

Арсеньев,  Константин  Константинович   (1837-1919)-русский
юрист, публицист и критик, - 202.

Ахилл - в древнегреческой мифологии храбрейший из греческих ге-
роев Троянской войны. - 281.

!!375

Байрон, Джордж Ноэль Гордон (1788-1824) -великий английский
поэт. - 68, 69, 159, 278.

Басманов, Петр Федорович (ум. в 1606 r.) - боярин и приближенный
Бориса Годунова. В 1606 году перешел на сторону Лжедимитрия.
Был убит, защищая его. - 109.

Барро, Одилон (1791-1873)-французский буржуазный государ-
ственный деятель, монархист. - 223.

Блэр Гуг (1718-1800) - шотландский проповедник, руководитель ка-
федры риторики в Эдинбурге. - 263.

Бобрищев-Пушкин, Александр Владимирович (1875-?)-русский
адвокат, политический деятель. После Октябрьской революции
эмигрировал за границу. В 1923 году вернулся в СССР, занимался
адвокатской практикой. -161.

Борис Федорович Годунов (1552-1605) - русский царь. - 109.

Бруно,   Джордано   (1548-1600) - великий   философ-материа-
лист.- 77.

Брут (Марк Юний Брут) (ок. 85-42 до н. э.) - римский политиче-
ский деятель, один из инициаторов аристократического республи-
канского заговора против Юлия Цезаря. - 46, 60, 286, 287.

Буало Депрео Никола (1636-1711)-французский поэт и критик,
теоретик классицизма. - 38, 103, 104, 231.

Буринский, Евгений Федорович (1842-1912) - русский ученый, один
из создателей судебной фотографии. Впервые применил методы
фотографии в судебной экспертизе документов. - 195.

Вакернагель, Карл-Генрих Вильгельм (1806-1862)-немецкий уче-
ный, писатель-германист и поэт. - 266.

Владимиров, Леонид Евстафьевич (1845-?)-русский криминалист,
профессор уголовного права в Харьковском университете, вы-
ступал защитником в ряде громких процессов.-196, 197, 243.
327.

Вергилий (Публий Вергилий Марон) (70-19 до н. э.) - выдающийся
римский поэт. - 94.

Гаршин,  Всеволод  Михайлович  (1855-1888)-русский писа-
тель. - 31.

Гаррис, Рихард - английский адвокат, автор книги <Hints on
Advoсасу> и <Illustration in Advocacy>.-44, 45, 49, 151, 159, 164,
165, 172, 190, 199, 270.

Гауптман, Гергарт (1862-1946) - немецкий драматург-натуралист;
автор известных пьес <Потонувший колокол>, <Перед восходом
солнца>, <Перед заходом солнца>. После взятия Берлина советски-
ми войсками выразил надежду на демократическое возрождение
Германии. - 59.

Генри, Патрик (1736-1799) -политический деятель эпохи борьбы
за независимость США. Адвокат. В 1775 г. был назначен главным
начальником войск, собранных в Виргинии. - 60.

Геродот (ок, 485-425 до н.э.) -греческий историк.- 181.

Гете, Иоганн-Вольфганг (1749-1832)-великий немецкий по-
эт,- 68, 69, 95, 97, 129, 130.

Гладстон, Уильям-Юарт (1809-1898) - английский политический и
государственный деятель, лидер либеральной партии, премьер-ми-
нистр (1868-1874, 1880-1885, 1886, 1892-1894).-28.

Гил^терсон, Арнольд Исидорович - русский юрист, известный ад-
вокат. -116.

!!376

Глазер,   Юлий   (1831-1885)-министр   юстиции   Австрии

(1871-1879), автор проекта устава уголовного судопроизводства и
ряда книг по уголовному процессу, - 243.
Гоголь, Николай Васильевич (1809-1852) - великий русский писа-
тель,-130, 339.

Гомер - легендарный эпический поэт Древней Греции, Ему приписы-
вается создание <Илиады> и <Одиссеи>. - 94, 278, 281, 395.
Гораций (Квинт Гораций Флакк) (65-8 до. н. э.) - выдающийся

римский поэт. - 32.
Горбунов, Иван Федорович - актер и рассказчик сцен из народного

быта, член литературного кружка А. Н. Островского. Печатался в

<Отечественных записках> и <Современнике>. - 16.
Гофман, Эдуард (род. 1837-?) - профессор судебной медицины в

Вене, автор учебника по судебной медицине. - 194.
Громницкий, Михаил Федорович - известный русский адвокат, това-
рищ прокурора Московской судебной палаты. - 76, III, 179.
Гросс, Ганс (1847-1915) -реакционный австрийский юрист, крими-
налист, последователь лжеучения ферри (см.) о врожденной пре-
ступности. -106, 107.
Гюго, Виктор (1802-1885) - великий французский писатель. - 51, 56.

Д'Аннунцио, Габриэль (Рапаньетта) - знаменитый итальянский пи-
сатель 19 в.-67.

Демосфен (384-322 до н. э.) - знаменитый греческий оратор и по-
литический деятель. - 63, 220, 221, 227, 228, 303.

Диккенс, Чарльз (1812-1870)-выдающийся английский писа-
тель-реалист. - 277.

Достоевский, Федор Михайлович (1821-1881)-выдающийся рус-
ский писатель. - 31, 32, 256, 257, 258, 300.

Драгомиров, Михаил Иванович (1830-1905) -русский генерал, во-
енный писатель; придерживался суворовской системы воспитания
и обучения войск. - 188.

Дрейфус, Альфред (1859-1935) - офицер французской армии, цен-
тральная фигура так называемого <дела Дрейфуса> (подробнее см.
прим.").-57.

Жанна д'Арк (ок. 1412-1431) - героиня французского народа,
крестьянка, возглавившая в ходе Столетней войны борьбу фран-
цузского народа с английскими захватчиками. - 260.

.Жуковский, Владимир Иванович (1836-1899) - русский юрист, вы-
дающийся судебный оратор. - 50.

Засулич, Вера Ивановна (1851-1919) - народница, затем член соци-
ал-демократической партии. В 1878 году покушалась на петербург-
ского градоначальника Трепова; судом присяжных была оправдана.
В 1880 году эмигрировала за границу. Участвовала в организации
группы <Освобождение труда>. С 1903 года меньшевичка.- 118,
229.

Карабчевский, Николай Платонович (1851-1925) - известный рус-
ский адвокат, выступал защитником в ряде крупных политиче-
ских процессов (например, в деле Бейлиса). После Октябрьской
революции эмигрировал за границу.-75, III, 141, 216, 217, 298.

Карл 1 (1600-1649) - король Англии. - 60.

!!377

Кассий. Кай (ум. в 42 г. до н.э.)- римский политический деятель,
вместе с Брутом участвовал в аристократическо-республиканском
заговоре против Цезаря. - 286.

Катан Старший, Марк Порций (234-149 до. н. э.) - римский полити-
ческий деятель, выдающийся оратор и писатель, защитник аристо-
кратических привилегий. -109.

Квинтилиан, Марк Фабий (ок. 35-95 н. э.) - римский оратор, препо-
даватель красноречия. - 38, 43, 46, 63, 124, 147, 148, 197, 198, 202,
206, 208, 214, 217, 255, 290, 292, 335.

Кемпбель, Джои (1779-1861) -английский юрист и государствен-
ный деятель. - 23, 122, 268.

Кир (558-529 до н. э.) - персидский царь. - 105.
Кларк, Эдуард (1841-1931) -английский юрист и государственный

деятель. - 86, 212.
Кокбурн,    Александр     (1802-1880)-видный     английский

юрист. -193.

Кони, Анатолий Федорович (1844-1927) - выдающийся русский су-
дебный деятель. - 5, б, 8, 32, 42, 45, 70, 95, 104, 132, 245, 271, 337.
Короленко, Владимир Галактионович (1853-1921) - выдающийся

русский писатель. - 277.

Корнель, Пьер (1606-1684) - французский драматург-класси-
цист. - 69. 277.
Красе, Марк Лициний (ок. 115-53 до н, э.) - римский политический

деятель. - 252.

Крафт-Эбинг (1840-1902)-виднейший немецкий психиатр, про-
фессор Венского университета. Всемирно известен благодаря тру-
ду <Половая психопатия>. -194.
Крылов, Иван Андреевич (1769-1844) - великий русский писатель,

драматург и баснописец. - 26.
Кромвель, Оливер (1599-1658)-крупнейший деятель английской

буржуазной революции XVII в. - 60.
Ксенофонт (434-359 до н. э.) - греческий историк. - 105.
Ксеркс (486-465 до н. э.) - персидский царь, - 181.

Лабори, Фердинанд (1860-1917) -французский адвокат.-57, 323.
Ларошфуко, Франсуа (1613-1680) - французский писатель-мора-
лист, в своих афоризмах разоблачал упадок дворянства. - 71, 110.
Лашо, Шарль-Александр (1818-1882) - известный французский ад-
вокат. -193.

Лермонтов. Михаил Юрьевич (1814-1841)-великий русский
поэт. - 66.
Лжедимитрии  1   (Григорий  Отрепьев) - царь  московский  в

1605 - 1606 гг. - 109.

Лизий (Лисий) (459 - ок. 380 г. до. н. э.) - талантливый древнегре-
ческий оратор. - 294.

Лохвицкий, Александр Владимирович (1830-1884) -русский адво-
кат, один из редакторов <Судебного вестника>, присяжный
поверенный,     автор     <Курса     русского     уголовного
права>. - 148.

Луллий, Раймунд (1235-1315) - средневековый испанский писа-
тель-схоласт и алхимик, - 77.

Мериме, Проспер (1803-1870) - выдающийся французский писа-
тель-новеллист. - 17.

Милчь, Джон-Стюарт (1806-1873) - английский буржуазный фило-
соф. логик, экономист, - 47, 198,

!!378

Мирабо, Оноре-Габриэль-Рикети, граф (1749-1791) - деятель фран-
цузской революции 1789-1793 гг., сторонник конституционной мо-
нархии, выдающийся оратор. - 40.

Монтень  Мишель   (1533-1592) - французский  философ-мора-
лист. - 39.

Мочалов, Павел Степанович (1800-1848) -великий русский траги-
ческий актер. - 296.

Наполеон 1  Бонапарт  (1769-1821) -французский  император
(1804-1814 и 1815).- 96.

Никитин, Иван Саввич (1824-1861) -русский поэт-демократ, рисо-
вал картины народного горя, тяжелой доли крепостной деревни.
Автор   прозаического   произведения    <Дневник   семина-
риста>. - 31.

Ортлоф, Герман - немецкий юрист, автор ряда трудов по публичному
праву. - 361, 268, 349.

Паскаль, Блез (1623-1662) - французский математик, физик и фи-
лософ. - 71.

Пассовер, Александр Яковлевич (1840-1910) - секретарь прокурора
московской судебной палаты и товарищ прокурора Владимирского
окружного суда, выдающийся судебный оратор, - 45, 290.
Патрокл - в древнегреческом эпосе герой Троянской войны, друг

Ахилла. - 70, 281.

Плевако, Федор Никифорович (1843-1908) - известный русский ад-
вокат и выдающийся судебный оратор, член 3-й Государственной
думы, октябрист. -55,57, 189,214.

Плутарх из Херонеи (ок. 46-126) - древнегреческий писатель-мора-
лист. - 294.

По, Эдгар Аллан (1809-1849)-американский писатель.-81, 82.
Полевой, Николай Алексеевич (1796-1846) - русский журналист,

критик, историк. - 296.

Пракситель (IV в. до н.э.) - древнегреческий скульптор. - 295.
Пушкин, Александр Сергеевич (1799-1837) - великий русский по-
эт. - 16, 17, 18, 25, 26, 36. 42, 66, 97, 130, 339, 348.

Расин,   Жан   (1639-1699)-французский   драматург-класси-
цист. - 32.
Рафаэль, Санцио (1483-1520) - великий итальянский художник

эпохи Возрождения. - 295.

Рихтер, Евгений (1838 - ?) - германский политический деятель,
депутат рейхстага, видный оратор. - 60.

Салтыков-Щедрин, Михаил Евграфович (1826-1889) - великий рус-
ский писатель. - 259.

Сенека, Луций Анней (р. ок, 6-3 до н.э.- ум. 65 н. э.) - римский
философ-стоик, политический деятель и писатель; воспитатель
Нерона. - 41, 103, 267.

Сократ (469-399 до н. э.) - греческий философ-идеалист. - 250,
251, 260.

Спасович, Владимир Данилович (1829-1906) - русский юрист и ли-
тератор, выдающийся судебный оратор. -26,37,53, 102, III, 115,
132, 202, 249, 256, 257, 290, 319.

Стефен (Stephen), Джемс (1829-1894)-известный английский
юрист и публицист. - 248, 266, 269.

!!379

Сульпиций, Руф (124-88 до н.э.) -народный трибун 88 г. до н.э. в
древнем Риме. Выступал за усиление демократических элемен-"
тов в государстве. Был убит при захвате Рима Суллой. - 252,
254.

Тацит,   Публий    Корнелий    (ок. 55 - ок. 120 н. э.) - римский
историк. - 56.

Теренций, Публий (195-159 до н.э.) -римский драматург, комеди-
ограф. - 69.

Терсит - В древнегреческой мифологии - самый уродливый, злоре-
чивый и дерзкий из греков, бывших под Троей. По преданию был
убит Ахиллом за то, что ткнул копьем в глаз убитой царицы ама-
зонок Пентисилеи. - 70.

Толстой, Лев Николаевич (1828-1910) - великий русский писа-
тель. - 8, 16, 32, 71, 110, 125, 126, 277, 342.

Толстой, Алексей Константинович (1817-1875)-русский поэт и
писатель. - 41, 295.

Тургенев, Иван Сергеевич (1818-1883) -выдающийся русский писа-
тель. -17, 31, 108, 277.

Тютчев, Федор Иванович (1803-1873) - русский поэт. - 225.

Уэтли, Ричард (1787-1863) - английский философ, автор <Основа-
ний логики>. В 1831 году был назначен архиепископом дублин-
ским. - 35, 178, 181, 216, 226, 266, 275, 281, 285.

Урусов, Сергей Николаевич (1816-1883)-князь. С 1867 года-
главноуправляющий II отделением Собственной его императорско-
го величества канцелярии; судебный оратор. - 62.

Федор Иоанович (1557-1598) - русский царь. - 109.
Фенелон, Франсуа де Салиньяк де ла Мот (1651-1715) -француз-
ский писатель, автор <Телемака>. - 38, 48, 49, 104.
Ферри, Энрико (1856-1929) - итальянский криминалист, развивал
идеи реакционного антропологического направления в уголовном
праве. -123.
Фет, Афанасий Афанасьевич (настоящая фамилия Шеншин) (1820-

1892) - русский поэт. - 41.

Филипп II (ок. 382-336 гг. до н. э.) - царь Македонии. - 227, 303.
Фрауенштадт, Юлиус (1813-1878) - немецкий философ, последова-
тель Шопенгауэра. - 24.
Фукидид (V в. до н. э.) - греческий историк. - 181.

Холева, Николай Иосифович (1858-1899) - русский юрист, адвокат,
присяжный поверенный; как оратор отличался умелой аргумента-
цией. - 52.                                              '

Цезарь, Кай Юлий (101-44 до н.э.) - римский полководец и писа-
тель, возглавлял антиаристократическую партию в Риме; диктатор
(48-44 гг.); был убит республиканцами-аристократами Брутом и
Кассием. - 60, 231, 271, 286, 287.

Цинна, Луций Корнелий (ум. 84 г. до н. э.) - римский политический
деятель. - 277, 281.

Цицерон, Марк Туллий (106-43 до н.э.)-выдающийся римский
оратор, писатель и политический деятель. - 43, 49, 51, 58, 63, 67,
78, 82, 89, 96, 98, 124, 148, 164, 206, 207, 209, 219, 249, 251, 254,
255, 261, 278, 282, 290, 294, 349.

!!380

Шекспир,   Вильям   (1564-1616)-великий   английский   писа-
тель. - 52, 53, 68, 69, 104, 125, 231, 271, 286.

Шидловский, Н. В. - сенатор. После расстрела 9 января возглавил
правительственную комиссию <для выяснения причин недовольст-
ва рабочих>. Фактически цель комиссии была в том, чтобы обма-
нуть рабочих и отвлечь их внимание от революционной
борьбы. - 193.

Шиллер,  Фридрих   (1759-1805)-великий   немецкий  драма-
тург. - 296.

Шопенгауэр, Артур (1788-1860)-немецкий философ-идеалист,
идеолог прусского юнкерства. - 8, 24, 30, 35, 39, 47, 109, 125, 198,
285.

Ше д'Эст Анж (1800-1876)-известный французский адво-
кат. - 32, 58, 63, 75, 87, 97, 99, 207, 223.

Щедрин - см. Салтыков-Щедрин, M. E.

Эккерман, Иоганн Петер (1792-1854) - немецкий писатель, в
1823-32 гг. - личный секретарь Гете. Книга Эккермана <Разгово-
ры с Гете в последние годы его жизни> содержит много высказы-
ваний великого поэта на философские, научные и эстетические
темы. - 130.

Эпиктет (ок. 50- ок. 138)- римский философ, один из представите-
лей позднего стоицизма. - 71.

Эпикур (ок. 341 - ок. 270 до н. э.) - выдающийся древнегреческий
философ-материалист. -17.

Эсхин (ок. 389- 314 до н.э.)-древнегреческий оратор и политиче-
ский деятель. - 207, 208, 220, 221, 228, 303.

Ювенал,    Деций-Юний    (55-131)-древнеримский    поэт-са-
тирик. -181.
Юм, Джозеф (1777-1855) - английский политический деятель, один

из лидеров буржуазных радикалов, член парламента. - 122.
!!380

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие   ..............     3
Глава 1

О СЛОГЕ

Чистота слога. О точности слога. Богатство слов.
Знание предмета. Сорные мысли. О пристойности.
Простота и сила. О благозвучии .......    14

Глава II

ЦВЕТЫ КРАСНОРЕЧИЯ

Образы. 'Метафоры и сравнения. Антитеза. Concessio.
Sermocinatio. Другие риторические обороты. Общие
мысли    .......'.........    46

Глава III

MEDITATIO

Поиски истины. Картины. О непрерывной работе.
Схема речи ...............    74

Глава IV
О ПСИХОЛОГИИ В РЕЧИ
Характеристика. Житейская психология. О мотиве     100

Глава V

ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ОБРАБОТКА

РЕЧИ

Юридическая оценка деяния. Нравственная оценка
преступления. О творчестве. Художественная обра-
ботка. Идея. Dispositio ...........   121

Глава VI

СУДЕБНОЕ СЛЕДСТВИЕ

О допросе свидетелей. О достоверности свидетель-
ских показаний. О разборе свидетельских показаний.
Об экспертизе .......... 150

Глава VII

ИСКУССТВО СПОРА НА СУДЕ

Некоторые правила диалектики. Преувеличение. По-
вторение. О недоговоренном. Возможное и вероятное.
О здравом смысле. О нравственной свободе оратора    196

Глава VIII
О ПАФОСЕ

Рассудок и чувство. Чувства и справедливость. Па-
фос как неизбежное, законное и справедливое. Ис-
кусство пафоса. Пафос фактов ........   248

Глава IX

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Письменная работа и импровизация. О внимании
слушателей. Несколько слов обвинителю. Несколько
слов защитнику  .............   289

НЕСКОЛЬКО СЛОВ
О ЗАЩИТИТЕЛЬНОЙ РЕЧИ  ........ 321

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
А. Ф. Кони ИСКУССТВО РЕЧИ НА СУДЕ
Искусство речи на суде ...........   337
Примечания   ..............   353
Именной указатель ............   375

П. СЕРГЕИЧ
<ИСКУССТВО РЕЧИ НА СУДЕ>

Редактор Е. П. Черкашина
Художник Е. П. Суматохин
Художественный редактор Э. П. Батаева
Технический редактор Е. И. Гусаром
Корректоры Т. Д.Краснова, В. Н. Филиппова
Операторы И.В.Агапова, С. В. Дорощенкова

ИБ № 1602. Научно-популярное издание.

Сдано в набор 22.02.88. Подписано в печать 02.06.88,
А-12 258. Формат 84 X 108 '/32. Бумага типографская №2.
Гарнитура тип тайме. Печать высокая.

Объем: усл. печ. л. 20,16; усл.кр.-отт. 20,16; учет.-изд. л. 22,28.
Тираж 100 000 экз. Заказ № 454. Цена 1 р. 90 к.

Издание подготовлено к печати на ЭВМ ,
и фотонаборном оборудовании в ордена <Знак Почета>
издательстве <Юридическая литература>.
121069, Москва, Г-69, ул. Качалова, д. 14.
Отпечатано в Ленинградской типографии № б
Ордена Трудового Красного Знамени
Ленинградского объединения
<Техническая книга> им. Евгении Соколовой
Союзполиграфпрома при Государственном
комитете СССР по делам издательств,
полиграфии и книжной торговли.
193144, Ленинград, ул. Моисеенко, 10.